Мой основной логин - Хельгрин. Этот - только для текстов по ВК.
Бета: пока нет, но будет
Категории: слэш
Жанр: драма
Пейринги: Леголас/Гимли
Рейтинг: пока PG-13, там видно будет
Размер: миди
Предупреждения: однополые отношения, POV Гимли.
Содержание: повествование начинается с того момента, когда Арагорн, Леголас и Гимли встречаются с ристанийскими конниками Эомера и на данных им лошадях продолжают поиск Мерри и Пина.
Статус: в работе
Дисклеймер: Omnia mea mecum porto, все свое, чужого не беру, выгоды не ищу.
Минас-Тирит. Агларонд (пещеры).
читать дальшеВыросла Амаэт, заневестилась. По гномьим-то меркам еще совсем неразумница, по людским – в самый раз на женихов засматриваться. Однако к Гимли бегала, да вопросами того донимала совершенно по-прежнему. И то сказать – кто еще знал город, лучше чем он? Про каждый дом рассказать мог, все места сильные да слабые в укреплениях ведал, все опоры, на которых резные балконы держатся. Зачем только это надо было принцессе гондорской – неведомо, однако любила золотоволасая дочь Арагорна сидеть рядом с гномом, когда тот план чертил или на кузне возился, хвостиком ходила, когда размечали стены для работы новой. Первое время вздрагивал, когда, задумавшись, голову от работы поднимал и натыкался взглядом на струящиеся золотые волосы. Потом попривык.
От нее же знал, что по прежнему любит она с Леголасом взапуски носиться на лошадях без седла да узды. А уж из лука стреляла – не всяким витязям ровня. Первое время лезла в душу, почему, мол, дядька Гимли с другом своим закадычным больше эль по вечерам не пьет, да ежели в городе встречается – молча мимо проходит? Потом угомонилась: то ли эльф что рассказал, то ли мать мудрая повелела. В последние годы эльфы в городе уж не жили, приходили только на советы, да за садами ухаживать. Так что жилось спокойно, некому душу травить было.
Однако же об ином помышлял. Давили белоснежные стены, хотелось уйти куда-то, а куда не ведал. Таращился в потолок в комнатах своих, не шел сон. Зовет сердце в края чужедальние, отчего?
Домой так и не съездил больше. Гонцов посылали, вести доносили, с товарами караваны отправлялись туда и обратно. Передавал приветы братьям, а потом надумал-таки, вызвал младшего к себе, Грора, порешил тому передать науку о стенах городских. Арагорну да подгорным своим пояснил – мало ли что, мол, случиться может. А так в двух головах оно надежнее. Себе не признавался сам, что свалить хочет на бедолагу дела минас-тиритские, да податься куда глаза глядят. Возмужал молодший, на папаню покойного похож стал. Ходил теперь Гимли – вот умора! – со свитой. По правую руку Грор помещался, внимал, что да как. По левую Амаэт, тож слушала со вниманием. А между собой, только Гимли отворачивался, тотчас пререкаться начинали. Что за вожжа обоим под хвост попадала – одному Эру известно. Покрикивал, покрикивал, да наградил как-то раз обоих подзатыльником. Замолчали, потом фыркать начали, друг на друга коситься. Ох, молодежь...
Тут и Бард-лекарь припожаловал: погостить, о соседстве да дружбе напомнить. Дивился Гимли, все помнил его таким, как первый раз увидел у костра ночного, молодым парнем. А сейчас ворвался в комнаты муж первейший, статный, взгляд твердый, властительный, в волосах проседь – не легка доля вождя, что и говорить. Стиснул в объятиях, от пола оторвал, чуть душу не выдавил. Говорили чуть не до утра, выспрашивали новости жадно. Тот про эльфа поинтересовался, Гимли махнул рукой, мол ищи того в полях-лесах окрестных, кто его знает, где болтается? Две седмицы эсгаротские гостили, каждый вечер просиживал Бард у гномов, приходил и Арагорн, пили пиво, вина пробовали, разговоры вели мужские – про снаряжение, да про брони новые, что подгорные делать приноровились. А в уголке, замерев, будто и нету ее, сидела Амаэт, вбирала глазами образ незнакомца, ловила каждое слово.
И не понял, дурак сивобородый в чем дело, пока не приметил, что Грор, младшенький, вовсе с лица спал, есть-спать перестал, бродил, пялился вдаль, будто – тьфу! – остроухий какой. Припер к стенке, ответа потребовал, да так и сел. Не по себе деревце рубить вознамерился дурень, влюбился подгорный в гондорскую принцессу. А та, вишь, с Барда-лекаря глаз не сводит, хоть и старше ее тот чуть не вдвое, однако же витязь первейший, что ни говори. Долго с Грором говорили, всю ночь за кружками просидели, головы наутро ох и гудели. Втолковывал Гимли, что не дело этак-то, с иными народами связываться. Для нее гном – друг задушевный, пошутить-посмеяться с которым. И не взглянет уж иначе, хоть сбрей тот бороду подчистую.
Печалился младший, однако что поделаешь, коли судьба такая? Элессар как приметил дочернюю склонность, задумчив сделался. Да не потому, что числил Барда зятем недостойным, о другом думал. В дочери-то его кровь эльфийская да дунаданская, в расцвете будет, когда муж в старца превратится да помирать надумает. Но вмешалась государыня Арвен, - и то правда, поди поспорь с супругой, которая на два с лишком тысячелетия старше. Уезжал Бард, увозил с собой вышитое девичьими руками знамя, оборачивался на второй ярус Минас-Тирита, где золотистым облаком сияли на солнце волосы Амаэт. Что уж поделать, коли души друг к другу тянутся... Повздыхал Гимли: видать, поедет скоро вдоль Андуина богатый поезд, повезет невесту к жениху. А что он, сын Глоина, тут делать будет, когда под руку лезть некому станет?...
Грор потешался, говорил – властителю гномьему не след по городу носиться, будто в штаны скипидару налили. Выступать надо важно, бороду расчесанную иметь, каменьев навешать поболе. А он, Гимли, дескать, солидности нужной не имеет. А откуда ее возьмешь, солидность, коли с утра до ночи только поспевай то в оружейню, то к артельщикам, то к купцам торговаться. Вот и сейчас выскочил из-за угла как ошпаренный – к своим же дурням поспешал, а то не укажешь все в точности, пол-стенки от усердия разнесут, возводи потом заново. И замер.
Узнал фигуру в зелено-коричневых одеждах, легком плаще и со знакомой короной на длинных волосах, вобрал глазами. Немало эльфов было в городе, случались меж ними и воины справные, а уж статны были как на подбор, но только один стоял всегда, чуть откинув назад венценосную голову, расправив гордо плечи, будто собирался целиться из верного лука. Хотя какой уж там лук – слава государю Элессару, об оружии гондорцы, кроме стражей, только на учениях помышляли, секиру верную сколько лет не проверял, затупилась небось. Говорил эльф с городскими, указывал на что-то левой рукой, привычно прижав правую, попорченную когда-то под обвалом, к телу. Смотрел на него Гимли, кольнуло давнее - изваять бы статую прекрасную... Одернул себя – хватит уж с него статуй, до сих пор от одного слова мутит. Хотел было повернуться да уйти тихо, пока остроухий не начал в душу заглядывать, чтоб ему провалиться вовсе! Но вывернулось солнце из-за низких туч, расцветило камень, заиграло в мелких лужицах, пустило над городом прозрачную радугу, отблеснула эльфийская густая грива первородным золотом, и увидел вдруг Гимли в том золоте тончайшие нити мифрила. Нахмурился непонятливо: что за диво... И вживе вдруг понял, что ушло эльфийское бессмертие, и время забирает свое, у самого уже седина а бороде пробилась, вот и этот тоже... Развернулся да ринулся к себе, а куда спешил – позабыл, как отшибло. Тот же вечер с ближниками подгорными совет держал, а на другой день подступился к Арагорну, испросил изволения к роханцам съездить, мечту давнюю посмотреть, Агларонд. Да может, там и остаться.
Не хотел отпускать его старый друг, говорил, привык дескать, что всегда Гимли рядом, и совета испросить можно, ежели что, и трубочку раскурить, а то негоже при супруге... Однако ж заглянул гному в глаза, да вздохнул тяжко. Что уж увидел там – только Высшие ведают. Но чуял Гимли, будто давит его минас-тиритский родной камень, душат белоснежные своды. За неделю собрались, да и в путь пустились. Долго их Амаэт провожала, дивились гномы на скачущую без седла принцессу. Для Гимли пони привели, пришлось уж самому в седло лезть да с поводьями разбираться. Однако не так и тяжко оказалось, вполне по силам. Как отъехали пару лиг, обернулся: сиял Белый город величавой красой, отрадно было, что красе той гномы способствовали изрядно. Не видел только, как в стороне, на холмах, стоял эльф, подпирал плечом дерево, смотрел задумчиво вслед, хоронил в глубине глаз тоску.
А в городе Грор стоял посреди покоев гимлевых, по праву унаследованных, да крепко бороду чесал: с чего вдруг стена дальняя вся разбитая оказалась, да камни по полу валяются? Мыслил, что была-таки у брательника старшего придурь, с чего вдруг стенки колотить надумал, дел что ль важнее не нашлось?...
Поотвык Гимли от жизни походной, по утрам ох и скрипели кости, когда с землицы поднимался. Однако подгонял себя – ишь ты, привык к постелям мягким, тоже еще, вояка, без подушки спать не может.
Однако миновала седмица, покатилась другая, прибыли в Эдорас, Эомеру поклонились, супруге его. Народил ристанийский конунг двоих пострелят, будет кому власть перенять. Немало пива выпили, о днях былых говорили, Теодена-конунга помянули. Эомер противиться не стал – отдал гномам пещеры агларондские, что близ Хельмовой Пади. Уговорились только, что залы с припасами да складами тревожить не будут, а коли опасность какая – всех беглецов к себе примут, не чинясь родом-племенем. С тем и отбыли.
Пещеры подгорным понравились – вроде как и Эребор напомнили, а где и красивей даже. Живо работа закипела, озарились древние своды факельным светом, загремели кирками, заговорили эхом гномьих споров. Только проход в чертог берилловый Гимли велел заложить, мол, не дело красоту этакую трогать, да и любовться на нее тоже. Ну так гномы не препятствовали, до того чертога топать и топать, а работы и без него с избытком. Два года как единый день пролетели, не узнать стало Агларонда. Со всей Ристании съезжались полюбоваться на диво, да поделок из самоцветов прикупить. Наловчились гномы точить кубки каменные, к свету поднесешь – полупрозрачные, да с разводами дивными. А блюда того же камня, в серебро кованое оправленные, да с рисунком хитрым по серебру – такое хоть и правителю поднести можно, не побрезгует. Те, кто в Хорнубрге жили, живо выгоду свою поняли – покупали у гномов работу, да и возили на быстрых конях по всей стране. Никто без прибытка не остался, тракт свой замостили, не плоше чем от Эсгарота к подгорным Вратам. Гимли заглазно, а потом и вовсе в лицо стали величать правителем агларондским. Посмеивался только – титулов не многовато ли? Вроде и счастлив был – днем работы без счета, вечером только до ложа доползти бы. Народом богатым правит, и богатство день от дня прирастает, каменьями хоть увешайся. Однако не носил каменьев, кроме как на цепи своей. Знали подгорные, что хранит правитель их два лишь сокровища. Не пожалел Гимли огромного бриллианта, опутал узором мифриловым, украсил на диво, да и заключил прядь Владычицы внутрь. А еще был всегда при нем старый гребень деревянный, эльфийской работы, резной, оправленный в золото. А кто из молодших роптал - мол, не дело властителю ходить как бедняку распоследнему, ничем себя не украсив, тем старшие объясняли, - богат правитель народом своим, да благом его. А с деяниями такими и самоцветов не надо, без них все Гимли, глоинова сына знают.
Еще пара лет отсчиталась, вовсе житье привольное сделалось, красоту такую навели, что и Эребор родимый сараем покажется. И снова затосковал Гимли, снова душа рвалась неведомо куда, не спалось ночами, лежал и в потолок таращился. Удались старший и младший у батьки Глоина, один в Эреборе мастер прославленый, деток растит. Второй в Минас-ТИрите сидит, рукой крепкой правит. Перед отъездом говорил Гимли со своими, мол оставляет им знатока, а уж кого над собой поставят – пусть сами решают. Однако же Грора приняли, да и слушались охотно. Один он только дурной получился, как пошел тогда с папашей в Ривендел, так и нет ему покоя. Недаром говорил Гэндальф-мудрец, дескать, свяжись только с колечком треклятым, не оберешься потом...
Категории: слэш
Жанр: драма
Пейринги: Леголас/Гимли
Рейтинг: пока PG-13, там видно будет
Размер: миди
Предупреждения: однополые отношения, POV Гимли.
Содержание: повествование начинается с того момента, когда Арагорн, Леголас и Гимли встречаются с ристанийскими конниками Эомера и на данных им лошадях продолжают поиск Мерри и Пина.
Статус: в работе
Дисклеймер: Omnia mea mecum porto, все свое, чужого не беру, выгоды не ищу.
Минас-Тирит. Агларонд (пещеры).
читать дальшеВыросла Амаэт, заневестилась. По гномьим-то меркам еще совсем неразумница, по людским – в самый раз на женихов засматриваться. Однако к Гимли бегала, да вопросами того донимала совершенно по-прежнему. И то сказать – кто еще знал город, лучше чем он? Про каждый дом рассказать мог, все места сильные да слабые в укреплениях ведал, все опоры, на которых резные балконы держатся. Зачем только это надо было принцессе гондорской – неведомо, однако любила золотоволасая дочь Арагорна сидеть рядом с гномом, когда тот план чертил или на кузне возился, хвостиком ходила, когда размечали стены для работы новой. Первое время вздрагивал, когда, задумавшись, голову от работы поднимал и натыкался взглядом на струящиеся золотые волосы. Потом попривык.
От нее же знал, что по прежнему любит она с Леголасом взапуски носиться на лошадях без седла да узды. А уж из лука стреляла – не всяким витязям ровня. Первое время лезла в душу, почему, мол, дядька Гимли с другом своим закадычным больше эль по вечерам не пьет, да ежели в городе встречается – молча мимо проходит? Потом угомонилась: то ли эльф что рассказал, то ли мать мудрая повелела. В последние годы эльфы в городе уж не жили, приходили только на советы, да за садами ухаживать. Так что жилось спокойно, некому душу травить было.
Однако же об ином помышлял. Давили белоснежные стены, хотелось уйти куда-то, а куда не ведал. Таращился в потолок в комнатах своих, не шел сон. Зовет сердце в края чужедальние, отчего?
Домой так и не съездил больше. Гонцов посылали, вести доносили, с товарами караваны отправлялись туда и обратно. Передавал приветы братьям, а потом надумал-таки, вызвал младшего к себе, Грора, порешил тому передать науку о стенах городских. Арагорну да подгорным своим пояснил – мало ли что, мол, случиться может. А так в двух головах оно надежнее. Себе не признавался сам, что свалить хочет на бедолагу дела минас-тиритские, да податься куда глаза глядят. Возмужал молодший, на папаню покойного похож стал. Ходил теперь Гимли – вот умора! – со свитой. По правую руку Грор помещался, внимал, что да как. По левую Амаэт, тож слушала со вниманием. А между собой, только Гимли отворачивался, тотчас пререкаться начинали. Что за вожжа обоим под хвост попадала – одному Эру известно. Покрикивал, покрикивал, да наградил как-то раз обоих подзатыльником. Замолчали, потом фыркать начали, друг на друга коситься. Ох, молодежь...
Тут и Бард-лекарь припожаловал: погостить, о соседстве да дружбе напомнить. Дивился Гимли, все помнил его таким, как первый раз увидел у костра ночного, молодым парнем. А сейчас ворвался в комнаты муж первейший, статный, взгляд твердый, властительный, в волосах проседь – не легка доля вождя, что и говорить. Стиснул в объятиях, от пола оторвал, чуть душу не выдавил. Говорили чуть не до утра, выспрашивали новости жадно. Тот про эльфа поинтересовался, Гимли махнул рукой, мол ищи того в полях-лесах окрестных, кто его знает, где болтается? Две седмицы эсгаротские гостили, каждый вечер просиживал Бард у гномов, приходил и Арагорн, пили пиво, вина пробовали, разговоры вели мужские – про снаряжение, да про брони новые, что подгорные делать приноровились. А в уголке, замерев, будто и нету ее, сидела Амаэт, вбирала глазами образ незнакомца, ловила каждое слово.
И не понял, дурак сивобородый в чем дело, пока не приметил, что Грор, младшенький, вовсе с лица спал, есть-спать перестал, бродил, пялился вдаль, будто – тьфу! – остроухий какой. Припер к стенке, ответа потребовал, да так и сел. Не по себе деревце рубить вознамерился дурень, влюбился подгорный в гондорскую принцессу. А та, вишь, с Барда-лекаря глаз не сводит, хоть и старше ее тот чуть не вдвое, однако же витязь первейший, что ни говори. Долго с Грором говорили, всю ночь за кружками просидели, головы наутро ох и гудели. Втолковывал Гимли, что не дело этак-то, с иными народами связываться. Для нее гном – друг задушевный, пошутить-посмеяться с которым. И не взглянет уж иначе, хоть сбрей тот бороду подчистую.
Печалился младший, однако что поделаешь, коли судьба такая? Элессар как приметил дочернюю склонность, задумчив сделался. Да не потому, что числил Барда зятем недостойным, о другом думал. В дочери-то его кровь эльфийская да дунаданская, в расцвете будет, когда муж в старца превратится да помирать надумает. Но вмешалась государыня Арвен, - и то правда, поди поспорь с супругой, которая на два с лишком тысячелетия старше. Уезжал Бард, увозил с собой вышитое девичьими руками знамя, оборачивался на второй ярус Минас-Тирита, где золотистым облаком сияли на солнце волосы Амаэт. Что уж поделать, коли души друг к другу тянутся... Повздыхал Гимли: видать, поедет скоро вдоль Андуина богатый поезд, повезет невесту к жениху. А что он, сын Глоина, тут делать будет, когда под руку лезть некому станет?...
Грор потешался, говорил – властителю гномьему не след по городу носиться, будто в штаны скипидару налили. Выступать надо важно, бороду расчесанную иметь, каменьев навешать поболе. А он, Гимли, дескать, солидности нужной не имеет. А откуда ее возьмешь, солидность, коли с утра до ночи только поспевай то в оружейню, то к артельщикам, то к купцам торговаться. Вот и сейчас выскочил из-за угла как ошпаренный – к своим же дурням поспешал, а то не укажешь все в точности, пол-стенки от усердия разнесут, возводи потом заново. И замер.
Узнал фигуру в зелено-коричневых одеждах, легком плаще и со знакомой короной на длинных волосах, вобрал глазами. Немало эльфов было в городе, случались меж ними и воины справные, а уж статны были как на подбор, но только один стоял всегда, чуть откинув назад венценосную голову, расправив гордо плечи, будто собирался целиться из верного лука. Хотя какой уж там лук – слава государю Элессару, об оружии гондорцы, кроме стражей, только на учениях помышляли, секиру верную сколько лет не проверял, затупилась небось. Говорил эльф с городскими, указывал на что-то левой рукой, привычно прижав правую, попорченную когда-то под обвалом, к телу. Смотрел на него Гимли, кольнуло давнее - изваять бы статую прекрасную... Одернул себя – хватит уж с него статуй, до сих пор от одного слова мутит. Хотел было повернуться да уйти тихо, пока остроухий не начал в душу заглядывать, чтоб ему провалиться вовсе! Но вывернулось солнце из-за низких туч, расцветило камень, заиграло в мелких лужицах, пустило над городом прозрачную радугу, отблеснула эльфийская густая грива первородным золотом, и увидел вдруг Гимли в том золоте тончайшие нити мифрила. Нахмурился непонятливо: что за диво... И вживе вдруг понял, что ушло эльфийское бессмертие, и время забирает свое, у самого уже седина а бороде пробилась, вот и этот тоже... Развернулся да ринулся к себе, а куда спешил – позабыл, как отшибло. Тот же вечер с ближниками подгорными совет держал, а на другой день подступился к Арагорну, испросил изволения к роханцам съездить, мечту давнюю посмотреть, Агларонд. Да может, там и остаться.
Не хотел отпускать его старый друг, говорил, привык дескать, что всегда Гимли рядом, и совета испросить можно, ежели что, и трубочку раскурить, а то негоже при супруге... Однако ж заглянул гному в глаза, да вздохнул тяжко. Что уж увидел там – только Высшие ведают. Но чуял Гимли, будто давит его минас-тиритский родной камень, душат белоснежные своды. За неделю собрались, да и в путь пустились. Долго их Амаэт провожала, дивились гномы на скачущую без седла принцессу. Для Гимли пони привели, пришлось уж самому в седло лезть да с поводьями разбираться. Однако не так и тяжко оказалось, вполне по силам. Как отъехали пару лиг, обернулся: сиял Белый город величавой красой, отрадно было, что красе той гномы способствовали изрядно. Не видел только, как в стороне, на холмах, стоял эльф, подпирал плечом дерево, смотрел задумчиво вслед, хоронил в глубине глаз тоску.
А в городе Грор стоял посреди покоев гимлевых, по праву унаследованных, да крепко бороду чесал: с чего вдруг стена дальняя вся разбитая оказалась, да камни по полу валяются? Мыслил, что была-таки у брательника старшего придурь, с чего вдруг стенки колотить надумал, дел что ль важнее не нашлось?...
Поотвык Гимли от жизни походной, по утрам ох и скрипели кости, когда с землицы поднимался. Однако подгонял себя – ишь ты, привык к постелям мягким, тоже еще, вояка, без подушки спать не может.
Однако миновала седмица, покатилась другая, прибыли в Эдорас, Эомеру поклонились, супруге его. Народил ристанийский конунг двоих пострелят, будет кому власть перенять. Немало пива выпили, о днях былых говорили, Теодена-конунга помянули. Эомер противиться не стал – отдал гномам пещеры агларондские, что близ Хельмовой Пади. Уговорились только, что залы с припасами да складами тревожить не будут, а коли опасность какая – всех беглецов к себе примут, не чинясь родом-племенем. С тем и отбыли.
Пещеры подгорным понравились – вроде как и Эребор напомнили, а где и красивей даже. Живо работа закипела, озарились древние своды факельным светом, загремели кирками, заговорили эхом гномьих споров. Только проход в чертог берилловый Гимли велел заложить, мол, не дело красоту этакую трогать, да и любовться на нее тоже. Ну так гномы не препятствовали, до того чертога топать и топать, а работы и без него с избытком. Два года как единый день пролетели, не узнать стало Агларонда. Со всей Ристании съезжались полюбоваться на диво, да поделок из самоцветов прикупить. Наловчились гномы точить кубки каменные, к свету поднесешь – полупрозрачные, да с разводами дивными. А блюда того же камня, в серебро кованое оправленные, да с рисунком хитрым по серебру – такое хоть и правителю поднести можно, не побрезгует. Те, кто в Хорнубрге жили, живо выгоду свою поняли – покупали у гномов работу, да и возили на быстрых конях по всей стране. Никто без прибытка не остался, тракт свой замостили, не плоше чем от Эсгарота к подгорным Вратам. Гимли заглазно, а потом и вовсе в лицо стали величать правителем агларондским. Посмеивался только – титулов не многовато ли? Вроде и счастлив был – днем работы без счета, вечером только до ложа доползти бы. Народом богатым правит, и богатство день от дня прирастает, каменьями хоть увешайся. Однако не носил каменьев, кроме как на цепи своей. Знали подгорные, что хранит правитель их два лишь сокровища. Не пожалел Гимли огромного бриллианта, опутал узором мифриловым, украсил на диво, да и заключил прядь Владычицы внутрь. А еще был всегда при нем старый гребень деревянный, эльфийской работы, резной, оправленный в золото. А кто из молодших роптал - мол, не дело властителю ходить как бедняку распоследнему, ничем себя не украсив, тем старшие объясняли, - богат правитель народом своим, да благом его. А с деяниями такими и самоцветов не надо, без них все Гимли, глоинова сына знают.
Еще пара лет отсчиталась, вовсе житье привольное сделалось, красоту такую навели, что и Эребор родимый сараем покажется. И снова затосковал Гимли, снова душа рвалась неведомо куда, не спалось ночами, лежал и в потолок таращился. Удались старший и младший у батьки Глоина, один в Эреборе мастер прославленый, деток растит. Второй в Минас-ТИрите сидит, рукой крепкой правит. Перед отъездом говорил Гимли со своими, мол оставляет им знатока, а уж кого над собой поставят – пусть сами решают. Однако же Грора приняли, да и слушались охотно. Один он только дурной получился, как пошел тогда с папашей в Ривендел, так и нет ему покоя. Недаром говорил Гэндальф-мудрец, дескать, свяжись только с колечком треклятым, не оберешься потом...
