@настроение: спать

@темы: "...рассказ о том, что ему не интересно"(с), Жизнь, Разное, Я

@настроение: босс меня убъет

@темы: РиДж, СильвестрСобу, Венгры, Мысли вслух, Точка зрения

@музыка: Пустыня дней, Пустая жизнь, Пустые сны. (Калугин)

@настроение: взряв мозга. Арман доволен неимоверно))))

@темы: РиДж, дневники, Для памяти, Друзья, Радостное, Стихи, Цитаты, АрКа

@темы: дневники, Лирика, Музыка, Песни, Ссылки

Когда-то сто лет назад, я читала этот рассказ. Не помню тогда впечатлений. Брату вот он вчера не понравился. И жене его тоже.
Но сейсчас я читала расскас с совершенно иными, елизабетскими картинками в глазах ))) И бедняго Фрост пред моим взором представал исключительно Сильвестриковым Смертем

10.01.2010 в 17:13

Пишет  Lucij:

святочный рассказ канадской писательницы
Необычно, интересно...

Англоязычная религиозная фантастика, естественно, почти целиком представлена католиками и протестантами. Однако и здесь все же имеется один яркий пример раскрытия православной тематики — творчество канадской писательницы Донны Фарли.

Принявшая в молодости Православие, Донна ныне — "матушка", жена православного священника отца Лоуренса Фарли, который служит в храме святого Германа Аляскинского (Лэнгли, Канада). Этот приход относится к Американской Православной Церкви, распространяющей свою юрисдикцию на весь Североамериканский континент.

Отец Лоуренс регулярно публикует статьи на богословскую и богослужебную тематику. В семье две дочери, которые также очень любят писать, и, как шутит сама матушка Донна — "один лишь кот в нашей семье не писатель".

Но и это отчасти компенсировано писательским вниманием со стороны хозяйки – ведь дебютировала она в 1987 году как раз в антологии "Catfantastic" с рассказом “It Must Be Some Place”. С тех пор она опубликовала несколько десятков рассказов а таких изданиях как "On Spec" (ведущий канадский фантастический журнал), "Horizons SF", "Weird Tales", "Cicada", "Realms of Fantasy", "Worlds of Fantasy and Horror", "Dreams and Visions" (журнал христианской фантастики) и др.

Кроме фантастической прозы, матушка пишет поэзию и книги по церковной тематике, а также ведет постоянную колонку в женском православной журнале "The Handmaiden".

Последнее окно

читать рассказМесто я нашел без труда – то была заброшенная церковь среди полудюжины утлых построек; развалины городка в прериях, которого не стало, когда новую железную дорогу пустили стороной, не стало еще задолго до Войны. Крошечное здание было, тем не менее, увенчано куполом, который блестел бы, будь на небе Солнце.

На стене у двери было что-то написано по-славянски. Надпись наполовину осыпалась, но имя Святого Николая вызвало у меня улыбку – впервые за долгое время.

Впрочем, веселиться было некогда. Я с маху выломал замок и вошел.

Внутри шаром покати – только возвышение в центре, на месте алтаря. Должно быть, иконы сняли и вынесли, когда обезлюдел город, но с потолка и стен... смотрели глаза.

Я не без робости огляделся: по доброй воле ни один из нас не зашел бы в церковь. Эту давно забросили, но все равно я чуял некую силу в нарисованных образах. Восточная стена изображала Воскресение, с потолка глядели Спаситель и Богоматерь с простертыми в молитве руками. В простенках между окнами, по три на каждой стороне, были нарисованы святые, все в разных одеяниях и со своими знаками.

Я сразу узнал Николая, седовласого, в красных одеждах. Большие, умные глаза на иконе были в точности как у самого Николая – каким я его знал.

Затем у двери появилась моя жертва – измученная, упавшая духом женщина. Вряд ли ей достанет сил пережить эту ночь. И Джек Фрост должен положить конец ее жизни...

Я стал справа от двери и как только она вошла, дохнул на нее холодом.

Женщина съежилась. Вытянув затянутую в перчатку руку, она шагнула вперед, в темноту. Я поддержал ее под локоть, тронул холодным пальцем запястье. Она была молода и здорова, разве только ослаблена недоеданием. Даже одета довольно тепло...

Чтобы убить ее, придется долго работать, но я терпелив и милосерден. Заняться в канун Рождества мне больше было нечем, и я приготовился трудиться всю ночь.

А вот чего не ожидал, так это что она меня... увидит.

Женщина резко обернулась и вскрикнула, как загнанный зверь. Я опустил руки, изумленно глядя в ее побелевшее лицо.

– Нет, нет. Нет, – бормотала она, отступая, но сзади была стена с иконой Святого Николая. Не видя нарисованной фигуры, возвышавшейся за ее спиной, женщина застыла на месте, впившись в меня глазами.

Думаю, я выглядел не лучше ее.

– Ты не должна меня видеть, – наконец, вымолвил я.

Все еще парализованная ужасом, она прошептала:

– О Господи... Для галлюцинации ты слишком настоящий. Кто ты?

Прежде мне не случалось разговаривать с людьми. И что я должен был ей ответить?

Правду, прошипел тлеющий в моем сердце уголек. Он вдруг набрал силу и уже прожигал в окружавшей его ледяной скорлупе путь на свободу. Я чуть не согнулся пополам от неожиданности и боли, но совладал с собою.

– Ты... с тобой все хорошо? – спросила она.

Я мрачно кивнул.

– Я Джек Фрост.

Она нервно рассмеялась.

– Отлично, Джек. Я Кэтрин Уильямс. Рада знакомству.

И, сняв перчатку, протянула мне маленькую, изящную руку. Не зная, что делать, я пожал ее.

– Руки у тебя как лед! – ахнула она, высвободила ладонь, подышала на нее и сунула ее в перчатку. – Что ж, холодные руки – теплое сердце, верно? И чем ты занимался до Войны с таким именем, Джек Фрост? Рок-музыкой? Или фантастику писал?

– Я художник.

Искорка в моем сердце прожгла в ледяной броне еще одну брешь.

Она изумленно выдохнула. Облачко на миг задержалось у лица – и исчезло.

– Да уж. Даже после Войны – мир по-прежнему тесен... Я тоже была художницей.

– Постой-постой... Ты... – я чувствовал, как все поплыло у меня перед глазами. И воскликнул: – Ты – Кэтрин Уильямс? Это твоя картина висела у Президента Америки?

– Ну да, – она вдруг опустила голову и тихо засмеялась чему-то. А я постарался обуздать жар в своем сердце. В конце концов, не она же виновата, что Президент проглядел мое послание, потому что глазел на ее картину!..

***

Я до сих пор с гордостью говорю, что делал свою работу хорошо. Даже убийство я невольно превратил в искусство. Мои жертвы настигала смерть более милосердная и быстрая, чем от Болезней и Голода, из чьих зубов я нередко спасал их. Я твердил себе, что мне неважно, сколь много или сколь мало они мучились, но крохотная искорка в моем сердце не хотела гаснуть. Сколько бы тысячелетий Старик-Зима ни пытался меня переубедить, сколько бы ни говорил, что яркие краски и пышные узоры – удел Лета, я упрямо держался собственного мнения о своем предназначении и своей работе. Расписывать осень яркими красками для меня было куда важнее, чем губить заплутавших в буране глупцов или бездомных бедолаг. Часто в канун Рождества тепло моего сердца от еле заметного марева разгоралось до огня свечи, когда я разрисовывал узорами окна полных народом храмов и согретых каминами гостиных.

Все вы, должно быть, помните ту осень – самую красивую, самую роскошную из всех, созданных мною. Все художники Земли отчаянно старались создать на своих полотнах бледное подобие моих красок – горящих как пламя, как кровь, как докрасна раскаленное железо! Но это знамение огня было лишь прелюдией к моей зимней работе.

Я трудился день и ночь, оставлял свои пророчества на стеклах окон и витрин. Высказываться слишком ясно нельзя было: вдруг Некто поймет, что я делаю – тогда мне несдобровать... Среди узоров инея, на каждом оконном стекле я прятал очертания набухшего, как чудовищный гриб, облака. Я рисовал эти мерзкие грибы и в оконцах лачуг, и на витринах супермаркетов. И, конечно же, мои послания появились там, где надо... Только “где надо” почему-то всегда смотрели не туда.

– Да погляди же, чтоб тебя! – вопил я в окно Белого Дома, где с озабоченным видом расхаживал по своему кабинету Президент. Но ушам людей не дано слышать наши голоса, и он отошел от окна, так и не заметив моего шедевра. Отошел – и уставился на висевшую над камином картину некой Кэтрин Уильямс, художницы из людей, на которой – здрасьте вам! – пламенели краски созданной мною осени! Я не мог больше этого вынести, я с такой силой навалился на стекло, что с громким треском оно лопнуло... И тут же отпрянул, слишком поздно поняв, какая боль в груди...

Я ничком лежал в снегу, сожалея, что я не смертный и не могу лишиться чувств. Жар в груди унялся, осталось лишь умирающее тепло. И я решил дать сердцу застыть до такой ледяной твердости, чтобы и самому Солнцу не под силу было меня растопить. Я перестал малевать эти самые грибы, я наконец-то был свободен: в конце-концов, если бы даже люди поняли предостережение, что они, в сущности, могут?..

Так я блаженствовал в глубокой заморозке, я наслаждался бездельем, пока передо мной не предстал мой добрый враг – Николай – бывший смертный. Я не оговорился, хоть он и наш враг, но он действительно мог быть добр к каждому, и ко мне тоже. Он часто приходил посмотреть на мою работу, и нахваливал меня – в шутку, конечно (в сущности, что может быть у нас общего?). Однако теперь он не шутил, его глаза не смеялись.

– Джек, ты сдался. Я знаю тысячи простых смертных, которые не сдались бы так легко. А ты... Джек Фрост, художник, где твоя гордость? Я не отреагировал – важнее было остудить сердце до полного бесчувствия.

– Эта неудача у меня не первая, Николай. То же самое было в Лондоне, Москве, Париже. Моя работа ничего не меняет.

– Не меняет? – Николай смотрел мне прямо в глаза. – Даже когда Рождества и Святок в помине не было – уже тогда твои рисунки озаряли и украшали унылую зиму. Даже в ту, глубокую старину твое искусство дарило людям надежду, Джек...

– А еще я нес им смерть, ты это прекрасно знаешь! – отрезал я. – И опять принесу. Люди собираются воевать, и прежде чем осядет пыль сражений, Зима воцарится на месяцы, а может, и на годы. И вот тогда я буду косить выживших наравне со стервятниками и шакалами!

Я повернулся, чтобы уйти.

– Ты признаешь, что ты больше не художник?.. – донесся до меня вопрос Николая.

Не отвечая, я побрел прочь по глубокому снегу. Не позволять же ему увидеть, как я плачу...

***

– Ты... ты не человек, да? Художница по-прежнему была рядом. Я покачал головой. Выдохнул, и мое ледяное дыхание ожгло ее запрокинутое лицо. Она дернулась, но я удержал ее в кольце ледяных рук.

– От Фроста не убежишь, Кэтрин Уильямс.

Она дрожала. Я отпустил одну руку, чтобы провести холодным пальцем по ее носу и щекам.

– Ты меня убьешь! – прошептала она, и слезы побежали из ее темных, блестящих глаз. Я отдернул руку от жара слез, но упустил разгоравшееся в груди пламя. Прежде я никогда не смотрел в глаза своей жертве, и жертва не смотрела в мои, когда я делал свою работу. И я честно пытался смотреть – было бы трусостью отвести взгляд, когда она, совершенно не по своей воле, увидела собственную смерть.

Вдруг Кэтрин сорвала с головы вязаную шапку, скинула перчатки, рванула вниз молнию на куртке, высвободилась из толстых рукавов, как змея из старой кожи...

– Давай покончим с этим поскорей! – сказала она. – Ну, убей меня. До того как прийти сюда, я постучалась на ферму, но оттуда меня прогнали. Знаешь, почему? Потому что я была художницей! Если б врачом или медсестрой, может, приютили бы, а художницу что даром кормить! – Она горько рассмеялась. – Я больше не напишу ни одной картины, а если и написала бы, кому на нее смотреть? Так что делай свое дело!

Искра в сердце превратилась в гневный огонь.

– Думаешь, я по своей воле убиваю? Я тоже был художником! Чем лучше человечество училось защищаться от Зимы, тем свободнее я мог заниматься творчеством. Я делал все что мог, чтобы предостеречь вас, но они все равно затеяли Войну!

И тихо промолвил: – Постараюсь как можно быстрее.

Моя рука легла на ее обнаженное плечо, и я почувствовал, как женщина дрожит.

– Закрой глаза. Я вообще не понимаю, как ты можешь меня видеть, но вовсе не обязательно смотреть, как я буду забирать жизнь у тебя из тела.

Но она смотрела.

– Да закрой же глаза!!!

Она покачала головой и серьезно сказала:

– Почему? Художнику дано видеть то, что не видят другие. Самая для меня подходящая смерть...

Рука невольно отдернулась. Противостояние огня и холода грозило растопить ледяную броню так же мгновенно, как я сокрушил замок на церковной двери. Я сглотнул, силясь владеть собой.

– Мне искренне жаль, Кэтрин Уильямс. Пусть ты попадешь туда, куда все смертные художники хотят попасть после смерти.

Снова поднял я руки, как вдруг женщину с головы до ног укутало огромное багряное покрывало. От ткани исходили волны тепла, и я в отпрянул, едва перенося этот жар.

– Привет еще раз, мой друг, – поздоровался Николай, заботливо поправляя на Кэтрин багряный плащ. – А ты, детка, не раскрывайся, холодно. У меня тут дело к нашему приятелю Фросту.

– Николай! Что ты еще задумал?

Он пронзительно глянул на меня.

– Ты вторгаешься на мою территорию, Джек Фрост. Да еще в канун Рождества!

– Брось, Николай. Я не вампир и не оборотень. Чтобы прогнать холод, одного креста мало.

Николай рассмеялся – совсем как раньше, до Войны.

– Да, Фрост, подловил ты меня. Конечно, твое полное право в зимнюю стужу находиться в нетопленой церкви. Но я не позволю тебе убить женщину, которая ищет убежища в таком месте. И между прочим, – добавил он, – это я сделал так, чтоб она тебя видела и слышала.

Я стоял, сжимая кулаки. До сих пор никто из наших не выходил в открытый бой против Николая. Не пора ли попробовать?

– Джек, – озорно подмигнул Николай, – кстати... А не распишешь ли ты здесь окна, а? Для меня? Ну, чтобы хоть на Рождество было хоть чуточку больше похоже...

Я посмотрел на голые стекла. Затем вперил стылый взгляд в Николая.

– Ты не впервые пускаешься на эту хитрость. Отвлечь меня рисованием, чтобы жертва пережила ночь...

Он только пожал плечами. Мы долго смотрели друг на друга, и, наконец, молчание нарушила Кэтрин.

– Джек, а в самом деле, попробуй. Так хочется увидеть, как работает бессмертный художник.

Николай скорбно покачал головой.

– Боюсь, Кэтрин, никакой он больше не художник. Он только был им. Когда-то.

Иногда нужна всего одна лишь, последняя снежинка, чтобы началась лавина. Скорлупа вокруг сердца треснула, как хрустальный бокал в сильной руке. Я бросился к левому окну фасада церкви, морозом дохнул на стекло, бегло грунтуя свой “холст”. Затем принялся выводить по белому фону узор из искристых перьев. “Что-нибудь рождественское”... Язва же этот Николай!

Сердце колотилось, как кузнечный молот, пальцы плясали по стеклу, как паутинки. И вот в окне уже стоит длиннобородый пророк со свитком в руках. Я занялся вторым окном, преодолевая боль в груди. Нарисовал Благовещение, Пресвятую Деву, говорящую архангелу: “Да будет со мною так, как Ты сказал”, – с той же твердостью, что и предавшаяся мне, своему убийце, Кэтрин Уильямс. Третье окно заполонил сонм ангелов, трубящих смертельную для Зимы весть.

Я пересек неф, не помня уже ни стоящего в углу Николая, ни закутанной в плащ женщины у его ног. Еще три окна ждали меня, и я не смел останавливаться, дабы не поддаться жгучей боли в груди. Я сорвал с себя куртку, но даже зимний воздух уже не помогал мне. Еще окно: толпа пастухов, благоговейно взирающих на ангельский сонм напротив.

Еще окно – теперь это было само Рождество. Когда я его закончил, то я – я, Джек Фрост, – вспотел! Сердце мое разрывалось, мне было больно, очень, очень больно.

Оставалось еще одно окно...

– Джек, – тронул меня за плечо Николай. – Друг мой, ты уже и так сверх всякой меры доказал...

Я сбросил его руку и посмотрел на пустое стекло. Тут рисунок должен быть самый простой. Про себя я думал, что надо бы попросить, чтобы принесли мне снега, чтобы боль унять чуточку... Но вдруг стало страшно упустить мысль. Я сделал вдох и прижал ладони к стеклу.

Дрожащими пальцами нарисовал в нижней части окна волхвов с поднятыми к небосводу взорами. Вскарабкался на подоконник, изобразил вверху стекла ослепительно-яркую звезду, что зажглась на небе в ту ночь. Один за другим провел от нее сверкающие инеем лучи, чтобы они освещали изумленные лица. Потом, уцепившись за раму, припал к окну, балансируя на подоконнике. В моих глазах сияла звезда; грудь разрывалась от мощного, как рождение нового светила, сполоха света. По моему лбу и плечам струился прозрачный, как вешний ручей, пот. В венах вместо льда свободно лился теплый ток, обдавая всего меня жаром. И лишь когда огненные струи дошли до рук, я пошевелился.

Ладони будто бы пронзали раскаленные добела гвозди. Я отпустил раму, в ужасе глядя на свои руки.

– Нет! Нет! Только не руки! – охнул я и навалился на окно.

В голове, заглушая звон разбитого стекла, стучали раскаленные молотки. Я рухнул в сугроб среди града осколков с кусками нарисованной мною же звезды. Запустил пальцы глубоко в снег, зачерпнул полные пригоршни холодной белой пыли, не обращая внимания на порезы, из которых, плавя снег, сочилась черная влага.

Двери храма хлопнули, ко мне бежали оттуда. Я приподнялся и кое-как смог сесть. Надо мной склонился Николай. Женщина, снова тепло одетая, стояла рядом с ним. Я судорожно вдохнул холодный воздух.

– Джек, – вымолвила художница, – твои картины...

И заплакала.

Я рисовал инеем задолго до того, как ее предки начали рисовать углем на стенах пещер. Я не нуждался в ее лести! Однако же сердце мое снова полыхнуло оттого, что Кэтрин расстроила гибель моей картины.

Я посмотрел на Кэтрин. Удивительно – прямо над ее головой сияла звезда. Мое бессмертное тело уже врачевало себя само: раны быстро затягивались. Куда бы я ни обратил взгляд – на Николая, на женщину, на крест на куполе церкви, – эта звезда сияла там, подмигивая мне, мерцая. И тогда я сделал то, чего не делал с тех самых пор, как стал провозвестником судьбы.

Я рассмеялся.

www.foma.ru/article/index.php?news=2274 (там же см. и послесловие о. Максима Козлова, настоятеля домового храма мученицы Татианы при МГУ)

найдено через Декалог XXI

URL записи

@настроение: ржу ))))))))

@темы: Притчи, СильвестрСобу, Венгры, дневники, Веселое, Приколы, Ссылки, Цитаты, Господь

Как тяжко искать на чужих дневниках нужную инфу, которая там СТОПУДОВО есть...
 Julian,  baby~mammoth,  Cryptkeeper,  Меркуцио делла Скала ... чьи-то еще... венгроманские...

А все потому, что  Сын Дракона наконец-то посмотреть венгерский РиДж. И с воплями, что они сволочи, что они вынесли ему мозг впечатлили его Тибальтом и у его ПК теперь два племянника (один русский французский, соответственно) и что он некоторых вещей не понимает о Тиба!Собу, написал мне долгожданный умыл.

Потом Граф задал конкретные вопросы, а сперва я пообещала ему поискать описание характера венроманок наших

Как я люблю эту тему... ооо... но какая же у меня склеротичная память... Я так мало нашла... И главное... сто процентов... либо Лариш, либо Мамонт писали прекраснейший пост о "старом" Тибальте... который я так и не нашла (((((

Здесь переводы м-ль Фролло Это я помню.

Я о ТибеЯ о Тибе
здесь - мое мнение о венгерском РиДже и Тибе
В комментах я там пишу
"Тибальт болезненный ребенок, полагаю, Джульетту от него ограждали всегда, она его боялась. У него из-за болезни проблемы с общением. С одной стороны от него ждут жесткости к врагу, с другой за глаза смеются за припадки. К тому же, возможно, он был призван охранять в т.ч. и честь кузины, т.е. ограничивать ее общение, что не могло сделать их друзьями, ставя его в положение тюремщика. А ему нравился в т.ч. ее веселый нрав и общительность, то, чего не было у него. Подходить к ней и видеть страх или неприязнь это очень больно не только самолюбию, но и влюбленности. Вот и избегает."

тут у меня есть ссылки на другое видео Тибальтовское. Более позднее. Там Тибальт стиженный.

Что удалось найти у венгроманов...
29 июня 2009
"Тибальт.
Собу. Я попытаюсь, но все его пребывание на сцене думалка совершенно не работала, и хотелось скорее поглощать зрелище, чем откладывать детали в память для анализа (потому что кто-то был указан в трех спектаклях, а сыграл только в одном *ворчит*).
Действительно, Тибальт отличается от того, что показан на ДВД. Он спокойнее, сдержанее и явно умнее всех остальных. К Монтекки он испытывает исключительно холодное презрение, и даже с Парисом, который, вроде бы, любимую девушку уводит, на контакт идет достаточно легко. И постоянно. Сильвестер!Тибальт и Жолт!Парис это просто нечто: они постоянно вместе на балу: тихонько переговариваются о чем-то и вообще без перерыва взаимодействуют. Когда Ромео впервые потанцевал Джульету, мальчики как будто даже вместе решили что-то с этим сделать, и Парис пожестикулировал Тибальту, чтобы тот сходит посмотрел, что это за наглец, пока он сам останется тут охранять невесту, и Тибальт тут же, кивнув, отправился за Ромео. Он, в конце концов, понимает, что ничего уже не попишешь.
А вот после поцелуя холодную голову срывает, и действительно вырывается буря самых темных эмоций. Наверное, по этому у Сильвестера эта сцена получилась безумно сильной.
Потрясающий отыгрыш перед Белем Игетт. Тибальт улыбается! Правда, он смеется над своими неудачами, над своей жизнью, относясть к себе не с жалость, а с самым настоящим злорадством. Для него те мысли, о которых он поет: необходимая данность, постоянно крутящаяся у него в голове, а не (как мне казалось, смотря ДВД) внезапное просветление. Он знает, как к нему относятся и что он должен сделать.
Ну почему именно такой подход трогает гораздо больше истерик остальных мальчиков?
Плюс, мне это кажется важным: на Szibvol szeretni (наш вариант "Счастья" - поют Ромева и Джулька - коммент З.С.), в конце первого акта, он не просто сидит сбоку на коленях, понурив голову, но еще и сжимает в руке кинжал, эдакий пророческий момент.
На дуэли Тибальт действительно пришел убить Ромео, и Меркуцио для него просто незначительный раздражитель. То есть, конечно, Капулетти под конец словестной перепалки заводится, и действительно уже хочет набить рыжему модру, но убивать его совершенно точно даже не думает и не планирует.
Когда он возвращается на площадь и видит умирающего Меркуцио, у него просто каменный ступор. Ему не страшно (как Отто) и не печально до слез (как Эрнё), но он действительно в прострации. Странно только, что он замечает заранее Ромео с ножом и, хоть и очень вяло, но все-таки оказывает какое-то минимальное сопротивление: мне казалось, этого ни в одном видео не было.
По контрасту: Эрнё, новый румын, напротив, стал очень истеричным и инфантильным, и несколько напоминает Собу же из ранней прошотки."
Отсюда. Дневник Мамонта

Октябрь 2009. С дневника Мамонта
Про другого Тибальта, но т.к. со словами, что похож на Собу, приведу : "персонаж скорее характерезовался как мальчик, который пытается быть мужчиной. Он не просто компенсирует комплексы агрессией, но такое ощущение, что искренне верит: его высокомерие и заносчивость их, комплексы, нейтрализуют. Этими чертами он напоминает Тибальта Сильвестера" Однако, я не знаю, на Собу_какого_периода похож...

2 ноября 2009
"Собу П. Сильвестр Еще до отъезда не раз читала в отчетах и слышала от очевидцев, что со временем Тибальт Сильвестра сильно изменился и повзрослел. Отчасти соглашусь с этими утверждениями, хотя мне кажется, что это и не совсем так. Скорее у меня сложилось впечатление, что он просто еще больше замкнулся в себе, и вместо открытого протеста, выражающегося в постоянных вспышках агрессии, он пребывает теперь в каком-то состоянии оцепенения, полной внутренней изоляции от мира. Этот Тибальт все так же фатально одинок, только теперь кажется, что ему уже никто не нужен, даже Джульетта. По крайней мере не до такой степени, чтобы ради нее он смог бы выползти из своей раковины. Он действительно в большинстве моментов холоден и спокоен, но это спокойствие скорее способ самозащиты. По принципу раз вам на меня наплевать, то и мне на вас тоже. И когда однажды эта система дает сбой, происходит трагедия. Хотя, возможно, все дело в том, что в виденном нами спектакле у Сильвестра в паре не было Золи и Йонзы, так как эти двое, мне кажется, смогли бы пробудить в его Тибальте проблески чего-то человеческого. Но если говорить о том персонаже, которого видели мы, то он обречен. Даже если бы не случилось этой злополучной дуэли, то его жизнь все равно закончилась если бы не скорой гибелью, то безумием."
Отсюда. Дневник КриптКипер

ОДИН ИЗ ПОСЛЕДНИХ СПЕКТАКЛЕЙ 29/12/2009
"Давид!Меркуцио все делает сознательно. Единственный, наверное, во всей чертовой Вероне. Не считая, разве что, Тибальта. Возможно, это только мое восприятие, но Сильвестер в роли вырос еще больше — это уже не истеричный мальчик и не отчаявшийся юноша, а сформировавшийся (так вот странно и извращенно) мужчина. Белем Игетт ("Это было вожжено в меня, аналог нашей "Маски мести" - прим.З.С.) — это рутина, просто песенное выражение того, что он принимает как данность; Эз о Кез ("Эта рука настигнет, аналог нашего "Пробил час" - прим З.С.) — попытка действовать в интересах кузины. Я не буду утверждать, что его отношение к Джульете платонические, но не похоже было, чтоб у него были какие-либо иллюзии относительно происходящего в семье."
Отсюда. Дневник Мамонта

Вопросы и сам Граф о Тибальте. И ответыВопросы и сам Граф о Тибальте
Что там с Тибальтом вообще творится? Такое впечатление, что его уже кто-то ДО "Дуэли" пырнул

Он физически играет боль. Причем у него выходит куда лучше, чем у Меркуцио после ранения - тот прямо порхает, и о ране говорит только кровь на рубашке, а Тибальт...
Сейчас попробую по деталям:
1. Во-первых он выпивает бокал с озверином жидкостью, которую я сперва из-за синих отблесков за медный купорос принял. Что это - непонятно, но лицо у него после этого жутко страдальческое - явно не алкоголь был. То ли траванулся чем-то, то ли лекарство какое-то.
2. Он постоянно держит руку на животе - и не на диафрагме, как французская Джульетта, а ниже, возле ремня - будто болит, причем не рука, а что-то внутри.
3. В то время как все по сцене прыгают - включая Меркуцио, он либо стоит в стороне, либо передвигается шагом, а бежать начинает, только когда Мерк или Ромео доводят его до точки кипения. При этом бежит недолго, а на лестницу вообще взбирается, придерживаясь рукой за перила.
Так что как он в таком перекошенном состоянии вообще умудрился Мерка убить - ума не приложу. Ромео с Мерком, видимо, пришлось изрядно для этого постараться.

А Тибальт с куклой, так воровато оглядевшийся и забившийся с ней в обнимку в уголок...

Ответы
Он физически играет боль. Причем у него выходит куда лучше, чем у Меркуцио после ранения - тот прямо порхает, и о ране говорит только кровь на рубашке, а Тибальт...
Сейчас попробую по деталям:
1. Во-первых он выпивает бокал с озверином жидкостью, которую я сперва из-за синих отблесков за медный купорос принял. Что это - непонятно, но лицо у него после этого жутко страдальческое - явно не алкоголь был. То ли траванулся чем-то, то ли лекарство какое-то.

У Тибальта, по версии венгров, эпилепсия. Потому он принимает лекарство. Противное, по всей видимости. Таким же его отпаивают в первом акте, когда у него приступ бешенства в первый раз, после бала, когда он прогоняет Монтеков и еще падает и задыхается, а ПК шипит "Кёрше, кёрше". По всей видимости, нечто типа "тише".
Тогда он поет "Ez a kéz utólér" примерно наше "Пробил час" - перевод
Он любуется на медальон и потом опускает руку в огонь.

Во втором акте, о котором Вы, он поет свое "Белем игет" = "Маска мести" Перевод

Лицо да, страдальческое. Все-таки одно дело знать, что любимая замуж выходит и не особо по любви, а другое знать, что она влюбилась в другого, да еще и во врага... тут такая смесь чувств, что не счастливым же ему быть...

2. Он постоянно держит руку на животе - и не на диафрагме, как французская Джульетта, а ниже, возле ремня - будто болит, причем не рука, а что-то внутри.

Я пересмотрела. Там у него засунут кинжал. На одном кадре 10:16 - 10:18 и 10:23 видно, что рука сжимает рукоятку. Думаю, он сжимает его. А т.к. сжимает больной рукой, плюс сам он весь - сгусток боли из-за любимой... Когда у меня схожая с его болью боль, у меня болело там, где он держится так сильно, что я почти не могла ходить вертикально. Мне кажется, мы с ним похожию психосопатику имеем
На 11:43 видна рукоятка, которую он парой секунд назад держал.
Кстати, медальон с портретом любимой, который сорвал гаденыш Меркуцио, он держит зажатым в левой руке, когда бросается на Ромеву и убивает Меркуцио.

3. В то время как все по сцене прыгают - включая Меркуцио, он либо стоит в стороне, либо передвигается шагом, а бежать начинает, только когда Мерк или Ромео доводят его до точки кипения. При этом бежит недолго, а на лестницу вообще взбирается, придерживаясь рукой за перила.
Так что как он в таком перекошенном состоянии вообще умудрился Мерка убить - ума не приложу. Ромео с Мерком, видимо, пришлось изрядно для этого постараться.

Именно. Ромео и Мерк его ДОВЕЛИ. Он держался за кинжал все время разговора с рыжим гаденышом. Но не выхватывал кинжала. Во первых, не для него он здесь, во вторых все-таки владеет собой. У него же цель не драка, а убить возлюбленного Джульетты, смыть позор и хоть немного утишить боль. Но вот когда уже довели, он достает кинжал, вроде бы, из жажды мести уже Меркуцио, но кидается-то на именно Ромео. Ромка же стоит и тяжело дышит, глядя на него. И если бы не Мерк, бывший далеко позади Монтекки, Тиба бы реально зарезал проклятого Монтекки. Так что Мерк, если бы нормально оттащил приятеля, тоже бы жив остался, Тибальт бы пролетел мимо. Но он не успел или не сообразил. И получил свое. А Тиба явно усталым от напряжения стоял, когда уже кинжал был в недруге. По-момему он даже не понял, что не того убил еще. Он отступил, оглянулся... парочка гадов стояла так, что не знаю, понял он или нет, видимо нет, раз убежал. Но в итоге он остается и смотрит на то, как умирает Меркуцио. По-моему, он расстроен, судя по движению рук, что не того и что, получается, зря все... получается, зря он сюда перся, зря бегал с кинжалом...

А поскольку, он уже просто стоял и смотрел, не было никакой драки, не было накала страстей, он уже просто снова ушел в себя, переосмысливая и обдумывая, а может быть в некоторой прострации, то никто никак не ожидал, что Ромка бешенно вскакнет и уроганом преодолеет расстояние и убьет. Никто не успел среагировать. Только Мама Монти, поняла, но успела только испугаться. И все.

А Тибальт с куклой, так воровато оглядевшийся и забившийся с ней в обнимку в уголок...

Ага... и озирается так... ах...

Я положительно снова влюблена в Сильвестра!Собу...

@музыка: Калугин

@настроение: башка раскалывается

@темы: РиДж, СильвестрСобу, Венгры, дневники, Для памяти, Ссылки, Точка зрения, Цитаты

@темы: Жизнь, Церковь, Жизненное, Ссылки, Статьи, Цитаты, Господь

@темы: ГМК, Мысли вслух, Стихи

@настроение: апокалиптическое.

@темы: Церковь, Цитаты, Господь, Личность