Ее последние часы жизни пахли прелой соломой. Ее последний ночлег – камера: пять шагов к дубовой двери, три шага к жбану для испражнений, и обратно к нехитрой лежанке, на которую пожалели даже циновку кинуть. Ее последняя песня – звон кандалов, которыми ее приковали, словно мало было четырех стен ее тюрьмы.

Ревекка пыталась говорить с Иеговой, желая получить смирение, но получались лишь упреки. Почему он должен был погибнуть? Пусть никогда не стал бы он ее судьбой, пусть бы достался белокурой саксонке, пусть бы растил с нею детей… Пусть… Лишь бы жил! Не оправившийся от ран, слабый и уставший, разве смог бы Уилфред Айвенго отстоять ее честь и жизнь? Она обязана была его остановить! Не меч проклятого Буагильбера убил его, а она, тем, что разрешила стать ее защитником. Ресницы не удержали слезинку, она скатилась по носу и щеке вниз, оставляя теплый влажный след.

Неожиданно дверь отворилась, впуская просто-таки великана огромной силы и свирепой внешности. Не произнеся не слова, он снял с нее оковы, а потом кивнул: мол, следуй за мной.

– Кто ты? Куда ты хочешь меня отвести? Еще не настало время казни. Солнечный свет не прогнал еще темень ночи.

Великан протянул руку, пытаясь схватить строптивую пленницу. Ревекка, избегая его прикосновения, плотнее вжалась в стену.

– Я закричу!

Великан что-то промычал, ухмыляясь и обнажая кривые зубы, потом, сжав плечи Ревекки, встряхнул ее так, что затылком она ударилась о стену. Вместо боли и камера, и соломенное ложе, и злодей-великан стали вдруг неясными, расплывающимися. Усилием воли цепляясь за остатки сознания, Ревекка понимала, что проигрывает. Свет померк…

Детское наивное чувство: пока глаза закрыты, пока связь небытия и реальности не разорвана – ты в безопасности. Ревекка понимала, что уже не в тюрьме. Радуясь новому дню, щебетали птицы. Где-то застрекотала цикада. Попробовав пошевелиться, бывшая заключенная обнаружила, что лежит не на соломе, а на некой тканевой подстилке. Дочери ли ростовщика не разбираться в тканях! Ревекка чуть защипнула ее между пальцев, прощупывая – похоже на тонкую шерсть, но не она. Скорее редкий для английской стороны хлопок, который используют в рыцарских одеяниях. Точно! Сама «постель» плотнее, чем ткань под пальцами. Это подбивка плаща. Ее спаситель – рыцарь, и наверняка не тот ужасный человек, что, оглушив, похитил ее из заточения.

Он сидел рядом. Ревекка чувствовала его присутствие. Проявив непозволительную смелость, легким касанием он обвел пальцем изгиб ее брови, спустился по щеке к губам, очертив их контуры. Стоило остановить его, напомнить о чести и сдержанности. Ревекка так и собиралась поступить, но миг блаженного неведения был так прекрасен, что не нашлось сил противиться искушению, продлить его совсем немного. Гроссмейстер ошибся, объявляя Уилфреда Айвенго мертвым. Кто еще мог спасти ее? Только он. Представив во всех подробностях черты лица героя, она невольно улыбнулась.

– Просыпайся, прекраснейшая из дев, светлая как солнце.

Ревекка узнала голос. Она просила мужества и терпения, чтобы не закричать, чтобы не плюнуть в лицо человеку со шрамом, который ради удовлетворения собственной любострастной прихоти, как глиняную чашу, разбил ее мир, растоптав ногами осколки.

– Не расточайте льстивых слов, сэр рыцарь.

– Разве дела мои не красноречивей слов, дева, грозная, как полки со знаменами? – рыцарь-храмовник, Бриан де Буагильбер, демон в человеческой плоти, сидел на земле рядом с его же расстеленным плащом, скривив губы в зловещей гримасе победителя. – Твой долг передо мной – твоя жизнь.

– Ты продешевил, храмовник: можешь забрать жизнь, без чести она не стоит и гроша.

– Все такая же гордая и непокорная.

– Как я оказалась за стенами Темплстоу? – она избежала нового неприятного прикосновения, отвернув голову.

– Я покинул прецепторию сразу же после оглашения приговора. Мне не пришлось даже кидать клич. Мост опустился как по волшебному знаку, так что вместо того, чтобы приостановить коня, я его пришпорил. Для всех казалось очевидным мое нежелание наблюдать за смертью той, к которой я воспылал страстью. Также очевидно то, что, чем дальше колдунья от жертвы, тем слабее ее чары. Наверняка дозорный на башне получил приказ наблюдать за бегством Бриана де Буагильбера до поры, пока не уляжется пыль от копыт его коня. И кто бы из них подумал, что это всего лишь уловка для отвода глаз, – храмовник так явно любовался собственной хитростью и не обратил внимания, что Ревекка, попятившись, сумела отодвинуться от него и присесть. Она помышляла о бегстве, но понимала, что любая попытка окажется безуспешной. – Для того, чтобы спасти тебя, моя Роза Сарона, я тайно вернулся к стенам Темплстоу. И будь твоя воля, я бы по одному твоему слову вытащил бы тебя и из башни, в которой тебя заточили, пробивая нам дорогу мечом, но, якобы отрекшись от тебя, я сделал твой путь на свободу короче. Дурак Мальвуазен! Пытаясь запугать меня подземной темницей, он сам подсказал мне великолепный план. Подземная темница – не только место отчаяния. Именно там находится тайный ход, позволяющий незаметно покинуть замок. Я знал об этом. Знал и один из преданных мне людей, надсмотрщик Николаз.

– Тот страшный человек?! – не сдержала возгласа Ревекка, слушком уж сильны оказались воспоминания о ночном посетителе.

– Он напугал тебя, красавица? – храмовник придвинулся ближе, Ревекка же напряглась, готовая в любой момент вскочить на ноги. – Больше он тебя не потревожит.

– Ты убил его? Еще одна пролитая кровь? – в ее голосе прозвучал ужас, и Буагильбер, поймав ее на добросердечии, тут же воспользовался случаем показать свое великодушие.

– Нет, красавица, хоть он и был с тобой груб, но только для твоего блага. Он занял мое место, надев мои одежды. Николаз нем от рождения, да и умом обижен, но, обнаружив вместо рыцаря храма одного из неверных, мои товарищи сочли бы это дурной шуткой. В любом случае, если начнется погоня, то она пойдет не по тому следу. – Впервые за их встречу Ревекка обратила внимание на непривычно скромное облачение храмовника. Если бы кто не знал, кто стоит перед ним, то принял бы рыцаря за обычного горожанина. На нем была серая рубаха с узкими рукавами и темно-синее блио чуть выше колен, подпоясанный широким поясом, на котором с одной стороны висел кошель с неброской вышивкой, с другой – заткнут большой обоюдоострый кинжал, а на ногах – высокие сапоги с меховой опушкой. Крепкий дорожный конь пасся неподалеку. В удлинённом, завернутом в холщовую ткань предмете, прикрепленном к седлу, угадывался рыцарский меч, с которым храмовник не пожелал расстаться. – Ты в безопасности, Ревекка.

Услышав свое имя, она вздрогнула как от удара.

– Оклеветанная и загнанная?

– Я даю зарок, что беды твои позади! – пылко заверил храмовник.

– Мое честное имя стало бы моим лучшим залогом, – Ревекка, улучив момент, встала на ноги и поплатилась за это головокружением. Видимо, успокоительное средство от немого Николаза оказалось слишком крепким для ее головы. Оказавшийся рядом Буагильбер попытался ее поддержать ее, но Ревекка оттолкнула его руку, не испытывая благодарности.

– Да, я и забыл, что ты пыталась просить правосудия короля Ричарда, – теперь храмовник стоял, гордо скрестив на груди руки, со взглядом, полным превосходства над наивной еврейкой, не познавшей тягот жизни. – Он справедлив и доказал это, покарав виновных в резне евреев, устроенной крестоносцами во время его коронации. Разумно, ничего не скажешь, его люди со смертью ростовщиков списали свои долги, ваш же народ получил неких козлов отпущения и краткий мир. Надолго ли? Одно решение суда вынесено. Станет ли Ричард его оспаривать, когда жертвой пал один из его любимцев? К тому же храбрые пилигримы за время странствий опять поиздержались. Чем не повод поискать колдунов в домах неверных заимодавцев? Или же ты собираешься просить справедливости у принца Джона? За свой суд он сдерет с твоего отца семь шкур, хотя и не упустит возможность получить нечто и от тебя, Ревекка. Что будет после того, когда он решит скрыть позорную связь, я не стану говорить.

Злые слова Буагильбера несли слишком много правды: во время тех событий, что он описывал, погиб один из родственников девушки и величайший из сынов еврейского народа, раввин Иаков из Орлеана, прибывший с дарами для новопомазанного короля. Что касается принца Джона, то Ревекка до сих пор вздрагивала, вспоминая его похотливые взгляды на турнире в Ашби.

– Все те же речи, сэр рыцарь, – наконец-то опустив голову, произнесла она. – Ты знаешь мой ответ.
– Ты говорила, что душа моя – как запущенный сад, заросший сорными травами. Я давно уже впустил тебя туда как хозяйку и знаю: немного твоей воли и ласки, и этот сад зацветет.

– Не зацветут цветы на иссохшей земле. Я же и есть эта земля, сэр рыцарь.

Ревекка заметила, как храмовник сделал к ней осторожных полшага, но осталась стоять на месте. Коварство не было свойственно ее натуре, но даже кроткий зверь, загнанный в ловушку, огрызается.

– Ты – ручей с прохладной водой для изможденного странника. Не будь жестокосердной и позволь ему напиться. Может, это всего лишь жажда. Утолив ее, он отправится дальше, спасенный от смерти и благодарный, – решив, что смог сломить ее сопротивление, храмовник подобрался совсем близко, так что еще немного – и он смог бы прижать ее к себе. – Я же, в свою очередь, обещаю…

– Остановись, сэр рыцарь! – пользуясь моментом, быстрая как молния, Ревекка выхватила из-за пояса храмовника кинжал и отскочила назад.

Ее триумф оказался кратковременным.

– Стоило ожидать подобного безрассудства, – в то же мгновенье Буагильбер оказался рядом, сжав ее запястье и не позволяя острию кинжала коснуться ее горла.

Отчаяние придавало Ревекке силы, но борьба была неравной. Вцепившись в кинжал уже обеими руками, она пыталась развернуть его на себя, тогда как храмовник играючи отворачивал его в сторону и только ждал, когда, сдавшись, она разожмет пальцы. Для него это было всего лишь забавой, распалявшей его азарт охотника. Внезапно Ревекке показалось, что захват железной ладони стал слабее. Храмовник резко потянул кинжал вниз, тогда как она снова попыталась его поднять. Кинжал ушел в сторону и был остановлен самим же противником Ревекки, вонзившись в незащищенный доспехами бок. Храмовник отпустил запястье противницы.

Испуганная Ревекка отбросила кинжал и попятилась назад. С храмовником творилось что-то неладное. Его лицо стало багровым и покрылось испариной, на лбу выступили жилы.

– Что ты сделала, ведьма? – Ребекка понимала, что рана могла разозлить напыщенного норманна, но она не была настолько серьезна, чтобы вызвать такие последствия. Согнувшись, он держался не за кровоточащую рану, а за грудь, словно ему не хватало воздуха. – Убирайся! – прошипел храмовник.
Ревекка не заставила повторять еще раз, как можно быстрее бросившись прочь от злополучного преследователя.

Ревекка не знала, как долго бежала сломя голову неизвестно куда. Остановившись у столетнего дуба и опершись об него спиной, она попыталась отдышаться и собраться с мыслями. Что наверняка точно – она все еще в Англии, а еще точнее – где-то в лесу. Храмовник отказался от преследования, но сколько еще опасностей таило это место?

Без какой-либо цели, просто чтобы не поддаваться отчаянию, она брела, куда глядели глаза, пока ноги не привели ее к быстроводной лесной речушке. Присев, Ревекка холодной, почти ледяной водой омыла лицо, но если бы так просто можно было бы смыть тревоги, как дорожную пыль. С разлогого дерева упал зеленый, еще молодой лист и, подхваченный течением, завертелся, бросаемый от одного камня к другому. Неизвестно, когда прибьет его к берегу, но на родную ветвь он точно не вернется. Она тоже как тот листок. Только вот недавно отец гордо рассказывал, что принц Джон готов был назвать Ревекку королевой любви и красоты турнира, и вот проходит совсем немного времени – и два рыцаря сражаются за ее жизнь, а она позорной королевой восседает на черном троне и наблюдает смерть достойнейшего и благороднейшего из мужчин. Теперь вот она здесь, совсем одна… Но не в плену, а на свободе.

– Я не безмолвный листок! Я еще обниму отца! – Ревекка со злостью, какую в себе и не предполагала, стукнула ладонью по воде.

У любого пути есть конец, и река – это и не такое уж непреодолимое препятствие. По камням ее так же легко перейти, как и по мосту. Так думала Ревекка. Оказалось, что сделать это трудней, чем загадать. Вода отточила камни с искусством умелого мастера – гладко и ровно, без единой зазубрины, к тому же коварные потоки время от времени накрывали их, чтобы через мгновение отхлынуть. Пока что Ревекке удалось дойти до середины и не замочить ноги, но следующий камень находился на расстоянии больше шага, а значит, следовало прыгать.

– Вот так так! Не зверь, не птица, а лесной дух! – настолько неожиданно было услышать в безлюдном месте саксонскую речь, что Ревекка вскрикнула и оступилась. В тот же момент она оказалась в воде. – Тише, тише, красавица. Вижу, что ты человек из костей и мяса, а не бесплотный дух.

Тот, кто напугал ее внезапным появлением, был высок и широкоплеч. Кожаные штаны и рубаха, сшитые оленьими жилами, меховая курка и шапка, надвинутая на широкий лоб, оставляли мало сомнений, каким ремеслом добывал себе пропитание незнакомец. На массивной шее не виднелось даже следа от оков, а значит, он был либо по рождению свободен, либо освободился по собственной воле и без желания хозяина. Из-за мощного телосложения и курчавой бороды нельзя было сказать, молод он или уже в возрасте, но открытый добродушный взгляд невероятно голубых глаз располагалк себе. Хоть и не без робости, но Ревекка подала ему руку, когда он протянул свою.

– Я Освин. Это – Балд, – он указал на черного остроухого пса неизвестной породы, который, вывалив ярко-розовый язык, с интересом наблюдал за странной нарушительницей их схозяином покоя. – Думаю, у такой красавицы тоже есть имя. Верно, дружище?– присев на корточки, он погладил пса по голове, а Ревекка отогнала беспокойство. Освин бросил на нее только один оценивающий взгляд, но такой, словно раздел ее догола. Или же ей так показалось. Длинная грубая сорочка, в которой Ревекке предстояло взойти на костер, намокла и облегала тело, почти ничего не скрывая. Она скрестила руки на груди и отвернулась так, чтобы волосы покровом спрятали ее лицо, но молчать в ответ было бы совсем неучтиво.

– Мое имя Ревекка.

– Ревекка… – Если она ожидала, что услышав ее имя, он окатит ее презрением, то ошиблась. Освин повторил ее имя почтительно, даже с трепетом, словно произнес имя королевы. – Ты ведь так совсем замерзнешь, Ревекка. Пойдем к моей пещере, погрейся у костра, обсохни, отдохни. Да ты, наверно, голодна? У меня будет чем тебя угостить, красавица.

Не собираясь принуждать или уговаривать, Освин встал и побрел путем, известным только ему. Этот человек был пока что ее единственной надеждой выбраться из леса, потому Ревекка последовала за ним.
Пещера, где обитал Освин, пряталась так надежно, что случайный путник мог бы пройти мимо, приняв ее за зеленый холм, если бы не весело потрескивающий костерок рядом, на котором жарилась нанизанная на прутья рыба. Одну из них, зарумянившуюся до темной корочки, Освин протянул Ревекке.

– Благодарю тебя, благородный Освин.

– Благородный? – весело хмыкнул тот. – А что! Я не гну спину пред побежденными олдерменами, плевать мне и на мудреных норманнов. Так что, ты права: тут я господин, и это моя земля, а вот мой верный слуга, – браконьер швырнул рыбью головку черному Балду. Пес поймал ее на лету и тут же проглотил. – Только госпожи у меня нет.

Ревекка не отказалась от угощения, но и не торопилась приступать к еде, пока радушный хозяин не начал есть. У нее снова закрались сомнения в собственной безопасности, когда Освин, передавая рыбу одной рукой, как-то слишком придвинулся, словно случайно дотрагиваясь другой рукой до лодыжки Ревекки. Так, чтобы это не выглядело резко и вызывающе, она ближе поджала ноги к себе и незаметно расправила подол юбки, теперь, наедине с чужим мужчиной, казавшийся невероятно куцым.

– У такого господина и казна должна быть богатой: один кошель полон золота, другой серебряных фунтов, – стараясь подражать голосу отца, когда тот совершал свои сделки, Ревекка начала разговор о том, что волновало ее больше всего: своем возвращении под отчий кров.

– Эхххх… Будь такие деньжищи у моего хозяина молодого Роберта Трасселла, он, наверно, выплатил бы свой щитовой долг и остался бы на своих землях с молодой супругой, а я бы уже женился на моей Бранде, – спокойно поведал Освин, сосредоточенно разбирая рыбу. Он снял самое вкусное – мясцо с ребрышек, на кончиках пальцев протянул почти под самые губы Ревекки, и вроде как удивился, когда она испуганно отшатнулась.

– Прости меня, – потупив глаза, сказала она, извиняясь то ли за отказ, то ли за то, что неосторожно разбередила прошлые раны.

– Это ты не сердись, красавица. Мне уже столько времени не с кем было словом перемолвиться, разве что только с этим разбойником, – Освин кивнул в сторону дремавшего Балда.

– Ты мог бы вернуться к невесте, – осторожно продолжила Ревекка, желая подтолкнуть браконьера к нужной ей сделке.

– Моя Бранда, скорее всего, уже жена другого. Я ходил вокруг ее дома, как дикий зверь, так и не решаясь показаться. Да и не стала бы она даже смотреть в мою сторону, вести о гибели Роберта Трасселла достигли ее ушей раньше, чем вернулся я, – Освин вздохнул и отшвырнул то, что осталось от его трапезы, в сторону. Вроде как крепко спавший Балд тут же подскочил, набросившись на объедки.

– Что же произошло? Что такого страшного совершил ты? – встревоженно спросила Ревекка.
Освин нехорошо рассмеялся:

– Думаешь, я убил своего хозяина, еврейка? – он вытер рукавом губы. – Скорее в его гибели виновно ваше племя, опутавшее его долговыми обязательствами, как паук несчастную муху своими сетями. Нет! Несчастный Роберт Трасселл так и не достиг Святой Земли. Его корабль утонул в шторм, едва покинув английские берега. Только вот оруженосца сэра Роберта, Освина, там не было. Трус даже не ступил на борт, сбежал, не желая лить кровь на чужой войне.

Ревекка надеялась, что ее имя не выдало ее, еще лучше было бы, если бы Освин оказался из тех людей, для кого все равно, кто перед ним: еврей или христианин. Но разве такое возможно?

– Не вини себя. Земля, залитая кровью, очистится лишь кровью пролившего. Ты слушал советы сердца твоего, и оно тебя не обмануло. Разве не самое ценное, что нам дается – жизнь? Она продолжается, и кто знает, что нам еще готовит судьба? Есть много женщин, которые с радостью назвали бы тебя своим мужем. Только в этой чаще ты вряд ли их найдешь, – не отвечая на упрек, попробовала затушить искру гнева хозяина Ревекка.

– Ты права. Я уже не помню и лица моей Бранды. Все, что осталось от нее – только имя.

– Тогда отпусти ее. Найди себе хорошую женщину. Сейчас моя благодарность за твое добро – только слова, но мой отец щедро отблагодарил бы тебя другим способом.

– Зачем мне твой отец?

– Нет, Освин, – Ревекке пришлось скинуть со своего колена руку придвинувшегося к ней браконьера. – Ты христианин, я же еврейка. Наша связь противна, что вашей церкви, что синагоге.

Не так давно ей почти теми же словами ей приходилось охлаждать пыл вожделевшего ее храмовника, и теперь оставалось отдать должность деликатности Буагильбера, убеждавшего ее в своей правоте больше словами, чем делом.

– Что еврейка, что христианка, между ног все женщины одинаковы. Тебе же предстоит узнать, чем добрый христианин отличен от неверного. Не строй недотрогу, я же вижу, от каких украшений след на твоей ноге.

Бесцеремонно подмяв Ревекку под себя, браконьер ограничился коротким исследованием ее тела поверх рубахи, но только чтобы, взвалив ее себе на плечо, потащить к своему убежищу. Пинки ногами, удары кулаками по спине, попытки вывернуться – все это действовало на Освина не сильнее укусов назойливой мухи, а ее крики только больше заводили насильника. Ревекка продолжала яростно отбиваться, даже когда браконьер повалил ее на кучу шкур.

– Нет!

– Ты уж прости, но я изголодался по женщине, – не желая дольше возиться и теряя терпение, Освин стянул ее запястья ремнем. – Тебе понравится, и ты сама пожелаешь остаться.

Он попытался приласкать жертву, но не получил благодарности. Когда он с трудом раздвинул колени Ревекки, где-то снаружи яростно залаял пес, потом завизжал, но Освин не обратил на это ровно никакого внимания. Задрав юбку пленницы, обнажая ее бедра, он отодвинулся, оттягивая момент окончательного победы и наслаждаясь открывшимся зрелищем, как военачальник перед решающим ударом. Внезапно из груди его словно вырос окровавленный отросток. Глаза Освина выпучились, а рот раскрылся, издавая стон. Испуганная Ревекка внезапно поняла, что этот отросток является острием меча, пронзившим браконьера. Подняв взгляд, она увидела над собой и над насильником бледного, как призрак, Буагильбера. Презрительно скривившись, он вынул меч, ногой толкнул пораженного противника в сторону и вдруг сам упал, как срубленное дерево.

Ревекку трясло, но, на удивление, разум был холоден и ясен. Как будто все произошло не с нею, а она только наблюдала за происходящим, и наблюдала равнодушно. К счастью, охваченный похотью Освин не думал о крепости пут. Освободиться от них не составляло особого труда.

Кроме Ревекки, на полу пещеры лежали два мужчины. Или два тела? Она проверила – Освин был точно мертв. В храмовнике же еще теплилась жизнь.

Мудрец сказал: всякую злость можно перенести, только не злость женскую. Ревекка была зла. Хоть Буагильбер и стал причиной ее несчастий, но, что правды таить, уже дважды он проливал кровь, спасая ее. Как пес по следу, он шел за ней, чтобы теперь умереть и оставить за ней неоплаченный долг? Вот уж нет! Она не позволит!

Тот же мудрец говорил: можно перенести всякую рану, но не рану сердечную. Ревекка, пользуясь возможностью, осмотрела ранение храмовника, нанесенное ею утром. Как и предполагалось: просто глубокая царапина. Что касается раны сердечной, то меньше всего Ревекка желала стать разящим оружием, причиной одержимости рыцаря.

Одержимости… Может, это не страсть, а одержимость. Сложно поверить, что человек знатного имени, так долго ковавший свою славу и репутацию, согласен отказаться от всего ради женщины презираемого им племени. Будь она судьей, то сама бы решила, что храмовник был опоен. А если в этом есть доля истины?
Сначала Ревека подумала, что состояние раненого связано с заразной болезнью, вовсю гулявшей по Англии и собиравшей жертвы в основном в жилищах бедняков, но время от времени пробирающаяся и в замки. Христиане, язычники, как обычно называл их отец, считали болезнь коварной, но сами отказывались замечать ее первые признаки, когда ее можно было бы извести еще в зародыше. Христиане предпочитали молитвы снадобьям, потому, по их мнению, евреи, которых вроде как хвороба обходила стороной, и являлись теми, кто ее насылал…

Ревекка прервала раздумья, когда добралась до цели: куста с ягодами. Если бы кто из ее судей увидел, чем она собиралась лечить Буагильбера, то посчитал бы находку доказательством причастности ее к колдовству. Всем же известно – сочные и аппетитные, на самом деле эти ягоды ядовиты. Вот так вот специально ищи их хоть месяцами, не найдешь, а тут, когда она, наивно доверившись, брела за браконьером, то заметила куст. Думала ли тогда она о себе или все же о храмовнике?

Протянув руку к грозди, Ревекка замешкалась. С чего вдруг она решила, что Буагильбер отравлен? И что это тот самый яд, о котором ей рассказывала наставница, учившая ее врачеванию и заменившая мать: тот самый, который отправляет воинов востока в райские кущи и делает их неустрашимыми в малых дозах, но стоит превысить меру, нарочно или случайно, и имя ему – смерть? Если его гибельные объятия окутают сердце, ничто не спасет – так говорила наставница. Способ спасти несчастного странен – дать ему другой яд, но надо знать какой и знать сколько.

«Если я права – это твой единственный шанс, храмовник. Если ошиблась – я до конца своих дней буду нести этот грех, хоть ты и так почти мертв», – обратилась она к тому, кто ее точно сейчас не слышал.
В нехитром краме Освина нашлась даже ступка. Яростно растирая ягоды и травы, Ревекка пыталась связать воедино узелки одной веревки. Как ни крути, но сами собой напрашивались странные выводы. Вина Ревекки перед орденом состояла только в том, что она родилась еврейкой. Суд – только формальность. Если же колдунья проявит свою натуру и изведет обидчика, то только подтвердит прозорливость обвинения.

Достаточно! Ревекка оценила результат своих трудов: бальзам почти готов. Как бы ей хотелось, чтобы Мириам, ее наставница, оказалась рядом и отогнала прочь сомнения. Положив голову храмовника себе на колени, краем чаши она приоткрыла его губы и влила в рот небольшую часть снадобья.

Ревекка уложила своего подопечного на месте, что служило ложем для прошлого хозяина. Теперь предстояло заняться другим: мертвому не следовало оставаться рядом с живыми. Ревекка волоком вытащила Освина из пещеры и впервые после всего обратила внимание на прихрамывающего Балда.
– Ты не виновен в его смерти. Ты пытался его предупредить, – сказала она.

Пес виновато замахал опущенным хвостом. Также волоком девушке удалось дотащить мертвого браконьера до неглубокой лощины. Скинув туда тело, она присыпала его ветками и травой.
– Твой хозяин заслуживает лучшего упокоения, но это все, что я могу сделать, – зачем-то снова она заговорила с псом. – Оплачь его, верный друг.

Направляясь обратно, Ревекка собрала необходимые для протираний ромашку и пастушью сумку. Балд, предпочитая ее общество обществу мертвого хозяина, потрусил за нею. Когда Ревекка вернулась к пещере, оказалось, что кое-что ею было упущено. Посреди пещеры хозяин устроил обложенный камнями очаг; предусмотрительный Освин также запас достаточно дров и ветвей, чтобы поддерживать в нем огонь долгое время. Ревекка рассчитывала разжечь его, перенеся угольки из костра, что горел снаружи, но за всеми хлопотами он успел потухнуть. Кресало и трут нашлись быстро. Оставалось дело за малым – разжечь огонь. Беда в том, что хоть Ревекка и имела представление, как это происходит, но подобное занятие всегда доставалось слугам. Понимая, что ее ошибка может стоить бесценного времени и уничтожить все ее прошлые усилия, девушка в первую же попытку вложила все свое отчаянье. Веселый огонек заплясал на сухой траве. Ревекка во все глаза смотрела на это чудо и вдруг неожиданно для себя самой беззаботно рассмеялась, словно она в родном доме, словно не было ни суда, ни плена.
Отогнав видение, покорительница огня сосредоточилась на другой обязанности, которую, находясь под родным кровом, передала бы в руки слуг. Ей предстояло раздеть храмовника. Невинной Ревекке не с кем было его сравнивать, разве что с молодым Айвенго, которому она собственными руками перевязывала раны. Наверно, он был красив, но Ревекку интересовали лишь повязки и накладываемые снадобья. К тому же рядом сидели две служанки-соглядатая. Хоть сами они и бросали любопытствующие взгляды, но заметь они в ней хоть тень интереса – тут же доложили бы отцу. Теперь же никого рядом не было, но глаза ее точно не обманывали: не просто найти мужчину, так прекрасно сложенного: от широких плеч, сильной груди – двух упругих холмов – и торса – холмистой долины– чеканное тело, испещренное, как высохшими руслами рек, шрамами, свидетельствами сражений с самой смертью. Если ее рыцарь Уилфред Айвенго – молодое крепкое дерево, то храмовник, безусловно, нерушимая скала. В воображении Ревекки именно таким телом обладал герой Самсон, а вместе с мощью Самсона мятежному рыцарю передалось и его проклятие: терпеть от женщин. Если жестокая нормандка Аделаида выступила глупой первой женой легендарного героя, то не по своей воле Ревекка стала коварной Далилой.

Узнав, о чем она думает, отец вырвал бы от отчаянья на себе все волосы, а Мириам бы с упреком покачала головой. Ревекке еще предстояло обнажить нижнюю часть тела храмовника, а она замешкалась, не из-за стыдливости, а из-за любопытства.

Что она себе позволяет?! Ревекка укусила себя за запястье так, что выступила кровь. Что за блажь перекладывать чужую вину на себя? Что за блажь восхищаться врагом? Пусть сейчас Буагильбер тих и беззащитен, но он платит за похоть, жестокость и невоздержанность, а жертва – она, но никак не этот поверженный лев.

Обтирая храмовника целебным отваром и накладывая на его рану бальзам, Ревекка бросала взгляды на его тело не больше, чем следовало. Если она сделала все верно, то у подопечного должен начаться жар. Так и случилось: раненый вел незримый поединок со смертью. Все, что от нее зависело, Ревекка сделала. Или же не все?

За всеми хлопотами она не заметила, как где-то там край солнца коснулся земли, и тьма стала постепенно окутывать все вокруг своим черным покровом. Мириам говорила, что если жар спадет резко, то в подобном случае больному ничто не поможет, единственная помощь – согреть его. Врачевательница подбросила в очаг побольше сухих ветвей, укрыла храмовника шкурами, и тут снаружи заскулил Балд. Сначала пес тихо подвывал, время от времени прерывая свой разговор с луной лаем, но вдруг он завыл громко и протяжно. Ревекке стало зябко, холод шел как снаружи, так и изнутри: недобрый знак. Она еще раз взглянула на оставленную на руке отметину. Лежащий сейчас под шкурами и борющийся со смертью – не тот надменный храмовник, принесший ей столько бед. Он даже не мужчина. Так же как и она сейчас не женщина. Ложная стыдливость тут ни к чему. Она лекарь, а он ее пациент. Есть еще один, самый надежный способ сохранить тепло.

Скинув сорочку, Ревекка скользнула под шкуры, прижимаясь своим телом к телу Буагильбера. В этом есть своя ирония и даже маленькая месть: он ничего не узнает об этой ночи. Никто не узнает…
«Это только усталость», – оправдывала она себя, и то как-то лениво и с неохотой. Глаза слипались. Ей было так тепло и спокойно. Еще на грани сна и реальности Ревекке представлялись чудесные, но невероятно яркие видения, как раскаявшийся, устыдившийся сотворенного зла храмовник возвращает ее отцу. Ее вера тверда, а значит, так и будет…

Roksan de Clare

Тексты G - PG-13:

Перемирие (миди)

Челлендж:

Shiver my timbers (фанмикс, участие в подборе треков)

Тексты R - NC-17:

Выбор Ревекки (миди)

Бартер
(как Внук капитана Гранта):

WTF Beauty and the Beast 2016 (визитка)
WTF Kuroshitsuji Death Reapers 2016 (визитка и низкорейтинговые тексты)
WTF Kotiki 2016 (визитка и низкорейтинговые тексты)