Именно этот детский возглас мне и вспомнился по ходу одной из сетевых дискуссий - разумеется, о критике, о профессионализме, а главное - о талантливости, ну как же иначе.
И я, как небезызвестная ворона из басни, призадумалась, хоть сыра во рту и не держала, да и лисы рядышком не наблюдалось. Уж очень тематика подходящая, чтобы призадуматься.
Дорогие читатели этого дневника! Я хочу задать вам вопрос. И даже провести среди вас опрос.
И перед тем, как ответить, я прошу вас задуматься не менее основательно, чем это сделала я, а уж тогда и отвечать.
Способны ли вы признать талантливым произведение в жанре, который вам неприятен, а то и отвратителен - или как минимум жестко и холодно безразличен?
Не профессионально исполненным (хотя и тут, ИМХО, бывают проблемы) - а именно талантливым?
Иной раз проблемы касаются не только и не столько жанра. Например, вам отвратителен мир, в котормо разворачивается дейтсвие - а автору он явно нравится, он смакует те самые детали мира, от которых вас коробит и корежит. Вам не нравится герой (или герои) - а автор от него (них) в явном восторге. В конце концов, вроде бы все в порядке, но вы не любите именно эту стилистику. Или вы жестко не согласны с моральной позицией автора - вас выворачивает от его этики.
До какой степени вы при таких условиях способны признать произведение не просто профессионально исполненным, а именно что талантливым?
Прошу не только участвовать в голосовалке, но и пояснить свой выбор в комментах.

И снова, и опять, и в который уже раз во ф-ленте пульсирует, то затихая, то грохоча с новой силой, все та же вечная тема - о критике. Ну так вот - я НИЧЕГО здесь не скажу о критике, потому что просто не хочу. Проблемы критики, квадратуры круга, дружбы между М и Ж и прочие тому подобные слишком вечны, чтобы о них еще и говорить. После одной-двух попыток надоедает смертельно... но продолжается и возникает, и прорастает... хм, а наука нам говорит, что вечный двигатель невозможен по причине закона сохранения энергии, а также второго начала термодинамики. Ну так тут мы имеем вполне себе реальный вечный двигатель ТРЕТЬЕГО рода - действующий за счет закона сохранения глупости и агрессивности. Пока упомянутые два фактора сохраняются, эти дискуссии вечны. Ну а мне, как я уже сказала, неохота вертеть колесо вечного двигателя - и без меня найдутся желающие.
Но - так или иначе - колесо весело вертится, и продукция поступает в окружающую среду исправно.
На сей раз из-под колеса в качестве продукта то и дело резво выскакивает формулировка "свобода самовыражения". Если кто не в курсе - именно на нее покушаются злые люди, которые требуют, чтобы текст был написан в соответствии с правилами грамматики (или вычитан перед выкладкой бетой, или хотя бы проверен спеллчекером ворда), имел хоть какой-то смысл и хотя бы тень правдоподобия. Какая там грамматика, если вдохновение поперло, какой смысл, автор же никому ничего не должен, и вообще - расступитесь, люди добрые, автор самовыражается, а остальные - нишкни! Нишкни и не посягай на свободу самовыражения!
Самовыражение. Странное слово.
Самовыражение. Выражение самого себя. Себя. Своего "я".
Не понимаю.
Вообще-то себя мы выражаем во всем - в каждом слове, в каждом шаге, в каждом вдохе... во всём, во всей своей жизни. Именно себя. Каждый наш вдох, жест, интонация - именно самовыражение, они наши и только наши. Возможно ли не-самовыражение? Быть живым - и не самовыраженным. Странно как-то.
Свобода самовыражения.
Не понимаю.
Неужели возможно, чтобы нечего больше было выразить - ни мыслей, ни чувств, ни отношения своего к миру - одно только самодовлеющее "Я". Самость и только самость - голая, лишенная предмета и цели самость. Она вообще бывает, кстати?
И почему надо выражать ее? Не мысль, не чувство, не отношение - словом, не то, что сообщает личность с миром? Только себя, только голую самость?
Не понимаю...
Как и вообще выглядит, если вдуматься, лишенная всего самость?
ЧТО выражает голое самовыражение? КАКОГО себя человек при этом выражает?
Выразить не ум, не талант, не гнев, не любовь, не мысль, не идею - себя как такового и только себя... нет, как хотите, а у меня в таком контексте только одна ассоциация возникает. Каждый раз, когда начинают ратовать за свободу самовыражения как такового, говорить, что талант - вздор, грамматика - оковы, ум - чаромутие, канон - вообще к черту, вообще ничего не надо, а надо исключительно одно - свободно самовыражаться, ну просто обязательно надо... у меня сразу возникает в памяти Петровское: "... дабы дурость каждого видна была..."
Злая я, наверное...

 

запись создана: 02.07.2009 в 19:16

Эпоха продолжает уходить от нас...

Это правильный дом, волшебный, чудесный!
Пусть твой дом всегда будет чудесным!

А вот и несколько слов о моих любимых историях - тех, что я так люблю и в жизни, и в текстах. Это истории о том, как человек под влиянием какого-либо потрясения изменился к лучшему. Будь то реальный Саша Оленин, который не только послужил прототипом "Недоросля", но и увидел его на сцене - и так ужаснулся увиденному, что стал не просто одним из образованнейших людей своего времени, но еще и художником, впоследствии - президентом Академии Художеств - или мессер Эрмино "Скопидомо" Гримальди из "Декамерона" - или чудовищный параноик Абу-ль-Хайджа (эту историю я выложила как менее известную для ознакомления вот здесь) - или незадачливый разбойник Тхык Дэ из северокорейского фильма "Хон Гиль Дон"... в общем, истории о нравственном возрождении того или иного масштаба. Истории о нравстенном падении, увы, куда менее приятны, но не менее интересны и поучительны.
И вот когда я читаю подобные истории - иногда я верю даже в самые дикие из них, а иногда не верю от слова "совсем".
И вот вам результаты моих размышлений по вопросу, что же заставляет меня верить или не верить в ту или иную историю о душевном падении или душевном возрождении. Напоминаю - это ИМХО. Мое личное персональное ИМХО - ваше может быть и другим. Но вот мне ситуация видится именно так.
Наверное, все-таки почти никто не становится мерзавцем сразу и в одночасье - вот еще во вторник был хороший, порядочный человек, а в среду он уже мерзавец. Разъедание души - процесс постепенный, все происходит довольно-таки незаметно. Здесь мелочь, тут ерунда, это лыко в строку не ставим, это простительно, а так и вообще все поступают... и вот только когда опоры моста, соединяющего человека с его совестью, одна за одной постепенно подгнивают и рассыпаются - только тогда происходит внезапное, страшное и полное обрушение.
Поэтому я верю в "Посеешь ветер..." Марты Додд. Верю в Дика Окделла (увы - вешки расставлены очень четко, хотя замечать их зачастую и не хочется, - все-таки все мы предпочитаем до последнего верить в лучшее... но накопление мелочей до момента обрушения показано очень точно). Верю в Ршаву (Авшара, Арваша) из Видессианского цикла - Тертлдав умница. И не очень-то могу поверить в Анакина Скайуокера - ну вот как хотите, а для меня предварительный процесс прописан слабо. (Хотя, возможно, стоит перечитать еще разок и поискать вешки повнимательнее).
Если же речь идет о душевном возрождении - вот тут все приосходит с точностью до наоборот. Если человек уже находится "по ту сторону", если моста между ним и его совестью уже (или еще) нет совсем - он может только перескочить одним прыжком. А вот уже потом начинается медленное восхождение по крутому осыпистому берегу - иной раз и обдираясь в кровь, и оскальзываясь время от времени, и даже не восхождение, а восползание... но все это будет потом.
Сначала - страшное потрясение от внешней или внутренней причины, которое заставляет человека увидеть себя таким, какой он есть, прыжок "ту сторону", и только потом все остальное.
Вот это и объединяет истории, в которые я верю.
Что интересно, предпосылки к случившемуся (по крайней мере, заметные) есть не всегда. Они могут быть, могут не быть. А вот потрясение - всегда.
И следствием этого потрясения, когда человек увидел себя-реального, является СТЫД. Он присутствует во всех таких историях. Причем стыдно человеку не оттого, что его уличили, а за то, В ЧЕМ его уличили. Не то что по морде дали, стыдно - а ЗА ЧТО по морде дали. За себя-реального стыдно. И не мимолетно-бытовое "как же тебе не стыдно" - это тот стыд, о котором Анчаров сказал "стыд - это рвотное движение души". Совесть - это уже сознательное, а стыд - это рвотное движение души. И лучше этого ощущения не опишешь. Говоря старинно-высокопарно-пафосным штилем, ощущение это таково, что хочется именно что-то изблевать из своей души, душу изблевать из себя, потому что мерзко даже соприкасаться с этим.
И после такого рвотного движения души, изблевывающей из себя то, за что душе настолько стыдно, отчего так мерзко, перемена образа мыслей и образа жизни наступает обычно весьма значительная, обычно вообще полная - и не потому, что человек так хочет, а потому, что иначе не может. Соприкасаться с прежним мерзко. А еще потаенным страхом страшно - не вспомнит ли тело, не потянет ли назад память привычек...
Ну, если уж совсем просто - я верю в бывшего алкоголика, который "зашился" и завязал, верю в того, кто не "зашился" и завязал - но в алкоголика, который завязал и все равно иногда попивает - не верю!
Я верю в бывшего насильника, который в ужасе от своей мерзости резал себе вены (такой случай я рассказывала у себя на дневе, если надо, перескажу снова), верю в того, кто ушел в монастырь, я много во что вообще-то могу поверить - но в бывшего насильника, который продолжает говорить "все бабы - дуры" и потрахивать за спиной у жены ее подружек по пьяному делу (пусть и по согласию с этими подружками), не верю. Он никакой не бывший. Разве что боится, что поймают - но он не бывший.
Я верю в бывшего школьного хулигана, который берет под защиту своих прежних жертв, который порывает со своей прежней компанией, который просит родителей перевести его в другую школу, чтобы начать там заново и уже по человечески, я много во что верю. Но не в бывшего школьного хулигана, который водится с прежней кодлой, по-прежнему считает своих жертв слабаками-недочеловеками и не опускает глаз. Он не бывший. Он просто боится чего-либо - по морде получить или в тюрягу загреметь, но он не бывший, он такая же скотина.
Я верю в Сашу Оленина - но не верю в бывшего лоботряса, который учится не для знаний, а для диплома. Никакой он не бывший - диплом получит и пойдет лоботрясничать дальше.
Итак, во всех историях, в которые я верю - потрясение, стыд и полная или частичная перемена мировоззрения и образа жизни как обязательные элементы. Без этих - не поверю.
Это не значит, что постепенное перевоспитание невозможно. Очень возможно. ПОСЛЕ вышеупомянутых элементов.
Да, и еще одно элементарное примечание - я скорее поверю в Абу-ль-Хайджу и его перерождение, нежели в перерождение мамаши, которая по любому поводу обвиняет своего ребенка во лжи, лазит в его личный дневник и отравляет ему жизнь по сто раз на дню. Просто потому, что поступки ее во много раз мельче, и заставить ее ощутить, как постыдно ее поведение и образ мыслей, наааамного труднее. Ведь "так все делают". Для меня естественнее поверить в завязавшего алкоголика, чем в завязавшего пьянчужку. Бывшего насильника - но не бывшего "козла бытового". И так далее.
Ну, вот если вкратце, то примерно как-то так, да.




 

запись создана: 19.06.2009 в 20:12

Susan Seddon-Boulet
"Raven Woman"

Пишет  Одинокая Волчица (Юлия):

22.06.2009 в 03:10

Пишет  Кимури:

21.06.2009 в 19:25

Пишет  Himitsu-nya:

Народ, помогите кросс-постом.
Это надо в топ.
В дельфинарии умер от голода дельфин..

URL записи

URL записи

Я там привожу несколько примеров - по большей части довольно-таки общеизвестных. Но одна история, которую я там упоминаю, известна едва ли - пожтому лучше я выложу ее сюда, чтобы потом, когда я допишу и открою закрытку, было ясно, о чем речь.
АБУ АЛИ АЛЬ-МУХАССИН АТ-ТАНУХИ
ЗАНИМАТЕЛЬНЫЕ ИСТОРИИ(2, 77, 145) Абу Мухаммад Яхья ибн Мухаммад рассказал мне со слов Абу Исхака Мухаммада ибн Ахмада аль-Карарити историю, которую этому последнему сообщил Насир ад-Дауля Абу Мухаммад аль-Хасан ибн Абдаллах ибн Хамдан:

— Вскоре после моего рождения, — рассказывал он, — мой отец Абу-ль-Хайджа сильно невзлюбил меня за способности, которые заметил во мне и из-за боязни потерять свою должность: он был со мной высокомерен, груб и суров и ограничивал меня во всем, а мне приходилось терпеливо сносить все это. Но тут его назначили охранителем Хорасанской дороги. Тогда он осмотрел своих лошадей, отделил с полсотни больных и тощих и сказал мне: “Хасан, через два месяца я уеду для исполнения должности, а этих лошадей я отдаю на твое попечение. Так я смогу проверить, можно ли поручить тебе какое-нибудь сложное дело. Будешь ухаживать за ними так, что они станут гладкими да резвыми, — значит, можешь справиться с этим поручением, и я буду считать, что ты годишься и на что-нибудь посерьезнее. А если твой уход не пойдет им на пользу, это поручение будет первым и последним”.

Мне показалось странным, что отец начал с того, что назначил меня конюхом, но пришлось стерпеть и это, и я сказал: “Слушаю и повинуюсь!”

Я поместил лошадей в особую конюшню, где поставил также скамейку для себя. Потом я нанял конюхов, которым платил жалованье и от которых требовал [239] самого тщательного ухода за лошадьми, а сам я осматривал их по нескольку раз в день, следя за тем, чтобы они были накормлены и ухожены. К тому же я призвал на помощь самого лучшего коновала.

Прошло немногим более месяца, и лошади мои окрепли, поправились и вообще были в самом лучшем виде. Когда настало время отцу уезжать, он сказал мне: “Хасан, что ты сделал с теми лошадьми?” Я попросил его пойти в конюшню и посмотреть. Он пошел туда и, найдя лошадей в прекрасном состоянии, был очень доволен и похвалил меня.

Потом он сказал: “Хасан, ты хорошо справился с этим делом, и за это я скажу тебе нечто такое, что будет тебе полезно в жизни и вознаградит тебя за труды”. Я спросил его, что он имеет в виду. Он ответил: “Когда ты видишь, что кого-нибудь из твоих родичей возвысил султан или что кому-нибудь из них улыбнулась судьба, не завидуй ему и не питай к нему вражды, ибо этим ты только без толку растравишь себя, и это будет во вред не тому человеку, а тебе самому, и ты придешь в уныние, не нанеся ущерба ему. К тому же, стараясь принизить достигшего высокого положения сородича, ты лишь принизишь самого себя. Ведь он сможет возвыситься благодаря тому, что защитит его и от тебя, или благодаря удаче, которая предохранит его и от тебя. Старайся служить ему, чем можешь, будь ему предан, чтобы его успехи шли тебе на пользу, а его слава отразилась бы и на тебе, старайся снискать его одобрение и похвалу и стать одним из его помощников, ибо лучше быть помощником у родича, чем у чужого человека. Люди станут тебя уважать, видя, что ты у него в милости. А когда он получит должность от султана, может быть, он и тебе даст возвыситься, сделав своим преемником, когда сам возвысится еще более. То же может случиться, если он получит какую-нибудь другую должность, не от султана. Не говори, что ты принадлежишь к более древней ветви вашего рода, что ты — самый знатный в роду и что он еще вчера был ничто по сравнению с тобой, ибо для каждого человека наступает его время”.

Я выслушал его совет, а он продолжал говорить со мной ласково, ибо, выходив его лошадей, я сумел вызвать в нем уважение к себе, и он повелел мне отправиться вместе с ним. Я так и сделал, и мы доехали до моста у селения Нахраван, все время беседуя. Его [240] ласковое обращение придало мне смелости, и я решился обратиться к нему с просьбой. Проезжая по мосту, я вспомнил, что у него в окрестностях Мосула было великолепное поместье под названием Нахраван, которое мне очень хотелось заполучить, и сказал ему: “Господин! Мои расходы и издержки сильно возросли, и, если бы ты передал мне твое имение Нахраван, чтобы я мог пользоваться доходами с него, служа тебе, это было бы неплохо”.

Услыхав об этом, он пришел в ярость и начал ругать меня последними словами. “Собака! — кричал он. — Ты надеешься завладеть Нахраваном?!” И он хлестнул меня плетью, которая была у него в руке. Удар пришелся мне по щеке и рассек ее сверху донизу. Я почувствовал, как лицо мое запылало. Такого я никак не ожидал. Я ощутил жгучую боль и еще более жгучее возмущение. Я сказал себе: “Я не заслужил подобного ответа, довольно было бы и простого отказа. По-видимому, он все еще таит на меня злобу”.

Я не мог ехать с ним дальше. Тут подоспели мои слуги и оставались возле меня, пока мне не стало лучше. А он тем временем продолжал свой путь. Потом я повернул лошадь и, послав за двумя мулами, которые везли мою утварь, одежду и рабов и которые еще не успели уйти далеко, двинулся по направлению к Багдаду, изнывая от боли и пылая гневом.

Я прибыл в Багдад, где в то время вазиром был Али ибн Иса, который очень хорошо относился к моему отцу и сам устроил ему это назначение. Он любил и меня, всячески проявляя ко мне уважение и особую симпатию. Я решил, что пойду к нему, пожалуюсь на отца и покажу след от удара. Поэтому, приехав домой, я приказал поставить на место мулов и занести в дом поклажу, после чего, не сходя с коня, отправился во дворец вазира.

Спешившись и войдя во двор, я вспомнил совет моего отца об отношении к родичам и пожалел о том, что прибыл во дворец вазира, поняв, что из всех родичей этот совет более всего касается отца. Поэтому я решил обмануть вазира и ничего ему не рассказывать. Войдя, я приветствовал его и стал перед ним, поскольку не привык садиться в его присутствии. А он, увидев меня, пришел в ужас от шрама на моем лице и спросил: “Что с тобой случилось?” Ему очень не понравился мой вид, который и впрямь был ужасен. [241]

Я ответил, что играл в конное поло и мяч случайно попал мне в лицо. Тогда он сказал: “А я думал, ты уехал вместе с отцом. Почему же ты вернулся?” — “Я провожал его часть пути, — ответил я, — а когда он отъехал достаточно далеко, вернулся, чтобы явиться в распоряжение вазира”.

Ибн Иса продолжал расспрашивать меня о путешествии отца, когда тот вдруг явился сам, потому что, узнав о том, что я повернул назад, пришел в ярость и также решил воротиться, чтобы остановить меня. Прибыв домой, он узнал, что я, не сходя с коня, отправился во дворец вазира. Он не сомневался, что в мои намерения входило пожаловаться на него, рассказав о том, как он со мной обошелся. Войдя во дворец и увидав меня беседующим с вазиром, он укрепился в этом предположении.

Когда отец занял свое место, вазир спросил его, что заставило его вернуться. Отец ответил: “Так вот какова награда за мою службу, мою преданность и послушание?!” В ярости он переходил от одного обвинения к другому, а я стоял и молча слушал. Вазир спросил: “Да в чем ты меня упрекаешь? Что я такого сделал?” Отец ответил: “Ты позволил этой собаке нападать на меня и клеветать на меня в твоем присутствии!” — “О ком ты говоришь?” — спросил вазир. “О Хасане, — ответил мой отец, — который стоит здесь, да поразит его Аллах!” — “Послушай, — сказал вазир, — ты, должно быть, обезумел, с чего все это? Уверяю тебя, этот юноша и слова не сказал о тебе, и я вовсе не слышал, чтобы он обвинял тебя в чем-то. Разве я позволил бы ему что-нибудь подобное? Оскорбив тебя в моем присутствии, он упал бы в моих глазах”.

Тогда мой отец, поняв, что я ничего не сказал, устыдился и замолчал. А вазир сказал: “Ты должен рассказать мне правду о том, что произошло между вами. Ведь ты не стал бы возвращаться, не имея на то серьезных причин. Увидев этот страшный след на лице Хасана, я спросил его, что случилось, но он ответил, что играл с друзьями в конное поло и один из них нечаянно запустил ему мяч в лицо. Я ему поверил. А теперь, когда пришел ты, уверенный, что он жаловался на тебя, я думаю, это дело твоих рук, и ты должен мне во всем признаться”.

Тогда Абу-ль-Хайджа рассказал ему, как было дело, и Али ибн Иса принялся ругать его, говоря: “И тебе [242] не стыдно, Абу-ль-Хайджа?! Так-то ты лелеешь своего сына, своего первенца! Если ты так безрассуден с ним, каков же ты будешь с чужими людьми? Что плохого в том, что он попросил у тебя имение? Ничего странного не было бы, если бы ты, как отец, отдал бы его ему. Но если ты не хотел это сделать, надо было отказать по-хорошему или пускай даже грубо, если ты был не в духе, но хвататься за кнут — постыдись!”

Так он отчитывал и упрекал моего отца, а тот опустил голову и устыдился. А вазир продолжил: “Неудивительно, что ты вернулся разгневанный, думая, что он очернил тебя передо мной и что я позволил ему тебя порочить, и вменил мне в вину то, что на самом деле только твои собственные подозрения!”

Мой отец принялся извиняться, но вазир сказал: “Клянусь Аллахом! Я не приму твоих извинений и это дело не изгладится из моей памяти, пока ты при свидетелях не подаришь Хасану это имение в возмещение за нанесенный ему ущерб”. Отец ответил: “Слушаю и повинуюсь приказу вазира!” Затем Ибн Иса сказал мне: “Склонись над головой и рукой твоего отца и поцелуй их!” Я так и сделал, и тогда Али ибн Иса придвинул отцу чернильницу и бумагу и повелел ему написать для меня дарственную на имение, чтобы тут же ее засвидетельствовать. Он так и сделал, а вазир велел мне взять эту бумагу, добавив: “Когда он вернется домой, составь договор по всем правилам и дай его заверить нескольким почтенным свидетелям”.

И мы покинули дворец примиренные, а когда вышли в прихожую, отец сказал мне: “Получилось так, Хасан, что я дал тебе совет для самого себя. Я понимаю, что ты пришел сюда, чтобы пожаловаться на меня, но, войдя в прихожую, вспомнил мой совет и подумал, что им следует воспользоваться в первую очередь, когда дело касается отца. Поэтому, войдя к вазиру, ты не стал жаловаться, а рассказал ему небылицу”.

“Господин, — ответил я, — так оно и было”. Он сказал: “Раз у тебя хватило ума вспомнить о моем совете в такое время, отныне я буду вести себя так, что тебе не на что будет жаловаться”. Я поцеловал ему руку, и мы вместе вернулись домой, где он в присутствии свидетелей передал мне имение. После этого он переменился ко мне и между нами установились добрые отношения. Совет, который он мне дал и которому я последовал, оказался для меня самым благим.
Взято вот здесь
История... как бы это помягче выразиться... неприятная, но с неожиданно хорошим финалом.
Желающие читают - и комментируют в этом треде.