Название: Солнце Эспаньолы
Автор: Твоя_дивизия
Бета: - Tigresa Romana -
Персонажи: Джаред, Дженсен, некоторое количество исторических личностей
Рейтинг: R
Жанр: драма
Размер: ~3 800
Примечание: AU, место действия Эспаньола (Гаити)
Комментарий: это сиквел к Жаркому лету 1492 года по просьбам трудящихся, так сказать. Я никогда не писала прод, но тут поддалась уговорам. Особенно постаралась Zootexnik, за это ей пришлось делать оформление
Историческая справка: никаких сносок не будет, надеюсь, по тексту и так понятно. Единственное, что хочу пояснить — название форта Навидад означает Рождество по-испански (La Navidad)
Саммари: Джаред ждет возвращения Адмирала со дня на день. Внутри поселяется необъяснимое беспокойство. Он устал. Устал разнимать драки колонистов, чтобы не допустить греха смертоубийства. Устал мыться в реке, обрезать отросшие волосы и бороду ножом.
Скачать: .doc

— Навидад падет!

Дженсен мечется на ложе. Желтая лихорадка забрала жизни уже троих, а теперь нацелилась на Дженсена. Джаред упрямый, не отдаст его дьявольской болезни. Он пятый день не отходит от Дженсена, держит за руку, чтобы тот не потерялся в темноте, не ушел. Потому что, если уйдет Дженсен, Джаред останется здесь один. Совсем один на этой чужой проклятой земле, на самом краю света.

— Навидаду конец! Они придут, слышишь? Они убьют тебя. Беги! — хрипит Дженсен, и щеки его алеют неровными пятнами.

— Тихо, тихо, — успокаивает Джаред, меняет повязку на холодную. Лоб горит, весь Дженсен горит. Джареду хочется плакать от бессилья и ярости.

Часовня — его последний оплот. Здесь он живет, спит, молится, здесь он укрыл Дженсена. К больным плохо относятся, боятся заразы.

Из казармы доносятся пьяная ругань колонистов и отчаянные крики их «жен». Возможно, поутру Джаред наткнется на истерзанный труп одной из них.

В июле, после окончания сезона дождей, баски предприняли поход в долину Сибао за золотом. И плевать им было, что там земли касика Каонабо. Золото не нашли, но, ограбив и разорив несколько поселений, они притащили в форт десятка два местных женщин. Чужих женщин. Джаред тогда со дня на день ждал нападения разгневанных индейцев, но прошел август, настал сентябрь, снова пошли дожди, но так ничего и не произошло. Каонабо проглотил обиду? Джаред сомневался. Это не касик Гуаканагари, хозяин здешних земель, друживший с Адмиралом и разрешивший построить здесь форт.

— Пить, — обметанные губы еле шепчут.

Джаред спешит во двор к очагу, где остывает прокипяченная вода. Никогда не пей сырую воду в незнакомом месте — это правило Гершель накрепко вбил в Джареда. А это место, конечно же, незнакомое, чужое. Эспаньола, край света.

— Детка, — беззвучно кричит Дженсен, зовет свой уплывший корабль, — Нинья, детка моя.

Джаред снова выскакивает во двор, дождь льет, все равно. Надо поставить на огонь еще воды. Ночью у Дженсена самая жажда. Сегодня ночь переломная. Не умрет Дженсен к рассвету, будет жить. Джареду страшно.

Он разводит огонь. Очаг под навесом, дождь огонь не погасит. Джаред проводит рукой по стене часовни. Эти выцветшие на солнце доски — последнее, что осталось от Кастилии. Навидад построен из обломков севшей на мель «Санта-Марии». Была трехмачтовая каракка — стал форт. Первое поселение новой земли. Во славу королей и Короны. Вот такое случилось Рождество.

«Пинта» исчезла за месяц до него. Наверно, доблестный Мартин Алонсо Пинсон решил поискать золото сам. У Колумба осталась одна «Нинья». Ее команде нужны были опытные моряки. Поэтому Адмирал собрал бесполезных и смутьянов, объявил им, что отныне они колонисты, а сие — великая честь. В краткие сроки выше по течению реки возвел форт и укрепления, оставил годовой запас зерна, сухарей, вина, обильный артиллерийский припас — бомбарду, пищали и арбалеты — и фусту, гребную галеру с латинским парусом. Обещал второй экспедицией вернуться и всех забрать.

Накануне отъезда он позвал к себе Джареда.

Джаред очень уважал Колумба. За время плаванья тот показал себя прекрасным командиром и отличным дипломатом. Как бесстрашно и спокойно общался с зачинщиками бунта, когда команда «Санта-Марии» открыто его поносила и грозилась скинуть за борт. И после не утратил доверия к этим людям. Поразительно! Так же вызывала уважение его одержимость идеей нового крестового похода. Вся добыча, которую он планировал привезти из Индий — золото, специи, рабы, — должна была пойти на отвоевание христианских ценностей. Ни Изабелла, ни Фердинанд идеей похода на Иерусалим не горели, но Колумб не сомневался, что это временно.

— Я, Адмирал Море-Океана, данной мне королями властью, назначаю вас, Джаред де Кордова, комендантом крепости. Вы единственный, кто сможет удержать этих головорезов в узде.

Джаред сильно сомневался.

Дженсена тоже оставили на берегу. Или он сам вызвался, если судить по его довольной физиономии.

Джаред возвращается в часовню, зажигает свечу. Ему не спать всю ночь, отгонять смерть от Дженсена. Он смотрит в бумаги на столе. Сегодня десятое сентября. Адмирал уплыл второго января. Восемь месяцев. Накануне отплытия он не удержался от искушения и продемонстрировал индейцам сокрушительный эффект корабельных бомбард, открыв огонь по остову «Санта-Марии». Потрясенные индейцы во главе с Гуаканагари пали ниц и окончательно уверовали в могущество гостей с Неба.

«Лучше б он пальнул по форту», — думает Джаред, размешивая горячее вино в кубке.

Дженсена колотит весь вечер и после полуночи. Джаред разрывается, бесконечно меняет повязки на лоб, разжимает сведенные судорогой челюсти, чтобы напоить. Стены часовни содрогаются от порывов ветра, ливень струями хлещет по крыше и закрытым ставням. Из дальнего угла, разрушенного летним ураганом и кое-как забитого, тянет сыростью. За пару часов до рассвета Дженсен затихает, и Джаред в отчаянии падает на колени у его кровати. Он молится, молится так яростно и отчаянно, как не молился никогда. В какой-то момент душевное и физическое изнеможение и усталость наваливаются, и Джаред не замечает, как вырубается.

Он приходит в себя, когда солнечный луч, проникший в щель ставень, щекотит ресницы. Вскидывается в ужасе — как Дженсен? Жив? Дженсен лежит, смотрит на Джареда. Кожа желтоватая, лицо красное, веки отечные, но живой. Живой! Не спеша вынимает свою руку из руки Джареда. Джаред запоздало понимает, что спал щекой на его ладони.

— Нам обоим надо покинуть Навидад, — Дженсен еле говорит, но серьезный очень. — Слышишь? Как можно быстрее.

Джаред горько усмехается и качает головой. Он не покинет форт, даже если все станет совсем плохо. Как капитан до последнего не уходит с тонущего корабля. В голове стучит это его «нам».

Они не говорили. Все это время, пока жили в форте, не говорили о случившемся. Джаред только спросил:

— Как мне вас называть теперь?

— Дженсеном, конечно. — Зеленые глаза по-прежнему смеялись. — И на ты, пожалуйста. Мы же друзья.

Джаред заскрипел зубами.

— Мендоса, да?

— Нет, что ты, мой капитан, фамилия другая. Пачеко.

Во время экспедиции было не до разговоров, хотя Джаред много раз собирался. А потом не нашел слов. А в форте тем более не до разговоров стало.

Дисциплины и какого-то подобия подчинения хватило на две недели. Уже на третью воскресную мессу, посвященную Христову Воскресению и Святой Троице, пришло меньше половины колонистов. Джареду еще открыто не угрожали, но это был вопрос времени.

Джаред привык биться плечо к плечу с братьями-монахами, людьми, близкими по духу, целям и устоям. У него не было таланта Гонсало вести за собой всякий сброд. Тридцать семь человек, и каждый сам за себя. Невозможно собрать их в отряд, да еще баски, которые грызлись со всеми и даже между собой. Ропот, распри, свары, нож в руке при первом же грубом слове. Как комендант Джаред не знал, что делать с колонистами. Он не справился, да простит его Адмирал.

Скука — развращает почище дьявола. Особенно тех, кто отправился в Индии за наживой. Когда верность и честь — ничего не значащие слова, а короли… что короли? Они далеко.

Делать почти четырем десяткам взрослых сильных мужиков нечего. Охоты на Эспаньоле нет, здесь водятся только ящерицы и птицы. Ловить рыбу никто и не собирается — на это есть аборигены. Грамотности, а тем более чтению, большая часть не обучена. Безделье плюс поганый климат делали свое черное дело.

Настал день, когда Перо Гутьерес, предводитель банды басков, поднял на Джареда меч. Джаред к такому был готов, но на мгновение растерялся. Конечно же, он бы успел отразить удар, без сомнения. Но пока он выхватывал меч, мимо уха просвистела арбалетная стрела. Кабассет Гутьереса покатился по траве.

Джаред рывком обернулся. У двери в казарму стоял Дженсен с вновь взведенным арбалетом. На губах легкая улыбка, в глазах холодная смерть. Он демонстративно опустил арбалет ниже, показывая, что следующий выстрел будет уже не предупредительным. Больше Джареда не задирали. Но и слушали с неохотой, и выполняли приказы через раз. С тех самых пор Джаред чувствовал себя неуютно, если не знал за плечом Дженсена. Внезапно тот, кого Джаред почитал за врага, оказался единственным, кто был на его стороне. Чудна воля твоя, Господи. Чуден край света, проклятая Эспаньола.

День проходит за днем, Дженсен выздоравливает, медленно возвращается к прежней форме. Таскается за Джаредом, охраняет. Джаред ругается по-черному, гонит его в постель, но бесполезно. Дженсен в казарму не возвращается, они спят в часовне — Дженсен по-прежнему на постели, а себе Джаред соорудил ложе как у индейцев: крепящуюся с двух сторон к потолку сеть из хлопковых веревок и пальмовых волокон. Непривычно, не так удобно, как на кровати, зато спокойно, что не один. Джареду давно не было так спокойно.

Ночью Дженсен уходит, возвращается к рассвету. На вопрос Джареда, который проснулся и обнаружил, что он один, отвечает:

— Проверял фусту. Не сгнили ли парус и весла.

Диего, корабельный мастер, которого Адмирал оставил в форте, первым умер от лихорадки. Жаль, хороший был человек, как раз начал строить новую фусту. Колумб хотел, чтобы колонисты не сидели на месте, осваивали новые земли, налаживали связи с соседними островами. Но колонисты не моряки, как управляться со снастями, не знали. Фуста стояла без дела, ее вытащили на берег, чтобы ветрами не унесло по реке в море. А теперь, значит, Дженсен ее проверяет.

— Зачем?

— А как ты собрался уходить? В глубь острова? Или под подол к Гуаканагари?

— Я не собираюсь никуда уходить. — Джаред начинает по-настоящему сердиться. — С чего ты взял, что случится что-то плохое?

— Все плохое уже случилось. — Дженсен тоже сердится, хмурит брови. — Только такой наивный слепец, как ты, может этого не замечать.

Джаред замечает, но ему во что бы то ни стало надо дождаться Адмирала.

В дверь стучится посланник Гуаканагари. Дженсен, несмотря на сопротивление Джареда, молча тащится за ним к касику.

В поселении Джареда подводят к мертвому индейцу, который буквально нашпигован арбалетными стрелами. Его лицо — кровавое месиво. Джаред сжимает кулаки и до боли кусает губы.

Он возвращается в форт, думая лишь об одном. Гниль везде. Проклятые тропики. Гниют раны, гниет одежда, ткань расползается под пальцами. Уже давно никто не носит форму. Кабассеты и кирасы свалены в кучу и ржавеют в углу казармы. Немногие еще чистят мечи. Но это объяснимо — климат. Почему же гниль завелась в душах?

— Как? Зачем? — бормочет Джаред себе под нос. — Они дикие, да, но чистые и невинные, как дети. Ходят в чем мать родила, но не стесняются наготы своей. Щедрые, готовы делиться всем. Не знают колеса и железа, но и оружия не знают. И торговли не знают, и мена. Они робки и боязливы, но ум их пытлив, новое схватывают на лету. Племена воюют, не без этого, но по личным мотивам. Касики не ведут в бой свой народ, не захватывают новые территории. Таино, индейцы, они как часть природы. Для чего эта жестокость?

— А мне эта тапиока уже поперек горла стоит, — невпопад говорит Дженсен.

— Мне тоже, — отвечает Джаред непроизвольно, а потом спрашивает: — Что?! Что? Ты о чем?

— О тапиоке, — хлопает ресницами Дженсен. — О тапиоке из маниоки. Мы ее едим больше, чем полгода.

— Я прекрасно знаю, что мы едим тапиоку, — злится Джаред. Оскальзывается на раскисшей от дождей земле и злится еще больше. — Но я говорил не о еде.

— Да, ты говорил о неоправданной жестокости к бедным индейцам. — Дженсен протягивает руку. Джаред отмахивается. — Только ты, наверно, не понимаешь, что они уже обречены. Обречены с тех пор, как увидели паруса наших кораблей.

— Почему? — удивляется Джаред, отряхивая испачканные штаны. Опять придется полоскать их в реке, чтобы смыть грязь. А просохнуть они не смогут — повсюду сырость, гниль. — Адмирал достойно с ними обращался, одаривал разными вещами.

— Осколками посуды и лопнувшими обручами от винных бочек? — усмехается Дженсен.

— Тканями, платьями, наконечниками стрел, — снова злится Джаред.

— Да, пока золото выменивали. Но так ли будет дальше?

— Гуаканагари считает нас друзьями.

— Надолго ли? Да и считает ли так по прошествии времени? Конечно, вначале он был горд тем, что в его землях явили себя сыны Неба. Но вот сегодня, когда он показал тебе изуродованный труп сородича, — был ли он рад нам?

Джаред молчит, гневно сжав губы.

— Это люди в форте дурные подобрались, — находит он аргумент. — Колумб вернется, и все изменится.

— Что изменится? Подумай хорошенько. Для чего снарядили экспедицию в Индии? Может, чтобы дружить с местными жителями, которые по уровню развития дикари дикарями? Или для того, чтобы выкачать из новых земель золото и металлы? Колумб забрал с собой семь аборигенов, да? — Джаред кивает. — Один из этих семерых из рода Гуаканагари. Возможно, касик считает, что милость снизойдет на его земли и людей, раз великие короли примут представителя племени. Нет, Джаред, нет. Колумб повез индейцев в Кастилию показать, что из них выйдут отличные рабы. Все население Эспаньолы уже рабы! Они живут и пока не знают об этом. Колумб слеп и одержим стремлением угодить королям и набить казну золотом. К тому же ему нужно расплатиться с кредиторами. Так что скоро настанет час, когда на этой земле никого из индейцев не останется.

— Что ты такое говоришь? — Джаред потрясен.

— Нет, возить их к нам через море-океан дорого. — Дженсен, похоже, его не слышит. Глаза его горят нехорошим блеском, щеки вновь краснеют. Болезнь отступает неохотно. — Смотри, — оборачивается он к Джареду, — золото здесь есть, мы это точно знаем. Местные используют его для украшений, нам много подарили и обменяли. Вряд ли они добыли его из жил — никаких орудий для выкапывания на острове нет. Значит, золото вымывается из-под земли реками. Песок здесь золотой, — Дженсен обводит руками вокруг, — в прямом смысле. Пока никто из наших золотоносную реку не нашел, но это вопрос времени, найдут. И кто, ты думаешь, будет заниматься намыванием золота? Неужели доблестные кастильские воины или, не приведи Господь, моряки? Нет, Джаред. Индейских мужчин всех сгонят на рудники, перекапывать землю, оставшихся обяжут приносить определенное количество золота каждые три… да, три месяца. Тогда туземцам выдадут медные таблички, чтобы те носили их на шее. — Дженсен останавливается как вкопанный. Похоже, он не видит ничего вокруг. Голос его делается будто чужой. — А женщины обессилят на плантациях маниоки, молоко в их грудях иссохнет и умрут все младенцы. И закончится на этом род таино.

— Ты бредишь. — Джаред берет его за локоть и тащит к форту. — Надо домой быстрее.

— Нет, — Дженсен вырывает руку. — Я только что видел! Своими глазами увидел эту картину, Джаред! На меня снизошел дар ясновидения? Возможно, Господь решил, что мне в жизни мало испытаний.

— А их много? — Джареду интересно.

Дженсен не говорит более ни слова.

Во дворе форта индианка метет землю. Сзади со спущенными штанами подкрадывается Гутьерес, наклоняет и рывком всаживает ей. Женщина кричит и вырывается. Гутьерес бьет ее по спине и принимается жестко трахать. Несчастная закусывает руку, ее плечи мелко трясутся, по ногам течет кровь. Джаред тянется к мечу.

— Проходите, капитан, не стойте! — пьяно орет Гутьерес, сбиваясь с ритма. — Это моя жена, как хочу, так и ебу. А ваш пес, гляжу, не сдох, — он сплевывает на землю, глядя на Дженсена. — Вы, похоже, тоже жену себе нашли, — и ржет.

Вечером Дженсен уходит. Джаред думает — в казарму. Хотя ему туда нельзя, особенно после слов Гутьереса. Но ночью, выйдя под начавшийся ливень, обнаруживает мокрого Дженсена, спящего под навесом. Расталкивает и перетаскивает его в часовню. Ладони Дженсена стерты до крови. Опять возился со снастями на фусте.

Джаред ждет возвращения Адмирала со дня на день. Внутри поселяется необъяснимое беспокойство. Он устал. Устал разнимать драки колонистов, чтобы не допустить греха смертоубийства. Устал мыться в реке, обрезать отросшие волосы и бороду ножом. Дженсена он почти не видит, тот днями где-то пропадает. К вечеру появляется, падает на постель без сил и тут же засыпает. На все расспросы молчит, только раз нехотя роняет, что отогнал фусту ниже по течению. Чтоб «эти ублюдки» не спалили ее по пьяни. И чтобы не заподозрили неладное, заметив пристальный интерес Дженсена к единственному кораблю.

Сентябрь быстро проходит, смывается сезоном дождей. Джаред почти никуда не ходит. Колонисты тоже безвылазно сидят в казарме, приканчивают годовой запас вина.

Четвертого октября Джаред проводит богослужение памяти святого Франциска Ассизского в гордом одиночестве. Не приходит никто, даже Дженсен.

К вечеру дождь прекращается, зато поднимается совершенно невозможный ветер. В часовне сквозняк, свечи по очереди гаснут, пламя колышется, волнуется. Джаред волнуется тоже.

Почти полночь, а Дженсен все не идет. Вдруг дверь распахивается, он на пороге. Растерзанный — плаща нет, рубаха, когда-то белая, порвана в вороте, рукава растрепаны. Темные глазища на пол-лица.

— Мне нужна твоя помощь! Пойдем!

— Куда? Что? — Джаред торопится, не попадает ногой в сапог. Хватает меч.

— Иди за мной! — Дженсен поворачивается и бежит в лес.

Джаред за ним. Оглядывается на казарму, там тихо. Что случилось-то?

Он кричит это Дженсену в спину, бесполезно. Сосны шумят оглушающе, ветер норовит сбить с ног. Среди мечущихся крон мелькает полная луна. Только из-за ее света Джаред еще не сломал ногу и не выбил глаз веткой. Впереди белеет спина Дженсена. «Плащ! — спохватывается Джаред. — Не взял».

Вслед за Дженсеном он продирается через подлесок, и вскоре они вылетают на открытое место. Здесь река делает поворот, и в излучине стоит фуста с поднятым парусом.

— Что произошло?.. — Джаред немного задыхается от бега. Совсем форму растерял. — Зачем корабль?

— Мы уходим немедленно. — Дженсен абсолютно спокоен и собран. — Прямо сейчас.

— Ты сошел с ума! — кричит Джаред. Его раздирают с одной стороны облегчение, что Дженсену ничего не угрожает, с другой — что тот обманом вытащил его из форта на ночь глядя. — Я сколько раз говорил, что никуда не поеду, пока не вернется Адмирал?

— Тогда сегодня ночью ты будешь мертв, — также невозмутимо отвечает Дженсен и делает первый шаг в воду, к фусте. — И твой разлюбезный Адмирал будет восстанавливать события по истлевшим трупам.

— Что ты несешь? — Джареда трясет от ярости и холода. — С чего ты это решил?

— Сегодня ночью оба касика, Каонабо и Гуаканагари, объединятся, нападут на форт и вырежут всех колонистов. Форт почти окружен. Я знаю.

— Ты?! Знаешь? — Джаред не находит слов. — Откуда?

— Просто поверь мне.

— Верить тебе?!

Дженсен протягивает руку.

— Пойдем со мной!

— Я не пойду никуда, тем более с тобой! Если твои подозрения хоть на йоту правы, надо предупредить людей. Организовать оборону. — Джаред оборачивается к форту.

— Хочешь сказать — разбудить перепившихся ублюдков и попробовать им что-то втолковать? Нет, ты слишком мне дорог, чтобы я тебя отпустил.

На затылок Джареда обрушивается удар. Тяжесть, и Джаред проваливается в темноту.

Навидад пылает. Первое, что видит Джаред, открыв глаза — пламя поднимается высоко над вершинами деревьев. С воды это зрелище даже завораживает. Шум ветра, волн и высокие языки огня. Ни криков, ни шума борьбы. Хотя даже если б и были — за ветром не услышишь. Да и далеко форт от берега.

Над головой хлопает парусина. Джаред обнаруживает, что лежит на скамье, руки связаны за спиной.

— Не дергайся, а то упадешь за борт, — голос Дженсена за спиной.

Джаред изворачивается, смотрит. Тот возится с треугольным парусом. Джаред ничего не понимает в такелаже.

— Эй! — кричит он. — Мы должны вернуться и спасти своих.

— Зачем? — удивляется Дженсен. Тоже громко, чтобы перекричать ветер.

— Бесчестно сбегать с поля боя! Бросать своих людей!

— Они не наши люди. И сейчас получают по заслугам. Ты и пальцем не пошевелил, чтобы остановить их бесчинства, а сейчас хочешь помешать индейцам восстановить справедливость?

— Любой из нас стоит целого войска здесь. Индейцы трусливы, а у нас оружие. Поворачивай к берегу!

Дженсен закрепляет таль и шагает к нему через скамьи для гребцов.

— Пожалуйста, не шуми. Мы и так орем на все Индии. Хочешь, чтобы нас обнаружили? Ты прекрасно знаешь, как ловки индейцы с каноэ, даже ночью. Нас мигом утопят вместе с фустой.

Джаред съезжает с лавки на дно, старается сесть ровно.

— Поворачивай, я приказываю!

Дженсен садится рядом, обхватывает его голову руками и… целует. Его ладони, натертые грубой пенькой, горячие. Губы обжигают. Джаред дергается, хочет крикнуть, что нельзя. Дженсен не выпускает, держит крепко. Его язык, твердый, горячий, воспользовавшись тем, что Джаред сам открывает рот, проникает внутрь. Облизывает изнутри щеки, гладит губы. Джаред заражается его горячечностью, вспыхивает в ответ. Разрывается между отпрянуть и оттолкнуть или прижаться ближе.

— Не знал, как тебя заткнуть. — Дженсен отстраняется, в лунном свете блестят глаза. Довольный. — А ты горяч, я даже не смел надеяться. Горяч, как солнце Эспаньолы. И связан, прекрасно! Все, как я люблю.

Джаред молчит, захлебываясь воздухом и новыми впечатлениями.

— А теперь посиди, пожалуйста, тихо. Я заведу фусту за мыс, хочу встать под защитой берега до утра. Ночью я не настолько ловок с парусом. Если обещаешь мне не рваться назад вплавь, я тебя развяжу. Заметил, сколько раз я вежливо тебя попросил?

— Сначала ты меня вырубил.

— А что еще оставалось? Все, давай завтра поговорим. Если мы доживем до утра, конечно.

Оставшееся время до рассвета они не смыкают глаз. Сидят с взведенными арбалетами на случай нежданных гостей. Джареду не жалко колонистов, ему стыдно перед Адмиралом, что не оправдал доверия.

— Откуда ты узнал про нападение?

Солнце всплывает из моря, раскрашивая волны розовыми лепестками.

— Неважно.

— Ты выучил их язык?

— Немного. Там нечего особо учить, он примитивен.

— Откуда ты всегда все знаешь?

— Надо было выживать.

— Расскажешь мне про себя?

— Не уверен. Хотя… как попросишь. — И смеется.

— И куда мы?

Дженсен ставит парус, Джаред любуется его слаженными действиями.

— Где ты научился морскому делу?

— Ты задаешь слишком много вопросов. — Дженсен щурится на солнце, но отвечает: — Во время плаванья помогал матросам, нахватался по верхам. Хотелось бы верить, что не утоплю нас.

— И куда мы? — Джаред расслабляется, мысленно передает управление. Да и что он может? Только сесть за весла, если ветер утихнет. — Вернемся на Эспальолу?

— Нет, попробуем найти другой остров, поменьше. Хотя ни карт у нас нет, ни компаса. И в звездах я не разбираюсь.

— Ты про Тортугу?

— Нет, пойдем на восток мимо Сан-Сальвадора. Главное, не столкнуться с теми каннибалами, про которых аборигены рассказывали Колумбу, помнишь?

Джаред кивает.

— Кстати, о мясе. Знаешь, как я соскучился по нему. Это тебе рыба в радость.

Джаред смеется, он любит рыбу. Смеется, хотя впору плакать от неизвестности.

— Что с нами будет?

Дженсен пожимает плечами.

— Возможно, мы пойдем ко дну. Возможно, доберемся до берега и не пропадем. Все в руках Господа, как ты любишь говорить. Конечно, теперь старость в архиве за книгами тебе не грозит.

Джаред никогда не говорил про архив.

— У нас ничего нет, кроме нас самих.

— Ну почему. — Дженсен присаживается на скамью рядом, не выпуская из рук таль. — Я прихватил чего по мелочи. Вон на корме тюк, видишь? Одежды собрал, несколько мечей. Инструменты Диего. Крупы немного, которая еще не заплесневела. Библию только не взял, прости.

— Ничего. У меня всегда с собой распятие. Буду молиться с ним.

— И главное — у нас есть бочонок вина! Отпразднуем, когда доплывем, да? Если доплывем, — поправляет сам себя.

Поворачивается и смотрит, глаза солнечно-прозрачные, отражают небо и море.

— Страшно, — говорит Джаред. Никогда бы не произнес это вслух, но сейчас — можно.

— Свобода. — Дженсен вытягивается на лавке. — Вначале всегда страшно. Ты сейчас ничей. Никто над тобой не стоит с приказами, ни Орден, ни Колумб. Ты предоставлен сам себе. На фусте посреди открытого моря как на ладони Господа. Что дальше — неизвестность. Зато не лежишь сейчас мертвый в сгоревшем форте.

— Спасибо, — запоздало благодарит Джаред. — Но зачем тебе это?.. — он неопределенно ведет рукой, но Дженсен понимает.

— Таких, как ты, надо беречь. Я и берегу как умею. Поздно понял, прости.

Джаред и забыл, как он умеет смотреть восторженно. Соскучился.

— Как я соскучился по свободе, — тянет Дженсен. — Свобода и ты, что еще нужно? Не бойся меня. Если хочешь, построю себе отдельную хижину? Ну, если живы будем.

— Нет, — говорит Джаред и кладет свою ладонь на его. — Никаких отдельных хижин. Только вместе.

Через тридцать лет, когда Эрнан Кортес завоевывал Юкатан, в одном прибрежном поселении не удивились белым бородатым Сынам Неба. Священник Херонимо де Агилар, изучивший язык майя у них в плену и служивший у Кортеса переводчиком, выяснил у вождя, что давно, когда вождь был юн, недалеко поселились двое похожих на испанцев людей. Жили долго, просили аборигенов их не беспокоить, сами не докучали, но дары и пищу принимали с охотой. Кортес потребовал отвести себя в это место и долго потом рассматривал непохожую на индейскую хижину, клеймо толедских оружейников на ржавом мече и утварь андалузской работы. Постоял над заросшими могилами, в изголовье которых торчали кривые кресты из тонких веток. Никаких имен. «Один из них понимал наш язык, просил похоронить так», — перевел Агилар.

Кортес забрал с собой только распятие, которое, оплетенное травой, лежало на одной из могил. Ходил задумчивый несколько дней. Этот случай не отразил в своих записках.

Век проходит за веком. Давно нет тех индейцев и испанцы потеряли все свои колонии. Но солнце все также восходит над Эспаньолой, жители которой до сих пор зовут ее так, как назвал остров Колумб. Это остальной мир говорит — Гаити.