Объяснять суть нижеследующего текста мне кажется занятием сродни объяснению соли шутки прежде, чем рассказать анекдот. Надеюсь, для любого читателя суть окажется ясной (или я уж совсем бесталанно выполнил задумку; впрочем, не бойтесь спросить). К этой идее меня подвёл ряд разнородных впечатлений и разговоров последних дней.
Произведение не претендует ни на какую художественную ценность, однако автору весьма приятно будет узнать ваше мнение о нём, так что не стесняйтесь.

Я принимаюсь сейчас за этот рассказ, рассказ о событиях, произошедших, когда я был ещё почти ребёнком, много лет назад, по двум причинам. Во-первых, хоть я ещё не старик, но сердце у меня слабое, и врачи говорят, что я не могу рассчитывать на особенно долгую жизнь, а мне не хотелось бы унести в могилу тайну произошедшего со мной и моей сестрой, даже если я сам не вполне понимаю, в чём эта тайна заключается; во-вторых же, хотя, возможно, это лишь игра моих расстроенных нервов (быть может, неведомый читатель пожелает отнести на их счёт и всё нижесказанное – мне, однако, сложно поверить, что столь сильное и так повлиявшее на мою дальнейшую жизнь впечатление было лишь иллюзией), в последнее время я всё чаще слышу за окном невнятные шорохи, особенно когда осенний ветер дует с холмов, завывая даже в замочных скважинах… Я принимаюсь сейчас за этот рассказ, рассказ о событиях, произошедших, когда я был ещё почти ребёнком, много лет назад, по двум причинам. Во-первых, хоть я ещё не старик, но сердце у меня слабое, и врачи говорят, что я не могу рассчитывать на особенно долгую жизнь, а мне не хотелось бы унести в могилу тайну произошедшего со мной и моей сестрой, даже если я сам не вполне понимаю, в чём эта тайна заключается; во-вторых же, хотя, возможно, это лишь игра моих расстроенных нервов (быть может, неведомый читатель пожелает отнести на их счёт и всё нижесказанное – мне, однако, сложно поверить, что столь сильное и так повлиявшее на мою дальнейшую жизнь впечатление было лишь иллюзией), в последнее время я всё чаще слышу за окном невнятные шорохи, особенно когда осенний ветер дует с холмов, завывая даже в замочных скважинах… Если это не самообман, то, следовательно, тем меньше времени у меня осталось и тем более важно передать впечатления, которые я хранил долгие годы. Однако я предоставлю читателю самостоятельно судить о значимости и истинности сообщённого в этих записках, ибо и сам не могу поручиться за своё психическое здоровье, задумываясь о том, что я, возможно, видел…
Наша семья жила в небольшой деревушке под названием Дарквуд, а точнее – на самой её окраине, поодаль от остальных домов. Вроде бы так было оттого, что отец мой (а также ещё по меньшей мере три предыдущих поколения) был дровосеком. Однако с течением времени, задумываясь над этим, я начинаю сомневаться, что чуть меньшее расстояние до леса оправдывало увеличивающийся путь на рынок, в магазин или на почту. Возможно, истинной причиной столь обособленного проживания было то, что нашу семью в деревне не любили – я не раз ловил на себе неприязненные, поспешно отведённые взгляды, слышал приглушённый шёпоток за спиной в торговых рядах, а старухи порой, завидев нас с матерью или отцом, идущих по улице, выставляли перед собой руку с указательным пальцем и мизинцем, отогнутыми наподобие рогов.
Семья же моя была такова: отец, Грэхем Мэкен, мрачный могучий мужчина, тяжёлый взгляд которого неизменно наводил на меня страх, хоть он никогда не обходился с нами, детьми, как-то особенно грубо, да и вообще дома большей частью хранил молчание; мать, Эбигайл, тоже была молчалива, и несколько отрешённое выражение её угловатого лица производило порой гнетущее впечатление; неудивительно, что в такой атмосфере моя сестра Маргарет росла тихой, склонной к уединению и оттого слабой и бледной. Она немало времени проводила, глядя на огонь или в вечернее небо, а в детстве рассказывала мне свои сны – единственные сказки, что были мне знаком. К сожалению, теперь я не могу припомнить ничего из её рассказов… Когда-то (полагаю, нам с Маргарет ещё не было и шести лет) с нами жил дед – мужчина, кажется, ещё более могучий, чем отец, и на голову его выше, хоть и сутулившийся от старости. Я не могу вызвать в памяти его лицо, но хорошо помню, что воспоминание о нём не раз становилось причиной моих ночных кошмаров – вероятно, старик был даже более суров, чем его сын (впрочем, я не уверен, отцом кого из родителей он был). Потом дед исчез – очевидно, умер, хотя не припомню, чтоб мы когда-нибудь посещали его могилу или вообще говорили в семье о нём в дальнейшем.
Теперь я осознаю, что начал своё повествование несколько самонадеянно, исходя из того, что его происхождение читателям известно. Однако предсказать, в чьих руках окажутся эти записки и каким путём попадут туда, в точности невозможно, а потому стоит сообщить кое-что и о себе. Моё имя – Джон Гримм (из дальнейшего будет ясно, почему я не ношу семейную фамилию), я преподаю языки в Мискатоникском университете, холост. Полагаю, более в моей биографии нет ничего примечательного, исключая случай, о котором я я и намереваюсь рассказать.
Наша с Маргарет жизнь протекала безрадостно, но спокойно до одного памятного дня, наступившего, когда нам было около тринадцати лет (мы были двойняшками – порой я думаю, не это ли вызывало суеверный страх у жителей Дарквуда, ведь, как известно, в примитивных обществах рождение близнецов часто считается дурным предзнаменованием). Впрочем, точнее я сказать не могу, поскольку наши дни рождения никогда не отмечали, и о собственном возрасте мне остаётся лишь примерно догадываться. Нашему воспитанию уделялось чрезвычайно мало внимания, и к этому времени мы даже не умели писать (о том, чтоб мы посещали деревенскую школу, не шло и речи). Большей частью мы были предоставлены сами себе или помогали матери по хозяйству, пока отец почти весь день проводил в лесу.
Итак, в начале сентября 18** года я заметил, что родители ежевечерне выходят на крыльцо и пристально вглядываются в осеннее небо. Это показалось мне странным, поскольку они никогда не были, как мне представлялось, склонны к созерцательности. Однако особого значения я этому не придавал, пока через неделю или около того после начала этих вечерних наблюдений отец не поднял глаза от тарелки и не смерил нас с Маргарет весьма мрачным и будто содержащим некую тайну взглядом исподлобья.
-Завтра пойдём в лес, - хрипловато сказал он. Отец всегда объяснялся рубленными фразами, будто обычная молчаливость почти совсем отучила его от человеческой речи, - Начну учить вас ремеслу.
Я всегда знал, что со временем стану дровосеком – фактически, единственным, что я знал о своей семье, было то, что работа в лесу – потомственное занятие в ней. Однако Маргарет, девочка, да к тому же вялая, бледная, довольно болезненная и зачастую проводившая в неподвижности по нескольку часов, глядя на что-то, видимое одной лишь ей… Мне представлялось, что она для этого никак не подходит, и я решился хоть и не возразить отцу, но задать вопрос, что в общении с родителями делал редко:
-Как, и Маргарет тоже?
-Да, и Маргарет тоже. Вы оба. – отвечал отец всё так же мрачно, и на этом разговор закончился.
Впрочем, сестра не выказала особенного беспокойства по поводу предстоящего похода – стоит отметить, что порой мне казалось, будто Маргарет воспринимает события окружающего мира как нечто смутное и не имеющее к ней отношения; она не была глупой или безумной, но повседневная жизнь будто не имела для неё никакого значения.
Наутро отец, ни слова ни говоря, собрался как обычно и в дверях махнул нам рукой, приказывая следовать за ним. То был зябкий осенний день, серое небо нависало над чёрной стеной леса, деревья которого устремлялись вверх будто иглы злобного дикобраза. Стоит описать этот лес подробнее. Дарквуд располагался (и, полагаю. Располагается по сей день, хоть я не был там с детства) в той части Новой Англии, которой совершенно не коснулась промышленная революция, даже такие деревеньки там были разбросаны на значительном расстоянии друг от друга, что уж говорить об отдалённых городах. Никаких фабрик поблизости также не было, и лес стоял почти не тронутый, в своей первозданной и зловещей дикости. Местные жители избегали ходить туда – частично причиной было то, что в лесу почти не было проторенных тропинок, и велика была вероятность заблудиться, а также ещё сохранившиеся там дикие звери, включая и хищников, но, как мне кажется, на то были и основания другого рода, суеверные рассказы, которые я, впрочем, слышал лишь урывками – в нашей семье их никогда не повторяли, а с соседями мы почти не общались. Роль отца отчасти была связана именно с этим страхом – он был единственным, кто без опаски ходил в лес, и, вероятно, поэтому при всей неприязни к нашей семье нас терпели в Дарквуде. Не могу сказать, что для подобных суеверных слухов и трепета вовсе не было опасений – я и сам пережил не слишком приятные минуты, когда мы шли среди высоких, многовековых деревьев, кроны которых почти полностью закрывали солнце, так что внизу царил зловещий полумрак, и тени будто растягивались в причудливые и омерзительные фигуры. Осенний запах прелых листьев бил в нос, явственно говоря о разложении и распаде, на узловатых корнях белели грибы, похожие на опухоли.
На опушке мы шли ещё по чему-то вроде тропинки, хоть и довольно запущенной, очевидно, протоптанной отцом, однако вскоре свернули в чащу, пробираясь сквозь ветки кустов, похожие на ломкие костистые пальцы, спотыкаясь о корни и порой перебираясь через поросшие осклизлым мхом валуны. Отец не торопился, однако и не замедлял шаг, и мы, дети, впервые оказавшиеся так глубоко в лесу, отчаянно спешили, чтоб не потерять его из виду. С пугающей ясностью я понимал, что без провожатого мы будем обречены навеки остаться в этом тёмном, смердящем тленом месте. Наконец, отец остановился около останков какого-то громадного дерева. Он велел нам с Маргарет сидеть на пне, пока он не выберет подходящий ствол, и скрылся в зарослях. Не могу сказать, как долго мы ждали, прежде, чем начать звать отца, - в полутьме, вслушиваясь в скрипы и шорохи, ощущаешь время очень смутно. Но сколько мы ни кричали, он не отзывался, а долго кричать я боялся – казалось, что-то в глубине леса отвечает на наш зов неясными и зловещими звуками; Маргарет же сохраняла свою обычную отрешённость и лишь присоединяла свой голос к моему, но не выглядела обеспокоенной. Я попытался разыскать отца, но не решался далеко отходить от сестры и условленного места, и мне не удавалось заметить никаких следов ушедшего родителя. И вновь – не знаю, как долго мы ждали его возвращения, порой вновь принимаясь за бесплодные призывы; но когда живот начало подводить от голода, а темнота вокруг сгустилась даже сильнее, чем прежде, я решил, что надежды нет. Взяв Маргарет за руку, я пошёл по направлению, как я надеялся, к выходу из леса.
Однако найти его, впервые зайдя так глубоко в чащу, было почти невозможно. Мы пробирались сквозь заросли, а из чёрных провалов, в которые с наступлением сумерек превратились тени деревьев, на нас, казалось, смотрели десятки немигающих, нечеловеческих взглядов. Передать на бумаге это ощущение невозможно, но мне казалось, что тёмные стволы вокруг – это сомкнувшиеся зубы громадного чудовища и в то же время – колонны омерзительного храма неким тёмным и жестоким богам; впрочем, и эти слова неточны, ибо давящий ужас, охвативший меня тогда, не передать словами, и не описать на человеческом языке, как выглядел тогда лес. Вы, возможно, сочтёте всё это последствиями психологического шока и голода, детскими фантазиями, и у меня нет средств вас разубедить, но уверяю, это было пугающе реально. В лесу было нечто, нечто из мрака, много более древнее, чем человеком, и чуждое ему. Его присутствие и тягостное, неотступное внимание были физически ощутимы, и даже Маргарет испуганно жалась ко мне и нервно оглядывалась через плечо.
Однако усталость брала своё – мы не ели весь день, много часов брели, спотыкаясь о корни, и (следует помнить, что мы были ещё почти детьми) несмотря на страх перед сгущающимся вокруг мраком всё труднее было держаться на ногах. В этот момент перед нами появилась птица, каких я никогда не видел ни до, ни после того. Белоснежная, она будто светилась среди тёмного леса, её крылья били в воздухе часто, будто стрекозиные, а взгляд… Он испугал меня даже больше, чем окружающая тьма, хоть я не могу объяснить, чем именно. Однако Маргарет, поднявшись, последовала за порхающей между бугрящихся стволов птицей, и мне ничего не оставалось, как последовать за ней. Мы явно уходили всё глубже в чащу: ветви деревьев сомкнулись в непроницаемый полог, однако белоснежная проводница каким-то образом была всё ещё видна.
Вдруг перед нашими взорами открылась поляна, и страх, который я испытывал в тёмных зарослях, показался ничтожным в сравнении с ужасом от увиденного там. На поляне располагался дом, если его можно так назвать; стены были выстроены из отвратительного пористого материала, напоминающего по структуре хлеб или кекс, - не могу вообразить даже, какого он мог быть происхождения, более я ничего подобного в жизни не видел. Дом на первый взгляд казался кривоватым, но присмотревшись, я осознал, что он не просто неряшливо построен, но чудовищно искажён – его углы неуловимо отклонялись от законов евклидова пространства. Не могу описать ужас, охватывавший меня всё сильнее по мере того, как я вглядывался в очертания этого сооружения. Постепенно я начинал видеть в его пористой поверхности некий узор, кошмарные, богохульные образы…
Пока я вглядывался в гротескное строение, его дверь – скорее напоминающая тёмные провал беззубого рта, - отворилась, и на пороге появилась старуха, столь же жуткая, как и её жилище. Морщинистая кожа женщины под влиянием времени обратилась в подобие пергамента, тёмно-коричневого и жёсткого, белёсые глаза с неестественно маленькими зрачками, выкатившиеся из орбит, бессмысленно вперялись в пустоту, и хотя тщедушное тело было обёрнуто в какие-то смердящие облезлые шкуры, чувствовалось, что в его очертаниях есть нечто неправильное и нечеловеческое. Когда старуха, мерзко причмокивая, заговорила, стало ясно, что её зубы очень кривые – и очень, неестественно острые.
-Заходите, детки… Вы, должно быть, голодны… Входите же… - прошамкала она голосом, произведённым будто не вполне человеческой гортанью. Я не могу и не хочу описывать его, ибо одно воспоминание о его мерзостных обертонах вызывает холодный пот.
Хотя меня и мучил голод, я ни за что не стал бы приближаться к отвратительной женщине и её дому, но Маргарет, крепко взяв меня за руку, решительно направилась прямо к ней. Я попытался окликнуть сестру или увести её, но обычно хрупкая и болезненная девочка проявила удивительную силу. Мы оказались внутри «хлебного» дома, и дверь за нашими спинами захлопнулась.
Внутри строение оказалось столь же гротескно-кошмарным, что и снаружи. К счастью, почти полная тьма, царившая в доме, защитила мой разум от созерцания извращённых, невообразимых форм, наполнявших его - я убеждён, что человеческое сознание и человеческие руки не могли бы породить ничего подобного, даже под влиянием глубочайшего безумия. Единственным слабым источником света было жерло печи в центре дома, откуда лилось алое, ритмично мерцающее сияние – однако я не слышал шума огня и не ощущал запаха дыма. Я назвал это сооружение печью, поскольку оно напоминало её по форме, однако я убеждён, что это был алтарь – лишь частично подсвеченные кровавыми отблесками, его формы едва угадывались, но я, хоть и смутно, рассмотрел отвратительные руны, грубый рельеф, запечатлевший богохульные сцены с участием каких-то полуживотных, а вершина, труба этой «печи», несомненно, представляла собой некое изображение, но я разглядел лишь нечто вроде козлиных рогов.
Старуха толкнула нас в спины, вынуждая приблизиться к печи, и гортанно начала литанию, слова которой, я готов поклясться, принадлежат не языку людей:
-Йа, Шаб-Ниггурат! К’хаа, андаграша дзэц’л наах! Тика-лли, тика-лли! Ношеран гзоа пхо’та!..
Пока она говорила (меня пробирает дрожь при воспоминании об этих ужасных звуках), багряное сияние становилось всё ярче и пульсировало всё чаще. И – я готов поклясться в этом! – из тёмных углов ей начали вторить голоса, невообразимо тошнотворного тембра, явно не принадлежащие человеческим существам… Маргарита, не мигая, смотрела в алое жерло печи, меня же на время сковал ужас. Сбросив, наконец, оцепенение, я дёрнул сестру за руку, но она даже не шелохнулась. Я дёрнул сильнее и, не удержавшись, повалился на пол. В этот момент сияние стало нестерпимым, я ощутил это даже сквозь сомкнутые веки, а к хору голосов прибавилось нечто… Объятый слепым ужасом я побежал, не разбирая дороги, оттолкнул, кажется, старуху и, не знаю каким чудом, распахнул дверь. Я бежал и бежал, не останавливаясь, а воспоминание о том, что я вроде бы увидел в тот момент, когда багряный свет залил весь домик – или, скорее, дольмен, - придавало мне сил.
В общем-то, моя история на этом заканчивается. Не могу точно сказать, как много времени я провёл в лесу. В конце я не бежал, а просто брёл в тупом оцепенении – и, надо полагать, всё-таки добрёл до края леса. Я этого не помню. Но пришёл в себя уже в кровати, в доме Гриммов, которые не только подобрали лежавшего у дороги истощённого мальчишку, но и впоследствии вырастили его как собственного сына, за что я им бесконечно благодарен. Как оказалось, вышел совсем с другой стороны леса, вдали от Дарквуда, и был этому рад настолько, что скрыл от своих усыновителей название родной деревни, сославшись на то, что позабыл почти всё своё прошлое из-за шока. Позже мне говорили, что в бреду, когда меня только нашли, я твердил что-то о козах, об алых щупальцах и то звал сестру, то требовал, чтоб она ушла, и называл её чудовищем. Когда я пришёл в себя, то рассказал, что со мной была сестра Маргарет, несколько мужчин отправились прочёсывать лес, но. Как и следовало ожидать, не нашли её. Стыдно признавать, но я был в некоторой степени рад этому – ведь, найдя её, могли найти и дом, о котором я не хотел даже вспоминать, а кроме того… Впрочем, это уже относится к моим домыслам. Дальнейшая моя жизнь, благодаря новой семье, сложилась хорошо и прошла без особенных приключений. У меня обнаружились способности к филологии, и в результате я преподаю мёртвые языки в университете Мискатоника по сей день.
Мой коллега, профессор Алберт Н. Уилмарт, как-то рассказывал мне о похожих на печи святилищах какого-то индейского племени в Апенинах, впрочем, полностью истреблённого белым человеком, и, вероятно, я столкнулся ни с чем иным, как с обезумевшей от старости последовательницей угасающего культа. Однако мне не дают покоя голоса, которые я слышал в том доме. Не даёт покоя тихий скрежет, раздающийся под окнами, выходящими на дальний лес (а ведь я специально селюсь поодаль от лесов и даже парков), и становящийся всё настойчивее день ото дня, особенно в новолуние… И главное, мне не даёт покоя вопрос – что в действительности я увидел мельком за плечом, сквозь почти сомкнутые веки, когда багряный свет стал нестерпимо ярким, а Маргарита подхватила заклинание старой ведьмы?..

Начал смотреть аниме "Maicching Machiko-sensei". Это этти, выходившее с 1981 по 1983 годы, то есть одно из первых. Поразительное зрелище. Как очень верно заметили там, где я об этом аниме впервые прочитал, "it's like Victorian age porn".
Главная героиня, Матико, - "спортсменка, комсомолка и просто красавица", а кроме того - учительница, только что окончившая институт и получившая свой первый класс. Её молодость и привлекательность сразу ставят её в центр внимания всего мужского преподавательского состава, а ученики (возраст их, кажется, не упоминается, но, очевидно, они как раз начинают понимать ценность фигуристых девушек), обнаружив, что розыгрыш с задиранием учительской юбки заставляет Матико лишь жеманно воскликнуть "Ой, как стыдно!", пользуются этим по полной программе. Особенно отличается в этом бесстрашный сорванец Кента, у котрого дня не проходит без того, чтоб не пощупать учительские сиськи дважды. Сама же Матико полна желаний учить детей и искренней заботы о них, несмотря на некоторую фривольность своего поведения, и проводит уроки как можно веселее. В общем, она похожа на Онидзуку, но не раздражает и постоянно становится жертвой домогательств.
Самое лучшее в этом аниме - юмор. Он действительно хорош, и даже самые простые гэги поданы очень остроумно. Давно я не смотрел ничего столь же забавного. Кроме того, аниме пронизано ностальгической атмосферой восьмидесятых, то есть очаровательно жизнерадостно. Что до этти-составляющей - она тоже скорее смешна, чем эротична: создаётся впечатление, что целевая аудитория этого аниме - мальчишки примерно того же возраста, что Кента (хоть разве им можно показывать мультики с элементами обнажёнки? Впрочем, в Японии...), когда внезапное обнажение служит скорее поводом для смеха, чем возбуждения, но в то же время интересует до чрезвычайности.
Это впечатление подкрепляет и рисовка - "Maicching Machiko-sensei" отрисована совершенно в кодомо-стиле. Эти большие головы, круглые глазки, ножки тумбы совершенно не вяжутся с представлениями об этти - ну и, понятное дело, покачивающихся грудей, невероятно плотно обтягивающих разные анатомические подробности трусиков и прочих атрибутов жанра тут нет, так что для человека, избалованного "Rosario+Vampire", ""Ikkitousen" или даже "Golden Boy", это удивительно целомудренное аниме.
К сожалению. на русский пока переведено лишь две серии. Кто знает, где можно сказать "Maicching Machiko-sensei" с английскими субтитрами? Был бы благодарен!

И в подтверждение своих слов я просто обязан привести скриншоты

Пишет  крыса-клархен:

Русский дореволюционный эротический алфавит

читать дальше

URL записи

Мама о прощании с младшими на ночь:
-И они мне: "Спокойной ночи! Приятных снов! Желаем тебе весёлой старости!".

Нормально ли, что я очень хочу, чтобы Manowar сделали кавер на песню Метконосцев и "MLP:FiM"? Ну это же совершенно в их духе песня! Только представьте, как круто это бы звучало!

Брат впервые столкнулся с религиозным разнообразием. В ресторане или, точнее, в зале игровых автоматов при ресторане. Уж не знаю, каким образом он завёл об этом разговор с находившейся там же еврейской семьёй (а я чертовски хотел бы знать), но вернулся к маме с криками вроде "Мам, они не верят в воскресение мёртвых!" (или как-то так; передаю с маминых слов, так что не спрашивайте меня об отступлении от тринадцати принципов веры).

Я только месяц назад узнал, что "от кутюр" - это "Haute Couture", и "от" - это не предлог русского языка.

Забыл включить это в итоговый пост о хронике по Технократии. "Когда б вы знали, из какого сора...". Примеры сора: вот из этой копипасты вырос один сюжет, а вот эта картинка дала толчок к возникновению другого. Ну а третий, конечно, родился из заключительной песни GLaDOS из "Portal" - между прочим, на мой взгляд идеальный гимн Технократии, вслушайтесь.

Посмотрел "The Haunting" Роберта Уайза по роману Ширли Джексон "Призрак дома на холме". Я так многого ждал от этого фильма, что был фактически готов к разочарованию, почти неизбежному при таких больших надеждах - но они полностью оправдались.
Вместо того, чтоб начать с общего описания сюжета, я начну с Элеонор. Всё, о чём я буду говорить ниже помимо неё, также будет соотноситься с Элеонор, поскольку фильм целиком о ней, во всех своих аспектах о ней, я никогда не видел фильма, столь сконцентрированного вокруг одного персонажа. Элеонор - женщина, абсолютно раздавленная своим окружением, хоть ничего особенно ужасного в её окружении вроде бы нет. Она десятилетиями ухаживала за своей больной матерью, полностью подчинённая этому долгу и явно истерзанная её капризами, а после её смерти живёт с сестрой, которая, свободная от этих обязанностей, жила полноценной жизнью, а потому имеет и дом, и мужа, и которая не со зла даже, а по всегдашней привычке искренне смотрит на Элеонор как на пустое место и обузу одновременно. Вырвавшись из её дома, самостоятельно куда-то уехав Элеонор и сама шокирована своей решительностью; это настолько ново и прекрасно - не быть при ком-то, повлиять на ход своей жизни самостоятельно, - что кажется залогом будущего счастья. Всю жизнь жившая с кем-то, причём на правах служанки, какого-то придатка, Элеонор, с одной стороны, очень нуждается во внешнем удостоверении своего существования, в поддержке своей личности, - поэтому она так дорожит Домом На Холме как "своим домом" и рассматривает впервые увиденных случайных людей как своих друзей; с другой стороны, она отчаянно защищает свою самостоятельность, истерически обороняет свой внутренний мир от вторжения, она хочет быть сама. Напряжение между этими противоположными, но происходящими из одного источника устремлениями (а источник этот - крайне слабо выраженное "я" Элеонор, отсутствие у неё ощущения самой себя) и составляет основной конфликт фильма.
В своих внутренних монологах Элеонор зациклена на себе, там очень много "Я, я, я" - "У меня есть место в этой комнате. Эти люди мои друзья. Я одна из них. Я часть чего-то" - но не из-за её эгоизма (эгоцентричностью, возможно, это и можно назвать, хоть и в особом смысле), а, напротив, из-за крайне невыраженного эго. Она словно удостоверяется в своём присутствии, в том, что ещё не растворилась в матери, сестре, доме, чём угодно. Шутка (не очень остроумная и явно очень нервическая), которой она отвечает на знакомство с доктором Марквеем, гораздо меньше шутка, чем исповедь: -А вы, видимо, Элеонор. -В данный момент я в этом не уверена... Ну, бархат носит Тео, а раз я в твидовом костюме, то я Элеонор. С другой стороны это навязчивое внимание к себе заставляет Элеонор проецировать всё происходящее вокруг на себя, она болезненно остро ощущает, что любая фраза, любой факт - о ней; характерно, как она вдруг отчаянно бросается объяснять происшествие в её детстве, из-за которого её пригласили, через пять минут после того, как Марквей упомянул о нём, когда разговор свернул на совершенно иные предметы. Таким же образом Элеонор ощущает, что Дом На Холме - это о ней и для неё (но об этом чуть ниже).
Это мучительное напряжение между жаждой самодостаточности и собственного бытия и страхом перед отделённостью и бытием самой по себе с треском взрывается последней мыслью в жизни Элеонор: "Почему они не остановят меня? Разве они не видят, что происходит? Но это происходит с тобой, Элеонор. Да, наконец-то что-то по-настоящему, действительно происходит со мной".
Особо поговорим о Тео, роль которой, думается, самая важная после Элеонор. Тео - почти полная её противоположность: элегантная и уверенная в себе, спокойная, ироничная, полная достоинства; она шокирует Элеонор, вторгаясь в её внутреннее пространство, то есть озвучивая те её мотивы и страхи, которые предпочитает игнорировать и она сама (ведь Элеонор не только ищет себя, но и прячется от себя же), а делает это потому, что как виктимность, так и навязчивая дружественность Элеонор угрожают защитному панцирю Тео. Ведь они и в этом отношении противоположны, и Тео оберегает своё "я" при помощи равнодушного скепсиса и дистанции по отношению к окружающему бытию. Истерическая реакция Элеонор на неё неслучайна - Тео с её манерами явственно напоминает Элеонор о семье, ещё одном сильнейшем источнике фрустрации, семье, к которой она питает жгучую и давнюю ненависть и из-за этого - также и мучительно сильное чувство вины. Элеонор знает, что Тео может подавить её, и потому воспринимает с определённого момента едва ли не само её присутствие как агрессию.
Теперь к Дому На Холме и тому, что там обитает. Большую часть фильма в доме, в общем, ничего не происходит - а ничего определённого не происходит за весь фильм; тем не менее, он страшный и страшен почти с самого начала. При полном отсутствии призраков их полностью заменяет фраза, которую миссис Дерби, присматривающая за домом, произносит монотонно и невыразительно, обращаясь к каждому новому постояльцу: "Я не остаюсь после приготовления обеда. И не позже того, как стемнеет. Я ухожу перед наступлением темноты. Мы живём в городе, в милях отсюда. Так что если вам понадобится помощь, вокруг не будет ни души. Мы не сможем услышать вас ночью. Никто не сможет. Ближе, чем в городе, в округе никто не живёт. Никто не подойдёт ближе к этому месту. Ночью. Когда стемнеет". Дом На Холме - здание в духе Лавкрафта - тут нет совершенно прямых углов, нет ничего ровного, он всё время как-то слегка искажён, нависает, искривляется; в то же время это добротный, очень прочный дом (я не буду цитировать знаменитый первый абзац романа Ширли Джексон - вы и сами его легко найдёте), не то что обычные ветхие дома с привидениями; это не живой мертвец, тянущий к жертве свои гниющие руки, разваливаясь на ходу, Дом На Холме скорее похож на ветровое стекло грузовика, о которое разбиваются мошки. Это могучая, постоянная сила, явственно превосходящая возможности к сопротивлению колеблющейся, слабой Элеонор. Что до неё, то дом становится для неё своего рода зеркалом во многих смыслах: это проекция её собственного эго, она отождествляет себя с домом и оттого чувствует себя цельной только в нём; это проекция доктора Марквея как идеального возлюбленного, они с домом "предназначены друг для друга", и Элеонор ревнует к миссис Марквей дом так же, как до того - доктора; наконец, это просто собственный дом, несомненный образ рая и вершина мечтаний на протяжении всей жизни Элеонор. В этом смысле велик соблазн счесть, что мы вообще смотрим не историю про призраков, а историю навязчивого бреда - однако в Доме На Холме всё-таки действительно что-то происходит, дверь ведь выгибалась не сама; но одно, конечно, не мешает другому - почему бы это не быть истории о том, как сила дома покорила и без того склонный к безумию разум? Правда, лично я (но это я; почти уверен, что режиссёр возможности такого прочтения не подразумевал) задаюсь вопросом - а насколько реальна сама эта дверь и все свидетели, насколько реально всё в фильме, кроме домашнего скандала Элеонор и её отъезда? Эти сцены кажутся мне неуловимо, но сильно отличающимися от остальных, и я не могу не задуматься, а не является ли Дом На Холме просто тем самым "домом со львами", который Элеонор наконец нашла - в своей голове?..
После всего сказанного и в отношении такого прекрасного произведения говорить о технике кощунственно, но я всё же не могу и умолчать. "The Haunting" прекрасно срежиссирован. Ритм сцен, монтаж, использование света, построение кадра - всё именно так, как нужно. И, говоря о последнем - в фильме гениальная, я повторяю, гениальная операторская работа. Как вышло, что оператор Дэвис Болтон не был ни на что номинирован за неё - для меня загадка. То, что он делает с камерой, просто потрясающе, и львиная доля того впечатления, которое производит фильм (подчеркнём - вся мистика в фильме целиком показана благодаря камере да простейшим звуковым эффектам), является заслугой оператора.
"The Haunting" - великолепный фильм, смотрите ли вы его как пробирающий до костей мистический фильм ужасов или как своего рода гимн фрустрации и депривации. Он хорош и по форме и по содержанию. Жажду теперь прочесть и оригинальный роман.

Прежде всего я должен уведомить, что всё нижеследующее вступает в совершенное противоречие с мнением почти профессионального театроведа, поэтому не имеет ценности и ни в коем случае не должно вызывать доверия.
Я, знаете ли, много лет не был в театре. У меня даже создалось впечатление, что театр я не люблю. Решив всё-таки в порядке поддержания общей культуры туда зайти, я понял, что это ошибка. Но вместо рассуждений о том, что надо бы почаще там бывают, поговорим о том, где уже всё-таки побывали. Ходил я в Московский новый драматический театр на "Обыкновенное чудо" в постановке Наркас Искандаровой.
Выбор спектакля частично был связан с тем, что знакомая пьеса позволяет в полной мере оценить постановку, не смешивая её с плюсами и минусами изначального материала, а это - моя любимейшая работа Евгения Шварца. И моему видению пьесы постановка оказалась совершенно адекватна... Но сегодня я обнаружил, к своему удивлению. что это понимание, кажущееся мне самоочевидным, таковым является не для всех. Так что, допуская, что вы тоже трактуете "Обыкновенное чудо" как-то не так, как мне привычно, скажу одновременно про своё понимание и понимание режиссёрское, благо они, кажется, практически совпадают. Это история о первой любви, причём (что удивительно часто упускают в историях о первой любви) о любви подростковой - о наивности, неуверенности, невероятном эмоциональном накале и эмоциональных же перепадах и о глупостях которые кажутся чем-то невероятно важным (да и оказываются). Именно эта подростковость так и брызжет из главных героев, и проблема Медведя, конечно, очень возрастная - проблема страха перед своим телом и порывами, которые могут обидеть возлюбленную. Король - прежде всего, конечно, отец, а не тиран; Придворная Дама и Трактирщик - пара точь-в-точь таких же подростков сколько-то лет спустя после своих фатальных глупостей... Короче, это пьеса о том, что впервые влюбившийся человек очень счастлив и очень испуган, и хорошо бы первое возобладало над вторым.
Принцесса в исполнении Надежды Пылаевой прекрасна - очень милая, очень искренняя девочка, оставляющая совершенно пятнадцатилетнее впечатление. В её чувства веришь вполне и вполне им сопереживаешь. Медведь чуть меньше понравился мне - он органично смотрится вместе с Принцессой, но без неё заметно, что Евгений Рубин несколько переигрывает, хоть роль и предполагает резкость. Особо хочу отметить кульминационную сцену, где оба играют потрясающе, и этот дуэт действительно трогает. В тексте пьесы Король оставляет амбивалентное впечатление: он и "самодур и тиран" и весьма трепетный отец; в исполнении Анатолия Сутягина Король, к некоторому моему удивлению, вызывает живейшее сочувствие. Это, в общем-то, хороший отец, понимающий и заботливый, самодурство же его ограничено домом (Король совершенно не выглядит королём, политическая линия приглушённее, чем у Шварца) - видно, что это некогда сильная личность, но с годами проявления этой силы по неволе свелись к периодическим домашним капризам; по ходу пьесы он стареет ещё больше и теряет даже право на капризы, приобретая довольно трагическое измерение. Королевская свита в первом акте играет прежде всего комическую роль и довольно резко отличаются от остальных персонажей, выглядящих довольно повседневно, своими гротескными костюмами, выразительным гримом и манерами, напоминающими о пантомиме; во втором акте их роли углубляются, что отражается и в том, что персонажи довольно резко переодеваются в "цивильное". Меня совершенно поразила Татьяна Журавлёва в роли Придворной Дамы, если это и не лучшая актриса постановки, то одна из лучших. сравню её разве что с Сутягиным и, возможно, Пылаевой; ей прекрасно даются и комические сцены, и очень глубокое объяснение с трактирщиком, и финал, где она довольно неожиданно оказывается очень значимым персонажем. Образ очень яркий и сильный. А вот Министр-Администратор мне не понравился, это ложка дёгтя; Роман Бреев, кажется, переигрывает и смотрится ненатурально - но, думаю, свою роль играет и режиссёрская трактовка: на мой взгляд настолько циничный и настолько приземлённый персонаж не должен быть таким страстным. То же самое - не понравившееся мне сочетание трактовки образа и неумеренного накала игры, - могу сказать и про Охотника в исполнении Дмитрия Шиляева. Трактовка образов Хозяина и Хозяйки (в исполнении Олега Бурыкина и Ольги Беляевой) меня удивила: они выглядят скорее антагонистами, взбалмошный романтик и насквозь погружённая в быт мещанка, раздражающие друг друга, тогда как в пьесе скорее гармонично друг друга дополняли; однако во втором акте это впечатление несколько сглаживается, а кроме того, это сложные образы, которые я, честно говоря, и не представляю до конца как подать так, чтоб не вызвать у зрителя вопросов.
Постановка, к моему облегчению. довольно традиционная в смысле спецэффектов - их минимум. Сценическое пространство формирует преимущественно множество мольбертов. Костюмы весьма просты (в случае с Медведем - даже как-то нарочито), у придворных, как я уже сказал, несколько более выразительные, но без чрезмерного гротеска и вполне адекватные роли - и смотрятся все хорошо, никогда не режут глаз. Особо хочется отметить образ палача, создать выразительного персонажа, у которого нет реплик, только с помощью костюма и грима - впечатляющее достижение. Нарекания вызывает, правда, завершающая сцена пьесы - какой-то всеобщий танец кажется вовсе неуместным.
В целом постановка мне весьма понравилась, актёры талантливы, и режессура хороша. Но, напоминаю, это мнение совершенно не совпадает с заключением профессионала.
И вообще надо почаще ходить в театр.

Вот уж не думал, что из такого сочетания фэндомов и песни (тем более, что сама по себе она... не весьма удачная, говоря тактично) может выйти что-то хорошее, но прекрасно же!

Friends on the Other Side

Мендл Цейтлин из Жидачова
Рабби Мендл - мужчина очень пожилой, но с годами не согнувшийся, напротив, в его фигуре ещё чувствуется мощь. Морщины на его лице оставлены, кажется, преимущественно мягкой улыбкой, не сходящей с него почти никогда, хотя в этой улыбке чувствуется и грусть. С возрастом его глаза приобрели неопределённо-блёклый оттенок, какой иногда бывает у неба после дождя. Седая борода спускается рабби на грудь. Одет он большей частью старомодно - белая сорочка, жилет, аккуратные тёмные брюки, - и небогато (всё это не новое), однако и имиджа хасида-ортодокса не поддерживает. Сложно избавиться от впечатления встречи со своим добродушным дедушкой, находясь рядом с этим человеком.
Будущий рабби Мендл родился на Украине в начале века. Между побегами в лес и отсидками по подвалам, когда через Жидачов проезжали казаки, красные, махновцы или ещё кто-то, кого стоило бы опасаться честным евреям, мальчик проводил, прилежно учась закону у местного рабби. Это был не только уважаемый и знаменитый цадик, но и, как говорили, баал шем, - и юный Мендл вскоре узнал, что это так. Рабби разглядел в нём особый талант и стал учить его с большим вниманием, не только требуя более точного знания Торы, чем от прочих ребят, но и обучая пользоваться этим благословением Всемогущего, ведь уже тогда рабби объявил, что Мендл будет его преемником. Юноша же охотно постигал эти науки, восхищённый как добротой Святого, благословен Он, так и достоинствами своего учителя, который воистину мог двигать горы молитвой, но не делал этого. До тех пор, пока не пришли они. Рабби поначалу пытался защищать общину, но однажды он позвал Мендла, которому тогда было уже почти тридцать, и объявил ему, что тот отныне сам будет рабби и должен нести ответственность за его хасидов; а сам старый баал шем должен остановить того Молоха, которому приносятся ныне эти жертвы. Рабби ушёл, и больше никто не видел его. А Мендл... он многому научился, но он не был ещё настоящим баал шемом; много пуль порой могут быть сильнее. А его сил едва хватило, чтоб выжить после того, как молодой рабби Мендл выбрался всё-таки из ямы с телами своих соседей и знакомых. До конца войны он ездил по оккупированным территориям, спасая единоверцев (и не только), а потом перебрался в Америку. Видеть Жидачов снова Мендл бы не смог. А ещё мендл решил, что он не будет таким скромным, как его учитель, избегавший пользоваться своим даром, помимо крайних случаев. Рабби Мендл знал, что в мире есть зло, безусловное и очень опасное, и он поклялся, что больше у этого зла не будет шансов торжествовать. Мендл путешествовал по всей Северной Америке (а порой не только там), разыскивая и уничтожая Нефанди, а заодно исцеляя больных и не забывая об обязанностях цадика. Долгие годы он делал это в одиночку, порой находя помощников среди других магов, некоторые из них потом следовали за ним долго, но эта работа - такая опасная... Около десяти последних лет рабби Мендл провёл со своими молодыми друзьями.

читать дальшеМудрая Ласка (Лита Ривс)
Худая, немного угловатая девушка - впрочем, достаточно всё же женственная. Недлинные, зато очень густые каштановые волосы торчат в разные стороны отчасти в силу небрежения хозяйки, отчасти по природной склонности. Чуть островатые черты лица, на котором равно часты выражение озорства и задумчивости. Изумрудно-зелёные глаза обрамлены густыми ресницам. Заношенные футболки, не всегда по размеру (обычно с чем-нибудь вроде "пацифика"), драные джинсы или не стесняющие движений шорты - обычная её одежда. Не стоит, конечно, забывать и про множество фенечек. Обувь Ласка не любит и носит только в крайних случаях, обычно демонстрируя красивые, хоть и довольно крупные ступни с длинными пальцами. Любовь к прогулкам и вообще кочевой образ жизни одарили девушку ровным, хоть и не слишком выраженным загаром.
Родители Литы были остепенившимися хиппи - не совсем уж радикальными, так что теперь, когда они нашли приличную работу и подстриглись, узнать об этом можно было только по тому, что они иногда жертвовали на спасение каких-нибудь китов, но достаточно, чтоб дочь захотела пойти по тому же пути. Лита никогда не была склонна к особенно протестным настроениям (конечно, мы, американцы, могли бы потреблять поменьше, но зачем драться с копами по этому поводу), просто искала единения с природой. Конечно, это делало её не слишком популярной, но Литу это и не волновало (тем более что родители сквозь пальцы смотрели на её регулярные прогулы, так что школьные интриги её не затрагивали). Она была едва ли не самой младшей в местной околохипповской тусовке, но там это имело так мало значения... А потом однажды там появился он, проездом заглянувший к ним гуру, коренной американец лет тридцати, с будто высеченным из камня профилем и мускулистым торсом. Он говорил о духах, которых алчные люди отогнали от себя бетоном и пластиком, о подлинной, естественной жизни и ещё о чём-то столь же зажигательном и этническом, а Лита, которой через три месяца исполнится пятнадцать, заворожённо слушала - а больше смотрела. Вскоре гуру уже помог ей узнать, что на самом деле она - Мудрая ласка (так ей сказала ласка-тотем, после того как девушка попробовала древнее индейское снадобье для инициации). А потом Ласка уехала с прекрасным индейцем в его дальнейшее путешествие - если честно, она только на второй день пути вспомнила о родителях, быстро нацарапала им открытку и постаралась забыть об угрызениях совести; влюблённость захлестнула её с головой. Бегущий Поток научил её видеть духов и говорить с ними, хотя мифы его племени ласка так и не приняла до конца сердцем - она верила, что они имеют смысл и в определённом роде истинны, но разве может быть истинной только одна-единственная мифология?.. Да и её учитель был не слишком хорошим Толкователем Грёз, раз сбежал из резервации, предпочитая проповедовать всем, кто готов слушать индейского мудреца. И очень хорошим человеком он не был тоже - уже скоро он дал Ласке понять, что одно дело - раскрыть ей глаза на духовную составляющую вселенной, а другое - быть вместе годами, об этом и речи никогда не было! От возвращения домой девушку удержала обида - это значило бы признать, что она целиком зависима от Бегущего потока, а ещё любопытство, потому что мир духов и правда был восхитителен. И Ласка продолжила своё путешествие по Америке, порой с единомышленниками, порой одна, не всегда сытая, иногда замерзающая, но неизменно неунывающая. А однажды она встретила очень, очень злых духов; Ласке и раньше встречались неприветливые, раздражённые или опасные создания, но ничего настолько фундаментально чудовищного она в жизни не видела. Девушка попыталась успокоить или изгнать их, стала разыскивать причину их появления... И если б не появился какой-то пожилой интеллигентный еврей, её тот тихий клерк, вокруг которого эти духи и вились, испепелил бы. После этого Ласка решила присоединиться к рабби в поисках подобных магов - или, точнее, того, что они выпускают... Рабби Мендл не мог отрицать существования духов как таковых, так что не осуждал общения Ласки с ними (методы общения смущали его больше), а та, в свою очередь, ничуть не сомневалась в реальности того великого духа с непроизносимым именем, которому он молился.
В двадцать пять лет Мудрая Ласка погибла, полностью истощив свои силы во время противостояния вторжению чудовищ из-за Горизонта.

Revolver (Брюс Нельсон)
Довольно высокий молодой человек атлетического сложения. Тёмные волосы острижены коротко, почти ёжиком. Черты лица правильные, довольно резкие - мощные скулы, широкий нос, - и несколько застывшие, поскольку мимика сдержанного мага весьма небогата. Правую половину лица Револьвера покрывает татуировка, схематически изображающая череп - чёрная глазница, вытатуированный на носу "провал", решётка, изображающая ряд зубов, на губах. У Револьвера крепкая мускулатура, но в то же время он гибок, а его движения зачастую стремительны. Главный атрибут его гардероба - тёмный кожаный плащ, идеальный для сокрытия большого количества оружия, даже довольно крупнокалиберного. Дополняют его обычно столь же тёмная футболка и не стесняющие движений штаны, а также крепкие туристические ботинки. На шее Брюс носит медный амулет в форме треснувшего колеса, и такое же выгравировано на барабане его револьвера (и даже выцарапано на бойке его патронов).
Брюс всегда был книжным мальчиком. Не то чтоб он был особенно слаб здоровьем или что-то ещё мешало ему проводить время, играя со сверстниками в бейсбол и ломая ноги при падении с деревьев, - просто свойство характера. Возможно, сказывалось не слишком большое внимание родителей (не то чтоб они совсем не замечали сына - просто работали) и отсутствие братьев и сестёр - а когда брат всё же появился, привычка уже укоренилась. В школе образ не слишком общительного и совсем не спортивного умника не прибавил Брюсу друзей, но он не был самым бедным, самым страшненьким (даже очков не носил, несмотря на обильное чтение) или самым странным в классе, так что доставалось ему умеренно. Изгой, в целом удовлетворённый своим положением (разумеется, синяки ноют, а забрызганные грязью книги - это очень досадно, но, говорил себе Брюс, могло бы быть и хуже, а о популярности он точно никогда не мечтал), - таким он оставался лет до шестнадцати. А потом его младший брат пошёл в школу; вот у малыша Стиви были и астма, и сильная близорукость, а стоицизма старшего брата не было. Короче говоря, ему очень крепко доставалось. До этого момента Брюс и не подозревал, что сильно привязан к младшему брату, но позволять его терпеть то, что без особых жалоб терпел сам, он не собирался. Юноша записался в секцию восточных единоборств, а всё свободное время посвящал физическим тренировкам. Через полгода никто не решался приставать к младшему брату Этого Парня. А Брюс, тем временем, вошёл во вкус, так что продолжил занятия с не меньшим усердием - и более того, довольно скоро мог в спарринге победить парней, занимавшихся годами (юноша и сам удивлялся своей реакции и точности). Причины этого он узнал в восемнадцать, отправившись на выездные соревнования, где к нему подошёл неопределённого возраста азиат, кажется, чей-то тренер, и рассказал об его особом предназначении. Брюс стал его учеником... Но вскоре понял, что всё это индивидуальное просветление, освобождение от аффектов и иллюзий и прочее - не по нему. Влияние учителя было достаточно велико, чтоб он принял фундаментальные представления о сути мироздания, основанные на около-буддийских воззрениях Братства Акаши, но Брюс слишком много читал и знал, что в рамках этого мировоззрения возможна и иная жизненная философия; если у него есть особый дар, то он хочет посвятить его деятельности и установлению справедливости, а не рассматриванию своего пупка. Впервые мельком услышав об Эвтанатос, Брюс сбежал от учителя и, потратив немало сил на розыски, упросил магов смерти принять его. Револьвер, как он теперь звался, был не слишком критически настроен по отношению к мирозданию: из него не нужно бежать, необходимо лишь смазывать великое колесо, чтоб оно ровнее вращалось... После нескольких лет в тренировках с холодным и, главным образом, огнестрельным оружием, а также оттачивания хладнокровия и сосредоточенности, Револьвер отправился на поиски тех, кто не должен существовать. Он оказался чересчур материалистом, чтоб принять религиозные догмы любой из сект внутри традиции в полной мере, но это, несомненно, были хорошие образы для того, что, как и во имя чего делали Эвтанатос, поэтому Брюс взял все символы, показавшиеся ему годными. Он охотился не Нефанди около года, когда столкнулся с девушкой и старым евреем, выслеживавшими его потенциальную жертву. Револьвер счёл, что судьба не зря свела их вместе - а ещё, что им не помешает кто-то, способный сражаться без магии...

Сумеречный Геккон (Эрик Фаулз)
Это мужчина без возраста, тощий и жилистый, чьё и без того неприятного вида тело всё испещрено сетью шрамов, будто от множественных неглубоких порезов, часто пересекающих друг друга. Волосы отсутствуют у него вовсе, нос тонкий и несколько заострённый, что до остальных черт лица - их нелегко разобрать из-за того, что оно вечно подёргивается, всегда жутковато искажено... Впрочем, и всё его тело почти непрерывно сотрясают более или менее сильные судороги, движения прерывисты и угловаты. Широко распахнутые тёмные глаза Геккона едва ли возможно забыть - в них не просто плещется безумие, в них отражается нечто невообразимое... Единственной одеждой ему служит обёрнутая вокруг бёдер человеческая кожа - не из соображений стыдливости, но потому, что это доля, причитающаяся жрецу.
Эрик Фаулз родился во второстепенной ветви небогатого аристократического рода в Британской Империи. Его детство и отрочество прошло не в роскоши, но и безбедно, и не было ничем не примечательно в сравнении со сверстниками схожего общественного положения, за исключением порой беспокоивших его кошмарных снов - содержания большей части из них юный Эрик не мог припомнить, проснувшись, а в некоторых, кажется, происходили кровавые жертвоприношения или нечто в том же духе... Впрочем, кошмары были не часты и поступить в армию ему не помешали. Довольно скоро офицер Фаулз отправился за море, на англо-бурскую войну (конечно, тогда он не мог знать, что это только первая из них). В одном из сражений он был ранен, сбился с пути, отстал от своей части и, истекая кровью, блуждал по джунглям, переживая весьма болезненное Пробуждение, пока не наткнулся на поселение дикарей. Они выходили белого человека, а затем их шаман, сочтя эту встречу явной волей духов, стал учить его. Так британский офицер стал туземным колдуном. Проведя несколько лет в Африке, Сумеречный Геккон решил вернуться в Европу - в "цивилизованных" странах говорить с духами умели лишь немногие, а всякому следует быть со своим племенем. Кошмару почти прекратились, но Сумеречный Геккон постоянно ощущал некий смутный зов, будто где-то глубже в мире духов что-то ждало его. Год за годом он развивал своё понимание путей духов (тем временем приобретя определённый авторитет среди магов Великобритании, несмотря на свои эксцентричные методы), пока однажды он не прошёл достаточно далеко, чтоб узреть ИХ... Больше, чем реальность, ужаснее, чем небытие. Эрик вспомнил, Эрик осознал смысл своих снов и Эрик стал одним из опаснейших Нефанди Европы. Много лет он приводил магов в трепет, хотя статическая реальность все меньше терпела его (пожалуй, лишь прогрессирующее безумие удерживало ещё его в мире). После великого конфликта в сорок пятом Геккона окончательно вышвырнуло далеко за Горизонт, к его невообразимым хозяевам. Окончательно обезумевший маг обратился в их гонца, глашатая и щупальце, - он порой появлялся на Земле (и не только), неся за собой ужас за гранью воображения, и вновь исчезал. Однажды Геккон ощутил зов мелкого паразита из тех, что селятся на ничтожнейших из слуг его повелителей на краю их владений; зов исходил из маленькой лаборатории на Земле. Она, конечно, была защищена от вторжения, но никак не от Сумеречного Геккона, даже не замечающего, что переходит из одного мира в другой, а четыре юных лаборанта слишком крепко поверили в научные догмы, поэтому когда явившийся из ниоткуда безумец открыл им окошко в бесконечные пространства, более древние, чем большой Взрыв, их разумы не выдержали (по крайней мере, достаточно, чтоб сквозняк бездны смог коснуться их сущности, навеки изменив её)...
Во время жертвоприношения великим древним богам Сумеречного Геккона разрубил надвое агент Технократии, отправив на давно ожидаемое новое перерождение.

запись создана: 03.02.2012 в 23:58

Посмотрел наконец-то "Рапуцнцель: Запутанная история" (мне всё-таки стоит поактивней восполнять то, что я пропускаю в кинотеатрах). Отличный мультфильм, за исключением одного серьёзного недостатка - но всё по порядку.
Я, пожалуй, не припомню другого диснеевского мультфильма, сюжет которого был бы столь явственно аллегоричен. Обычно я прямые аллегории не люблю, но в данном случае это работает - не знаю уж, потому ли, что талантливо сделано, или потому, что, несмотря на прозрачность образа, антураж смотрится хорошо и сам по себе. Итак, перед нами история о чрезмерной опеке и о соперничестве матери и взрослеющей дочери (в не столь заострённой форме, как в "Белоснежке", и от того более реалистичная и жуткая). Собственно, помимо башни (и то - как посмотреть) и волшебных волос всё как в жизни: соперничество это не вполне осознанное (а для дочери так и вовсе незаметное) и проявляется, конечно, не в вырезании сердца, а всего лишь в систематическом и как бы случайном подавлении всякого проблеска самоуважения, уверенности в себе и амбиций у дочери. Матушка Готель ненавязчиво, благодаря силе привычного обычая, собственной напористости и, конечно, основе любой семьи - шантажу любовью и долгом, ставит себя в любую секунду в центре домашней жизни, ей должно быть уделено внимание, она юная красавица, она усталая добытчица, а Рапунцель, конечно, тут очень любят, она, матушка, холит её и пылинки с неё сдувать готова, но, в общем-то, эта нескладная и капризная девчонка только под ногами мешается. И, конечно, Рапунцель при таких условиях остаётся быть только очень, очень благодарной за заботу и бояться внешнего мира - если так к ней относятся здесь, в мамином, полном любви доме, то как же на неё посмотрят беспристрастные люди?.. Собственно, весь образный ряд мультфильма работает на эту идею: запертая башня, опутывающие всё вокруг волосы, молодеющая в присутствии дочери матушка... Не знаю. насколько был хорош с маркетинговой точки зрения ход с названием, но с художественной "Tangled" - это как раз то, что нужно, ибо таким же образом кратко суммирует самую суть. Характерно, что фактически матушка Готель ничего не может, кроме как подавлять Рапунцель, как только та перестаёт быть покорной и сопротивляется, матушка оказывается обезоружена - разумеется, пока не уничтожит её уверенность снова; кажется, это самый бессильный диснеевский злодей - но борьба Рапунцель отнюдь не становится простой.
Собственно, про образы основных героинь большая часть уже сказана, остаётся лишь добавить, что Рапунцель совершенно очаровательна - прекрасное соотношение робости и безбашенности, какое, пожалуй, может быть реалистичным лишь в случае девушки накануне восемнадцатого дня рождения. Она будет отныне моей второй любимой диснеевской принцессой, сразу после Ариэль. Флин - что типично для мужских персонажей фильмов про принцесс, - не слишком выразителен, но и не раздражает, как многие его коллеги; эдакий типичный очаровательный негодяй, который на самом деле просто запутался. Неожиданно и непривычно хороши сайдкики - полагаю. во многом потому, что они не говорящие; и конь, и хамелеон очень яркие, забавные и в известном смысле восполняют недостаток силы характера у главных героев. Совершенно неожиданно мне понравились поющие разбойники - в начале эпизода с ними я было закатил глаза в тоске, но нет - это неожиданно не выглядело глупо, напротив, образы забавные и симпатичные.
Что до саундтрека... Ну, знаете ли, Алан Менкен го... плохой музыки не делает. Саундтрек замечательно лёгкий и жизнерадостный, из тех, что хочется слушать и слушать. А вот выбрать самый удачный номер - как раз проблема, больно уж они хороши. Думаю, мой любимый всё-таки "When Will My Life Begin" - нежная мелодия с идеальным балансом между весельем и меланхолией, и она в точности выражает идею и основное настроение фильма. С другой стороны, очень трудно устоять перед очарованием классического водевиля, сосредоточенном в "I've Got A Dream", ведь чертовски зажигательно! Ну и, поскольку злодеям почти никогда не достаётся песен, а ещё реже эти песни хороши, нельзя не отметить "Mother Knows Best" - уникальный случай мажорной злодейской песни (кстати, вы не ощущаете преемственности по отношению к соответствующему номеру в "Русалочке" того же Менкена?).
А теперь про визуальную составляющую... Я попробую разделить рассуждения относительно эстетики и технической реализации, но в полной мере не выйдет, тем более, что вопросы есть по обоим поводам. Кажется, дизайн персонажей всё же хорош (о причинах сомнений - ниже), образы получились достаточно выразительными. Что до окружения - честно сказать, мне не очень нравятся здания, они смотрятся слишком похожими на иллюстрацию к книжке для самых маленьких, что дисгармонирует с общим настроем фильма да и вообще несколько безвкусно. И в целом мне не очень нравятся цвета - не могу точно определить, что с ними не так, но они смотрятся слишком резко, аляповато, в общем, напоминают о разноцветном креме на торте. За исключением световых эффектов - они очень хороши, да и не удивительно, на них во многом построена эстетика "Рапунцель", они же расставляют зачастую нужные акценты и создают настроение. И тут мы переходим к самому неприятному - я всегда полагал, что трёхмерная компьютерная анимация должна на данном этапе применяться в мультфильмах про животных и говорящие машинки, поскольку хорошо изображать людей с её помощью пока не получается - и, к несчастью. "Рапунцель" это подтверждает. Персонажи выглядят так, будто отлиты из силикона, их мимика порой (прежде всего в сценах плача) крайне ненатуральна, да и вообще волосы выглядят куда лучше людей - что всё-таки нехорошо. даже если соответствует идее мультфильма. Короче говоря, я уверен, что в классической анимации "Рапунцель" смотрелась бы много лучше. Но, чтоб не заканчивать ложкой дёгтя, отмечу, что речь только о технической стороне - режиссура и всё, что зависит лишь от неё, тут на высоте.
Но в любом случае "Рапунцель" мне весьма понравилась, недочёты видеоряда не могут испортить отличный сценарий и постановку. Рад, что посмотрел.

...И тут в бар заходит девица явственно не соответствующего ему статуса (как позже очень верно охарактеризовал её хозяин заведения "Шлюха, французская шлюха!"). Разумеется, мы выразили ей своё почтение и учтиво предложили присесть, но мадемуазель, очевидно, спешила - только предала нам, что госпожа Мираж желает нас видеть. А надо знать, что Мираж - шикарная дама из этих, Экстатиков, ну, тех. что творят чудеса после оргазма под кокаином. Каждый раз, как бываю у неё, почти хочется остепениться и завести свой дом - эта женщина живёт, надо признать, со вкусом. Впрочем, приглашали-то нас, как оказалось, не к ней - она изволила рекомендовать нас коллеге из Ордена Гермеса (ну, такие приверженцы классики, вроде Гендальфа и Дамблдора). Что тут скажешь, мы и правда лучшие на улицах - скромность не должна идти в ущерб честности. Гении трущоб, повелители коллекторов, чудотворцы помоек, герои тёмных переулков - это мы. Да, на чём я остановился?.. Так вот, этот мсье Нефариус оказался весьма любезным господином, хотя по его взгляду и заметно, что работает он в, скажем так, контрразведке. Задание он нам обрисовал так: с чрезмерной поспешностью перебив компанию злых колдунов в Нью-Йорке он обнаружил, что необходимого ему артефакта при них не было; артефакт этот - шкатулочка с чумой и лежит он теперь где-то под городом. Меня идея посетить Нью-Йорк сразу захватило - в Париже я знаю уже каждую собаку, причём буквально, так что повод ощутить ароматы другого мегаполиса, изучить его тёмные уголки, поговорить с его духами... Как устоять? К счастью, мои коллеги тоже легко согласись - полагаю, Айрони двигала ностальгия, а наш буддийский убийца... не уверен, что он знал, на что соглашался - с тем, кто так крепко мешает алкоголь и героин никогда не знаешь, слышит ли он тебя.
Перелёт через Атлантику был неприятным, должен сказать. Нет-нет, мы летели первым классом, кресла были куда мягче, а еда - куда съедобнее, чем всё, что мне доступно обычно, и даже кино с Джулией Робертс не показывали... Но стоит выглянуть в иллюминатор и заметить нечто циклопическое, зловеще поднимающееся из глубин... Нет, я об этом говорить не хочу. Налей-ка ещё выпить.
Нью-Йорк впечатляет. Конечно, ему недостаёт парижского возраста, аромата веков, призраков тамплиеров и умудрённых опытом духов готических соборов - зато какие толпы, какая плотность застройки, какие горы мусора в баках! Жизнь просто кипит! Вопрос был в том, с его начать - никаких зацепок мсье Нефариус нам не дал, а прочёсывать всю нью-йоркскую канализацию... Впрочем, времени-то у нас достаточно - ну, так мы тогда думали.
Поэтому решили для начала пройтись по злачным местам, в которых (уж не знаю, почему нам выдали именно и только эти сведения) бывал последний владелец шкатулки. Знаешь, в чём проблема, когда приходишь в нью-йоркский байкерский бар в плохом районе? Неожиданно осознаёшь, что школу бросил десять лет назад, да и учили там английскому хреново. Так что я не знаю точно, в каких выражениях Айрони расспрашивала там про шкатулку, но для местных это прозвучало достаточно подозрительно - к счастью, наша фокусница же нас и выручила, ибо самый крутой парень на местности на неё запал и потому от насилия воздержался. А в противном случае было бы обидно: тёмные дела в этом баре совсем не входили в зону наших интересов, просто тут какой-то из этих жутких подземных трупов-хакеров обретается.
Дабы более не натыкаться на агрессивных субъектов сверх необходимого, на следующий день мы решили найти местного проводника. Есть у меня пара знакомых крыс-оборотней (есть такие, как-нибудь в другой раз расскажу), они поделились контактами своих нью-йоркских родичей, Джерри и Спиди Гонсалеса. Нет, я серьёзно! Слушай, если б я врал, то мог бы выдумать и что-то получше антропоморфной крысы по имени Джерри! Так вот, приехали мы к ней на свалку, а она объясняет, что в канализацию. мол, больше ни ногой, там что-то Спиди сожрало. Это уже кое-что. Они ж до того годами тут жили, аллигаторами-альбиносами их не запугаешь, значит, что-то новое, смекаешь? Ну, полезли мы в ту дыру, где пропал Спиди...
Я ничего жутче в жизни не видел, говорю тебе. Просто мороз по коже. Знаешь, бывают люди настолько больные, что при взгляде сердце от жалости и ужаса сжимается, хоть бы это был и незнакомец... Так вот, тут таким был город. Омертвевший, опустошённый, противоестественный. Всюду, всюду, в каждом камне, баке, столбе живут духи, сама живая сущность этих предметов - ты уж мне поверь, я профессионал. А тут их не было. Ни одного. Пустота. Кажется, моих спутников напугал такой же обездушенный, медленно разлагающийся человек, но меня больше волновало состояние всего города. Нам всё-таки нужно было спешить, или Нью-Йорку грозило нечто вроде рака в неоперабельной стадии.
Пока коллеги продолжали (от безысходности, как по мне - искать без зацепок тёмную личность в опасных притонах всё равно, что иголку в стоге сена, если б сено могло тебя убить) осматривать бары, я стал проверять другие участки канализации. К счастью, зараза ещё не охватила весь город - она распространялась из одного центра, а дальше опустошённые участки расходились оттуда лучами - кто-то там прошёл, изгоняя или пожирая всех духов на своём пути. Шкатулка, вероятно, была в центре, о спускаться в эту клоаку без плана... Я предложил пойти по одному из чумных следов и попытаться отловить этих тифозных Мэри - во-первых, они, вероятно, знают точный путь к шкатулке, а во-вторых, это остановит разрушение хоть на одном участке. Коллеги пожелали проверить ещё один контакт - фею, которая, похоже, трахалась с тем колдуном, но от неё (забавная девчонка, кстати, далеко пойдёт, если не сдохнет раньше - я имею ввиду, она умеет держать себя, а на улицах это главное), так вот, толку от неё не было, так что им пришлось принять мой план... Отправились мы на охоту по коллекторам...