"Утренняя заря. Мысли о моральных предрассудках". Первые пару частей книги целиком посвящены вопросам церкви, религии и моральных обычаев. А точнее говоря - критике всего вышеперечисленного. Это забавно, читать такую критику сейчас, когда вопрос свободы совести в развитых обществах уже out of question. На большинство ницшевских нападок хочется сказать: ну да, это же очевидно, чего копья ломать. А все дело в той работе, которую проделали Ницше и его подобные, чтобы оно *стало* очевидно спустя 140 лет. И современные коучи теперь на все лады повторяют то, что во времена Ницше было открытием, а теперь стало затертой истиной, вроде "человек свободный безнравственен, потому что во всем хочет зависеть от себя, а не от традиции". Все это очень легко применяется ко многим аспектам социальной жизни, когда традиция еще сильно давит на нас, но и "осободительная" сила тоже уже сильна, вроде: как это ты не хочешь детей? все хотят? или "брак это союз мужчины и женщины". Понятно, что Ницше до таких мелочей не опускается, но его "в общем" отлично на них ложится. Критика христианских концепций, особенно причинно-следственности всего со всем (из сериии, если у тебя кошелек украли в трамвае, то это Бог покарал!), мне была у Ницше интересна 20 лет назад, когда меня саму воспрос религии сильно волновал. Но теперь она оставляет равнодушной и тоже читается как очевидная истина. Хотя замечания Н. насчет апостола Павла и того, что успехи христианства обеспечены всеобщей усталостью от вездесущего и всепобеждающего Рима, очень интересны.
Становится интересней, когда Ницше уходит от "социального" к совсем личному, к универсальным вопросам взаимоотношений каждого с сами собой и своим ближним. Тут ему под руку пришелся Ш. с концепцией не столько воли, сколько сострадания (это та часть философии Ш., которую обычно просматривают, но для Ницше она очевидным образом является главной). В этом много точного и такого, что ты узнаешь сразу себя и свои конфликты.
"Труд - лучшая полиция, он держит в узде каждого и отменно умеет противодейсвовать развитию разума, страстности, жажды независимости. Ведь на него уходит огромное количество нервной энергии, которая отводится от раздумий, самоуглубления, мечты, заботы, любви, ненависти; он всегда держит перед глазами одну мелкую цель и дает легкое и регулярное удовлетворение. Значит, в обществе, где люди постоянно прилежно трудятся, будет больше безопасности". Основа всего современного общества, то, что принято называть истеблишмент: хорошо и стабильно работающие люди. Основа во всех смыслах.
"Там и сям можно видеть зачатки культуры, сердцевину которой образует торговля, в той же мере, в какой сердцевину культуры архаической Греции составляо личное состязание, а римлян - война, победа и право". Наше общество сейчас задумывается о монетизации таких вещей и понятий, о существовании которых не представляли предыдущие эпохи, вроде знаний о том, что юзернейм любит есть на завтрак.
"Во все времена варвары были более счастливы - не будем себя обманывать! А дело в том, что наше влечение к познанию слишком сильно, чтобы мы ценили счастье без познания или счастье сильной устойчивой иллюзии". Потому что "удел человека - знание", как верно и короче сказал Уоррен.
"Веселая наука" уже лет 20 неизменно возглавляет список моих любимейших книг, и при этом я все так же затрудняюсь ее охарактеризовать однозначно или пересказать. В ней слишком много разноплановых, кратко изложенных крупных мыслей - вокруг едва ли не каждой из Ницшевских "главок" более занудный (и здоровый) философ мог бы наворотить целую главу или целый том. Но я люблю философию Ницше именно за то, за что мы любим природу: избыточность. Бурный рост. Мнообразие, оригинальность, отсутствие скучного геометического плана и переливания из пустого в порожнее. Если вкратце, то "Веселая наука" вызывает у меня чувство восторга, и я не смогу объяснить словами его происхождение, даже если бы захотела. По мне - это самое жизнеутверждающее в прямом смысле, самое избыточное, самое легкое и обширное из сочинений Ницше. Слишком заметно, что оно написано не для публики, не по каким-то устоявшимся академическим канонам, а для себя.
"Пусть манускрипт неясен мой
Что толку! Кто его читает?"
С таким подходом, безусловно, гораздо проще себе самому открывать истины, ориентируясь лишь на собственный вкус, который, к удовольствию нежданного читателя, требует краткой формы и хорошего стиля par excellence.
В "Веселой науке" нет одной темы даже в рамках книг, если не считать этой темой "меня" (читателя, автора). В ней не так много "примет времени" даже в виде вездесущей у Ницше критики христианства, меньше, чем во многих других книгах. То, что Ницше написал про "меня" (себя), все еще актуально и всегда будет как раз по той причине, что выходит за рамки "непосредственной истории".
"Даже прекраснейший ландшафт, среди которого мы проживаем три месяца, не уверен больше в нашей любви к нему <...> Наше наслаждение самими собой поддерживается в нас таким образом, что оно непрерывно преобразует в нас самих нечто новое <...> Когда мы видимо кого-то страдающим, мы охотно используем предоставившимся поводом овладеть им".
Впрочем, и *исторических* наблюдений у него тоже достаточно, другое дело, что это историческое не слишком уж нам льстит. "Астральный распорядок, в котором мы живем, есть исключение" - современная наука это вполне подтвеждает, хотя для времен Ницше это было странной догадкой.
Я люблю "Веселую науку" именно за ее "позитивность", как ни странно применять это затертое слово к Ницше. Все, что он пишет тут, это утверждение жизни, личности, прекрасного, легкого и веселого, это тот единственно верный взгляд, которым и должен смотреть на мир философ. "Я хочу все больлше учиться смотреть на необходимое в вещах, как на прекрасное: так я буду одним из тех, кто делает вещи прекрасными".
"Жизнь - средство познания" - с этим тезисом в сердце можно не только храбро, но даже весело жить и весело смеяться!" - в этой фразе суть всей книги, если не всего Ницше.
А еще - мне внезапно иначе открылась пресловутая идея "вечного возвращения", и до меня наконец дошло, почему Ницше *изобрел* то, что до него изобрел буддизм тысячу лет назад. "Овладей тобой эта мысль, она бы преобразила тебя и, возможно, стерла бы в порошок вопрос, сопровождающий все и вся: "хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?" - величайшей тяжестью лег бы на твои поступки". Это не вопрос факта, это вопрос отношения: если глядеть на свою жизнь через *такую* призму, все обретает совсем иные цвета. Собственно, это чистая противоположность христианского взгляда, который по сути утверждает, что все происходящее незачимо, временно и мимолетно. Это гипертрофированная значимость каждого момента, коль скоро он повторится бесконечно, каждой развилки, это бесконечные шахматы.
Впрочем, это лишь идея, не утверждение, тот же Ницше рисует нам такую "свободу воли, при которой ум расстается со всякой верой, со всяким желанием достоверности, полагаясь на свою выучку и умение держаться на тонких канатах и возможностях и даже танцевать еще над пропастями. Такой ум был бы свободным par excellence".
Надо получше подумать о концепции вечного возвращения.
Удивительно наивное и прекрасное в своей наивности повествование много повидавшего, но так и оставшегося наивным европейца, влюбленного в Японию. Херн был человеком с незаурядной биографией. Родившись в Викторианской Англии, он успел в юности побродяжить, а потом переехать в Америку, где тоже устраивался кое-как, но наконец нашел свое призвание в журналистике. Впрочем, как только в Америке "задалось", Херн и оттуда сбежал и в итоге оказался в Японии. Там был расцвет эпохи Мэйдзи, иностранцев принимали не то что как родных, а как высших существ, особенно из Европы и США. Впрочем, Херн представляет все это с совершенно другой стороны: будучи по сути пришельцем, он стал в своем повествовании о Японии "большим монархистом, чем сам король", и то и дело сетует на тлетворное западное влияние и разрушение прекрасных японских обычаев, духа и пр.

Это подборка стихотворений из разных сборников, охватывающих практически весь период творчества поэта, сделанная самим переводчиком Ипполитом Харламовым. Вряд ли какие из них и переводились раньше (как я понимаю, Элитиса на русский вообще переводили очень мало, и Харламов по большому счету первый взялся за это всерьез и масштабно). За счет продолжительности периода, который охватывает сборник (а Элитис прожил 85 лет, почти весь 20 век) стихи в нем весьма разнообразны и, можно сказать, на любой вкус. Есть более странные и вычурные, есть более простые и лирические. Удивительным образом мне больше по вкусу оказались первые, юношеские, а не те, где Элитис - уже матерый и слишком сложный для меня автор. Кажется, чем он дальше, тем сложнее становится, все зацепившие меня вещи - из первой половины книги.
Странно, конечно, начать знакомство со всемирно известным автором не с главных его произведений, а со сборника ювенилий и юморесок, но так уж вышло, что мне хотелось разнообразия, а из Остен в домашнем хозяйстве нашлось только это. Так что впечатление от Остен получилось странное. Весь этот сборник - по сути сплошная пародия на то, что писала сама Остен, а также сестры Бронте и иже с ними, в общем, все эти женские романы 18-19 века про трепетных девиц и большую любовь.
Внезапный трюк этой пьесы в этом, что персонажи в конце оказываются именно теми, кем они заявлены изначально в списке персонажей и представляются читателю при первом появлении. Занудная девочка-подросток - занудной девочкой-подростком. Странноватый чужак - странноватым чужаком. Палач и его подручный - пачалом и его подручным. Можете считать, что это спойлер.
Еще одна классическая повесть эпохи раннего Хэйан (IX век), но особая в свое роде. Исэ моногатари - не единое повествование, а подборка из 125 не связанных на первый взгляд между собой маленьких главок, в каждой из которых обязательно присутствует стихотворение танка, а то и не одно. Некоторые исследователи даже склонны считать его просто поэтическим сборником, а не романом. Впрочем, русский переводчик Конрад доказывает, что между главками есть сюжетное единство, и явственно прослеживается судьба одного лирического героя, а описанные любовные перипетии являются подробностями именно его личной жизни.


Начав читать, я думала, ну ок, еще безумный текст в духе Хармса, где все бьют друг друга роялями, но как же выдержать этот стиль, когда это не короткие зарисовочки, а целый роман? А под конец оказалось, что все не так, и несмотря на все причуды стиля, это вовсе не легкомысленное безобразие, а очень грустный и понятный текст о том, как проходит юность.
Четвертый том собрания сочинений - мемуаристика и письма. На первый взгляд, ужасающе занудная часть в любом собрании сочинений, представляющая интерес только для исследователей. По сути - едва ли не лучшее, потому что Ходасевич-мемуарист еще веселее, чем Ходасевич-критик. В критике его все-таки сдерживали некоторые соображения приличий, формат, необходимость напечатать отзыв о живом авторе и пр. Мемуаристику же он писал для вечности, и "Некрополь" - воспоминания об уже умерших знаменитых современниках, без купюр, а сборник биографических историй "О себе" - тем более документ, для непосредственной печати не предназначавшийся и потому самый смешной и едкий из всего.
Давно собиралась перечитать все рассказы ВВК кучей, а то от большинства у меня остались какие-то совсем обрывочные воспоминания более чем 20-летней давности. Я очень люблю Набокова, но тут даже сама удивилась, насколько хороши его рассказы и насколько они отличаются и от простеньких стихов, и от вычурных романов, в которых не всегда читатель может точно показать пальцем, что вот сейчас происходит. Придется даже признать, при всей любви к романам, что именно в малой форме Набоков с моей точки зрения безупречен и достигает гармонии стиля и сюжета (в романах все переваливается в стиль, конечно). Причем практически везде, и сюжет практически везде настолько необычен, строен и вообще хорош. И все это - с непривычным таки для Набокова человеческим измерением, психологизмом не показушным, без специального концентрирования на нем, но настолько отчетливым и важным для целого, что он перекрывает собой все стилистические упражнения. Это очень удивительно, но правда. Чего стоит мое любимое "Облако, озеро, башня" с ужасной, просто ужасной человеческой трагедией, которую не завуалировать никакими художественными приемами, никаким кажущимся фантастическим в своей жестокости поворотом сюжета. В этом весь Набоков как автор короткой прозы: слегка усыпив внимание читателя привычным плетением фраз и неторопливым развитием истории с многочисленными художественными, мало относящимися к делу подробностями, он подкладывает бомбу там, где ее, в общем, не ждешь. Как в "Весне в Фиальте", как в "Картофельном эльфе".