Город встретил меня страшной тишиной. Я уже подходил к дому, когда услышала шум колонны. И спряталась в окопчике, который мама вырыла перед войной. А когда услышала, что колонна приближается, выглянула из окопчика. И увидела огромную колонну людей, которую вели гитлеровцы с автоматами. И в этой колонне – соседка Мария Моисеевна с Нэлой. Я закричала, и кинулась к ним. Меня впихнули в колонну и повели на расстрел. Когда людей стали выстраивать у огромной ямы, Мария Моисеевна прошептала нам: «Я скину вас пораньше, падайте в яму и ждите темноты». И когда начались выстрелы, она успела нас столкнуть, прежде, чем автоматная очередь достигла нашего края. Алла Михайловна вспоминает тот страшный день, и застывают слезы в уголках ее глаз, и немного дрожит голос. Шестьдесят пять лет – это читать дальшецелая жизнь, но и ее недостаточно, чтобы забыть ужас одиннадцатилетней девочки, очнувшейся в темноте среди мертвецов, до хрипоты звавшей близких, и не услышавшей ни звука в ответ… - Я не помню, как выбралась из ямы, как прибежала домой. Бабушка открыла дверь, и, увидев меня, рухнула на пол. А я рядом… Наутро бабушка, плача, спрятала меня в подпол, а вечером за руку вывела на дорогу и велела идти к брату в село. Я уговаривала ее пойти со мной, но бабушка сказала, что ей обязательно нужно остаться – почти никто вокруг не знал немецкого языка, она должна помогать людям… И я вернулась в село. Там мы с братом прожили почти год, но становилось очень голодно, партизаны начинали активно действовать, и как ответ зверели фашисты. И наша хозяйка стала готовить нас к уходу в другое село. А мы с братом очень скучали по дому. И однажды решили сходить в Горки. Это как раз было время, когда немцы отправляли людей на работу в Германию. И на подходе к городу мы попали в облаву. Нас посадили в огромный эшелон и повезли на запад. В огромном вагоне людей было столько, что ни прилечь ни присесть было некуда. Многие умирали от удушья. За все время пути пару раз кинули прямо в вагон несколько буханок хлеба и пару раз ставили ведро с одой. Кто мог – просто наклонялся над ведром и пил. Мертвецы стояли рядом с живыми, и было не до страха, не до голода, потому что дышать было нечем. Привезли нас в концлагерь Дора, в Тюрингии. Место очень красивое – лес, заснеженные поля. И трубы, из которых валил черный дым. Те, кто был постарше, посильнее – работали на заводе, делали ФАУ, им за это давали рагу. Я была маленькой, и меня поселили в детский барак. Нас практически не кормили, многие дети умерли. Я была одной из старших, но единственное, что могла – приласкать малыша, поговорить с ним. В детстве, до войны, я очень много читала. И целыми днями рассказывала ребятишкам прочитанные книги, сказки… А примерно через год в концлагерь приехал фермер – звали его Отто, и взял нас с братом в качестве работников. Он воевал в России, был ранен, многое видел, переоценил, и был добр к нам. Нас кормили – пусть не за одним столом с хозяевами, но давали и хлеб, и суп. А картошку вообще можно было есть сколько угодно. Конечно, работы было много. Я доила шесть коров, носила камни с поля, убирала… Словом, целый день работала. Брат был у другого хозяина. Рядом в семье жила девочка Валя из Великих Лук. Она была постарше, ей уже исполнилось пятнадцать. И она старалась заботиться обо мне. Мы, кстати, после войны с ней много общались, и сейчас переписываемся… Эти полгода в Германии казались мне очень счастливыми. Я там ожила, стала быстро расти. Мы были сытыми, мы играли и смеялись, мальчишки, которые работали на других хозяев, приносили нам полные рубашки яблок, слив и груш… Однажды они прибежали и сказали, что в деревню привезли пленных русских солдат, разместили их возле сарая моего хозяина. Ребята наворовали картошки, я украла у хозяина ключи от сарая, и тех, кто мог двигаться, несколько человек, мы спрятали на сеновале. Потихоньку таскали для них еду, много разговаривали. Один паренек был из Ленинграда, студент. Он мне даже адрес сказал. Но после войны, когда я попала в Ленинград, его дом на проспекте Стачек был разрушен, так и не нашла я его. Второй – из Донбасса. Через какое-то время конвой спохватился, что пропали пленные, и, видимо, послали запрос в нашу деревню. А мой хозяин заметил, что у свиней стало исчезать много картошки. Он просто отозвал меня в сторону, и тихонько сказал: «Пусть они уйдут». Я передала ребятам его слова, и назавтра они исчезли с сеновала. А спустя неделю нас, от греха подальше, вернули в концлагерь. Но это была уже весна 1945 года, и в конце апреля нас освободили американцы. Они нас очень жалели, прекрасно кормили – я впервые попробовала кашу с мясом… Всем желающим предлагали остаться, но я даже помыслить себе не могла – как это, не ехать домой? И нас перевели в российский лагерь, где всех досконально проверили, а потом повезли в Россию. Но уже не всех. Брату моему исполнилось восемнадцать, и его прямо из лагеря забрали в армию, домой я вернулась одна. Когда переезжали границу, все плакали, целовали родную землю… Дом наш сгорел, бабушка ушла к ученикам в село и выжила чудом. Маму после партизанского отряда долго допрашивали и на всякий случай отправили в Гулаг, откуда мы смогли ее вытащить только после того, как нашли командира ее партизанского отряда и он дал письменные показания о ее благонадежности. Мама получила орден и переехала жить и работать в Брест. Брат Феликс закончил педагогический институт и работал школьным учителем в селе под Горками. А я поехала учиться в медицинский институт в Ленинград… И дальше была целая жизнь, вместившая удачи и ошибки, успехи и трагедии… Но и сегодня, шестьдесят пять лет спустя, профессор Алла Михайловна Зайдман, старается не смотреть фильмов о войне, и невольно вздрагивает, заслышав немецкую речь.
В марте 1945 года на территории Бухенвальда (самого крупного концентрационного лагеря) вспыхивает вооружённое восстание, организованное интернациональными силами самих заключённых. Когда в концлагерь Бухенвальд вошли американские войска, восставшие уже осуществляли контроль над лагерем смерти, и над лагерем был поднят красный флаг. По инициативе ООН в этот день весьмир отмечает Международный день освобождения узников фашистских концлагерей.
Алексей Григорьевич Будасов - один из бывших узников Бухенвальда..
"В Бухенвлаьде существовал еще так называемый "малый лагерь", иначе говоря, карантинная зона. Условия жизни в карантинном лагере были - даже в сравнении с основным лагерем бесчеловечны. Именно в малый лагерь привезли в коцне 1943 годаобессилевшего от побоев Алексея Будасова. - Огромный, как ангар сарай, - вспоминает Алексей Георгиевич, - в котором впритык стоят четырехэтажные нары, на которых постлана солома. И на нарах лежат люди. Столько людей, что невозможно повернуться. Многие умирают тут же, и ты лежишь плечом к плечу с трупами. Выносить их можно только утром, да и то не у всех есть силы. Нас практически не кормили. Мы же там пока не были заняты на производстве. В малом лагере умирали десятками, сотнями за ночь. Меня спасло то, что быстро перевели в 30 барак. читать дальшеМне повезло – когда я попал в лагерь, там уже существовала подпольная организация, Политические уже забрали власть у уголовников. В 1943 уже был создан интернациональный лагерный комитет. Конечно, я ничего пока не знал об этом. Но члены подпольной организации, которые к тому времени уже были повсюду, мои документы тщательно проверили, со мной познакомились, меня стали понемногу подкармливать, зачислили в бригаду, которая занималась легким работами. Потом стали поручать кое-какие задания. Бухенвальд был огромным лагерем. Здесь было оружейное производств, и наши немцы-заключенные имели связи солдатами вермахта, которые охраняли некоторые производства. И с гражданскими людьми. Вальтер Бартель, один из руководителей подполья, сидел в лагере с 1935 года. Он прекрасно говорил по-русски. Мы звали его Володей. Сопротивление в Бухенвальде было очень широким, и в тоже время четко организованным. У нас были группы по 3-5 человек, мы знали своего руководителя и выполняли его задания. Задания были разные. Иногда нужно было куда-то пойти и сделать что-то. Мы не всегда понимали зачем, но это был приказ. Может, подавали кому-то знак. Иногда – поехать и привезти. Иногда под видом разных грузов мы привозили в лагерь со свободы продукты, кто-то привозил то самое оружие, которое сыграло свою роль в восстании. Меня однажды направили в Лангеншатйн-цвиберг, и я должен был тайком привезти какие-то бумаги. Я зашил их в обшлага брюк и привез в лагерь. В команде «Дора» делали снаряды Фау. Пайкой занимались тоже заключенные. Не случайно большинство снарядов до Англии, например, просто не долетали – падали в Ла Манш. Наши инженеры придумали такой способ пайки, что в полете она отходила и ракета теряла направление. Попасть на Дору означало неминуемую смерть – оттуда никто не выходил. При наступлении американцев в 1945 фашисты уничтожили почти всех узников Доры. Конечно, далеко не сразу я узнал про подпольную организацию и вошел в пятерку. Сначала ко мне присматривались. Разговаривали, намекали. Потом я стал находить газету, которую выпускали Богданов и левшенков, там рассказывалось про успехи на фронте, про жизнь в лагере. У подпольной организации был и приемник и потом даже появился передатчик. Тот самый, по которому мы в апреле 1945 слали сигнал SOS американским войскам.
В лагерь нередко засылали провокаторов, доносчиков. Нам приходилось быть очень осторожными. Там, на краю смерти, от каждого слова, от каждого движения зависела жизнь, поэтому отбор был очень строгим Никто ничего не объявлял, но как-то автоматически я стал членом пятерки. Недалеко от нашего барка была приемная площадка, где принимали людей в лагерь. Когда привозили евреев, их иногда сразу почти отправляли в крематорий. И вот однажды один из отцов умудрился передать нам в рюкзаке двухлетнего малыша. Мы прятали его в вещевом складе в небольшой отгороженной каморке. Мы завешали его, как могли, одеялами, тюками, и больше года малыш прожил там. Было установлено дежурство, свободные от смены заключенные с ним играли, кормили, следили, чтобы он не болел. Мальчик выжил. Я знаю, что он - Иосиф Штрайх - вырос, закончил институт, живет в Польше. К началу апреля 1945 наша организация насчитывала 178 групп (по 3—5 человек каждая), в том числе 56 советских групп. Конечно, мы не знали об этом тогда, я никогда не видел Симакова – конспирация была очень строгая. Но каждый из нас видел и понимал, что выжить мы могли только объединив свои усилия. Николай Симаков сумел сплотить все подпольные организации лагеря, ведь там были и гражданские и военнопленные, люди из разных стран. И все они работали вместе. Его удивительный организаторский талант заключался в том, что он, простой сержант, сумел на краю гибели объединить людей. В Бухенвальде были и немцы и голландцы и французы. Кому-то помогал посылками красный крест, кому-то присылали продукты из дома. Все эти продукты шли в общий котел и распределялись поровну и в основном самым больным. Людей поддерживали, лечили. В организации были свои врачи. Были и свои полковники, которые разрабатывали план восстания. В апреле фашисты решили уничтожить всех заключенных Бухенвальда. У нас был передатчик, и мы стали посылать сигнал бедствия третьей армии Патена. Но американский генерал обошел Бухенвальд и пошел к Доре, надеясь успеть захватить военные секреты фашистов. И тогда по цепочкам был передан сигнал готовиться к восстанию. Накануне, 10 апреля, из Бухенвальда был вывезен большой транспорт с пленными. В их число попал и руководитель подполья Николай Симаков. Но система была отлажена до такой степени, что никто не растерялся. Каждый знал, что он должен делать. Организация не потеряла в боеспособность. А Симаков по пути совершил побег, добрался до своих, освобождал Чехословакию. Но это было потом. А 11 апреля была подана команда и мы пошли на фашистов. Винтовки были розданы лучшим стрелкам – военнопленным, тем, кто умел обращаться с оружием. Винтовок было около 100 штук. Но у нас даже был один пулемет. И 2000 патронов к нему. Не представляю, как его привезли в лагерь. Но по сигналу утром 11 апреля мы все вооружились, кто чем мог. Тем, кто был без оружия, приказано было брать доски. Мы схватили доски, и побежали. Доски бросали на колючую проволоку и по ним передирались через ограждения. У нас было три русских батальона. Каждому боевому подразделению была поставлена четкая задача. Когда застрочил пулемет и заключенные стали кидать гранаты, фашисты испугались и кинулись бежать. Но мы их не отпустили. Только 120 эсэсовцев мы сдали в плен американцам. А тех, кто особо издевался… их в плен не брали. Мы захватили бараки, где жили эсэсовцы, их склады. Как только охрана была уничтожена, был передан приказ – вернуться в бараки. И все вернулись. Это было такое счастье! Алексей Георгиевич на мгновенье прерывает свой рассказ, словно вспоминая то мгновение, когда люди, стоявшие на краю гибели, осознали что все, ад закончился, они выжили. И он, двадцатилетний, позволил себе поверить, что будущее – есть… Шестьдесят четыре года прошло. Но эти воспоминания бывший узник хранит в памяти как самые драгоценные. - Все было сделано так продуманно, что не было беспорядков. – Алексей Георгиевич продолжает рассказ о тех апрельских днях. - Лагерь снова взяли под охрану. Первым дело стали спасать тех, кто умирал. Забрали продукты со склада охраны, передали в больницу. Принесли туда молоко. Но все равно человек двадцать умерло от голода и истощения уже после освобождения. Знаете, вот сейчас рассказывать, как там было – никто и не поверит. Когда мы приводили немцев - жителей Веймара - и американцев и показывали им крематорий, показывали, как штабелями лежали трупы, люди падали в обморок. Мы прочесывали леса вокруг, искали эсэсовцев, которые пытались укрыться, спрятаться, убежать. Эта задача была поставлена перед одной командой, в которую вошли в основном военнопленные. Другие команды охраняли лагерь, работали в больнице, помогали приводить лагерь в порядок. Потом появились американцы. Они были немного напуганы тем, что мы вооружены, им не нравилось, что мы установили уже свой порядок и потребовали сдать оружие. Но мы отказались. В первую очередь эшелонами мы отправили из лагеря уголовников. Еще более месяца мы жили в Бухенвальде, а когда фашисты капитулировали, после победы, мы организованно загрузились в эшелоны и поехали к своим.
Как я и обещал- выставляю белку.. Это не вчерашняя белка. та была крупнее)) И в другом месте. Но эта тоже хорша. Она долго вокруг прыгала, ждала пока достану фотоаппарат)) Да сами посомтрите, так и написано на мордочке- ну когда уже???
а это - ее кормушка)) Добрые люди в сибирских лесах- не редкость. да и в городах тоже)) читать дальше
Был у нас однажды зам.редактор- дурак. Ну, их тех, настоящих, незамутенных.. если строк было много, он брал спичечный корбок, обводил и сокращал обведеное. и фигня если там переносы или по смыслу бред.. Однажды сократил заголововк- он у него в полосу просто не входил.. ак вот, он как-то в остуствие редактора свой опус многостраничный решил напечатать. И Вметсто "Из неопубликованного" поставил руборику "Из ненаписанного"... Это была его самая большая творческая удача в жизни))) Он давно на пенсии, а рубрику мы помним)) Так вот, у меня сегодня тоже получилось ненаписанное..Точнее- не снятое. Возвращался домой- видел такую белку!! Серая, ушки и хвост рыжеватые, и совсем не весенняя- сытая, довольная, зимняя, скачет по снегу и дразнится.. Завтра возьму с собой фотоаппарат. Вдруг опять встретимся))
Женщины не перестают поражатьсвоей логикой... Наверное пора бы привыкнуть, но .. Из последнего поразившего.Встретился с однокурсницей, выслушал ее историю любви.. " Он не собирался расходитсья с женой, но я знала, что он любит только меня. А потом мы поссорились и разошлись. И через год, чтобы вернуть меня, он завел себе молодую любовницу. Но я же понимаю,что эти два года с ней он несчастлив и хочет,чтобы я вернулась..." И ничего, что фирма, которую они создавали, давно распалась и они даже не встречаются.. Интересно, это она меня убеждала или себя?
...Поначалу рядовой Кривопуст попал в запасной полк, где молодых солдат обучали военному делу. А потом, уже в качестве наводчика станкового пулемета – на Северо-Кавказский фронт. -- Мы преследовали фашистов по предгорью Кавказа, -- воспоминает Иван Пантелеевич. – Поначалу шли вторым эшелоном. Там было поспокойнее, хотя трудностей тоже было не мало. Наступила весна, и нам наконец выдали..валенки. Всю зиму мы проходили в ботинках, а тут наконец валенки… В них и шли. В них и воевали. Мой второй номер утонул при переправе – по бревнам мы переходили бурную реку, он переносил колеса пулемета, не удержал равновесие, упал в воду, и… В первые бои мы вступили за Краснодаром. Помню в станице Крымской вокзал два или три раза переходил рук в руки, немцы ожесточенно сопротивлялись, а мы упорно шли вперед. Я строчил из пулемета, видел, как падают фашисты, а смотреть вокруг и понимать что происходит, времени попросту не было. Там меня ранило в первый раз. Помню, почувствовал сильный удар в спину, спустя несколько мгновений провел рукой – кровь.. Так понял, что ранен. Ранение у меня было легкое, но три месяца в госпитале я с ним пролежал, и мама ко мне приезжала – благо, недалеко было, под Краснодаром. А когда выписали, то направили сразу в школу снайперов. И через три месяца – снова на фронт, в 121 горнострелковую дивизию, на Тамань. Форсирование Керченского пролива… На карте это всего лишь одна стрелка. Направление удара.. В реальности – наскоро сколоченные плоты, мелкие лодочки, и озябшие бойцы, сосредоточенно гребущие под огнем противника.. И мысли – не о победе и не о наступлении. Пока – о том, как доплыть.. Война – это вообще тяжелая, нудная работа. Требующая сил и терпения.. Выдержки и умения выстоять. В самой трудной ситуации – не сломаться, именно это и приносит победу. --Едва мы оказались в Керчи, -- вспоминает Иван Пантелеевич, -- мне была поставлена задача уничтожить снайпера, окопавшегося в районе Цементного завода. Вторым номером мне дали москвича, как сейчас помню его фамилию – Лосев. И мы пошли к развалинам завода. Выбрали позицию, заняли ее.. И началась охота. за вражеским снайпером . Продолжалась она неделю. За это время я уничтожил семерых врагов. А с другой стороны развалин стрелял неуловимый враг. Мой второй номер пытался выманить его, заставить показаться. Имитировал движение, пытался засечь.. И вот наконец Лосев сумел его выманить. Фашист высунулся, прицелился.. Я заметил и выстрелил на поражение. И, как только мы уничтожили снайпера, по нам был открыт беглый минометный огонь. Мой напарник был убит, а меня ранило осколками в спину.. До сих пор несколько осталось. Прихожу к врачам – они смеются, мол таскаете с собой железо...
К 65-летию Победы мы снова готовим спецвыпуски... Каждый юбилей. Ну, это понятно, военная газета... Десять лет назад мы, приезжая в города, четко выдели тех, кто рельно участвовал в сражениях, награжден... Писали о них. Их было много, еще живых участников великой страшной войны... Пять лет назад их еще были десятки. Сегодня приезжая в города – крупные, сибирские города, сталкиваюсь с тем, что в живых остались один, двое... До следующего юбилея доживут единицы. И рассказывать станет уже некому... Что мы знаем о той войне? Мы знаем очень много. Мы - поколение 70-80-х.. еще живы были наши деды, которые воевали... Что знают сегодняшние школьники? Иногда мне становится обидно, что газета живет один день и рассказы этих людей уходят вместе с бумажными листами в небытие... Я не стану – не вижу смысла выкладывать версии газетных статей целиком. Но какие-то отрывки, которые запали в душу, которые, мне кажется, необходимо знать - я буду выкладывать.. Чтобы помнили......
Чем дольше живу, тем больше радуюсь, что у меня ящик выключен...
Евсюков и старушка-процентщица — 30.03.10 20:05 —
Новое начинание канала НТВ, цикл «Обвиняемый», открывает большие горизонты. Хитроумный жанр docufiction, то есть сплав документа с беллетристикой, обещает авторам невиданную свободу вымысла и трактовок на основе громких уголовных процессов, что они блистательно продемонстрировали уже в первой серии проекта.
«Дело майора Барсукова» отсылает зрителя к делу майора Евсюкова. В центре повествования дуэт Барсукова и «важняка» (то есть следователя по особо важным делам) Макарова. Партитура навеяна высокой классикой. Тень «Преступления и наказания» реет в раскаленном воздухе фильма. читать дальшеПорфирий Петрович по имени Макаров в ходе следствия начинает чувствовать привязанность к убийце. И вот здесь-то самое интересное. Нет, я сейчас не о попытке реабилитации одного милиционера или всего милицейского сословия. О данной попытке, как и данной поделке, скучно писать. Я о другом — о новой нравственности, пропагандируемой фильмом.
Оказывается, Барсуков — жертва режима. Некие крупные люди замышляют убрать начальника московского ГУВД. Скромный майор лишь пешка в этой игре. Да он, собственно, и не расстреливал людей в супермаркете. Это, как свидетельствует случайно найденный Макаровым незачищенный диск, делал другой человек, бандит. Сам же Барсуков убил только водителя. Только — ключевое слово для авторов фильма. Один труп вроде бы и не считается даже Макаровым: ведь все это наш герой делал во имя великой любви к жене Марине — бандиты грозили в случае мужниного неповиновения замочить именно её.
Художественный строй фильма говорит о том, что перед нами новый тип романтического героя. Жертва непреодолимых обстоятельств (с кем не бывает?). Его образ восходит к Раскольникову. Он тоже «преступил» не просто так, а ради дела. Но если Раскольников раздваивается, терзается этическими сомнениями, то Евсюков прост, как ментовская дубинка. Его поступками движет высокое светлое чувство, поэтому ему неведомо раскаяние. А может ли быть что-либо более ценное для мелодрамы, пусть и облаченной в униформу детектива? Фильм заканчивается оптимистически. Через 15 лет Барсуков выходит на свободу. У ворот тюрьмы его радостно встречает ничуть не постаревшая Марина.
Такого на нашем телевидении еще не было. Хотя на самом НТВ, взошедшем опарой на криминале, бывало всякое: и человечинку людоед мариновал в кадре, и маньяк Пичушкин вдохновенно раскрывал свой сложный внутренний мир. Но сделать из убийцы былинного богатыря додумались только сейчас. В наших широтах человеческая жизнь всегда не стоила ни гроша. Сегодня она не стоит даже гривенника. Однако если раньше из-за одной старухи-процентщицы больше века бушевали страсти, то теперь и живые, а не литературные люди в счет не идут. Тут в права вступает арифметика. Если убитых много, как во вчерашних терактах в метро, народ волнуется. Народ плачет, приносит цветы, ставит свечки — скорбит, одним словом. А вечером смотрит кино про Евсюкова и сопереживает в соответствии с авторским замыслом ему, а не жертвам. В следующий раз народу, видимо, покажут в цикле «Обвиняемый» серию про Чикатило, вписанного в высокий шекспировский ряд…
Наверное, Достоевский, великий знаток русской души, чего-то не угадал с нашей всемирной отзывчивостью. Если бы авторы фильма вычитывали у писателя не только сюжетные ходы, они бы хоть на секунду задумались о родственниках тех, кого уложил Евсюков-Барсуков в супермаркете. Какими глазами и с какими чувствами они будут смотреть последний шедевр новейшего креатива?
Хоть последний день отпуска провел как человек- читая книжку и попивая кофе))) Десятай книга Оксаны Панкеевой позади)) И завтра - да, День внутренних войск, с меня фоторепортаж из батальона.. И пофиг что суббота и что я до вторника в отпуске))
Вроде потеплло, и из-под сугробов уже вытекают лужи, но пасмурно и дел куча и настроение- самое то пойти заняться эмоциональным шантажом.. А надо работать(( Вот почему, как чужой кот победил кота местного? И прогнал от сарайчика? Хожу, приглядываю за котами...Ищу мотивацию. Словом, летят перелётные крыши)))
как отмечают социологи, ухудшения материального положения своих семей больше всего ожидают безработные, рабочие и специалисты. Среди тех, кто надеется поправить материальное положение своей семьи и планирует увеличение доходов в ближайший год, оказались предприниматели, студенты и учащиеся и домохозяйки, передает ПРАЙМ-ТАСС.
И что тут скажешь? Разве что посмеешься над заголовком новости-дескать,россияне пережили кризис... ну, и порадуешься оптимизму домохозяек и студентов...
Мясные консервы Сержант ест с ножа: единственную вилку отдал Августу и свитер тоже. Отогревшийся растяпа повеселел и уже задаёт вопросы: - А вот если парень влюбится, жабоини его что, на дно утянет?.. - Никто не влюбляется в жабоини. Август растерян, Август недоумевает. Он ведь столько трагических историй слышал о коварных и обольстительных полудевах-полуамфибиях... - Ты мороженое любишь? - снисходит до объяснений Сержант. - Ну... да, наверно, - врать неловко, и не хочется стать объектом насмешек из-за детских пристрастий... - Ты бы стал из него сливки или сахар убирать? Нет? А захотел бы, чтоб у жабоини перепонок не было? Правильно, все хотят. Так вот запомни, это - не любовь.