И, как с небес добывший крови сокол, спускалось сердце на руку к тебе
После долгого перерыва написалась безделка.
Скалы в слезах, и в морщинах море, Буря шагает морским простором. Море в морщинах, и скалы в слезах, Ветер запутался в парусах. К небу прижавшись, парит альбатрос. К мачте прижавшись, стонет матрос. Его обливает и дразнит волна, Она и облить, и дразниться вольна. Кончится буря - что мне за горе? Я никогда не бывала у моря...
мне не хватает в закрытых садах воздуха, рвущего плоть... (с)
«Карусель, карусель, начинаем рассказ… Прокатись на нашей карусели», - старая, известная любому ребенку 80-х мелодия лилась из покосившегося динамика на столбе посреди небольшой площади. Городок, в котором играла эта музыка, ничем не отличался от тысяч подобных поселений по всей стране. Узенькие улочки, на окраинах грязные и замусоренные, в центре слегка облагороженные. Старые, порой даже ветхие, одно-, двух- и трехэтажные дома, глядящие подслеповатыми окнами на редких прохожих. Жителей в городе мало, в основном старики, но порой встречаются и люди среднего возраста. продолжим?Молодежь бывает здесь только летом, и то потому, что родители отсылают их из крупных городов к бабушкам и дедушкам, обосновывая это странными словами: «Тебе надо пожить на природе и подышать свежим воздухом, а не выхлопными газами». Хотя какой может быть свежий воздух в городе, где прямо на улицах свалены мусорные кучи, распространяющие вокруг себя сладковатый удушающий запах. Ближе к центральной площади их становится меньше, но здесь почти нет деревьев. Лишь толстые ленивые голуби не спеша прогуливаются по каменным плитам центральной площади, ища одинокий чахлый кустик травы, выбивающийся из камней. На несколько мгновений площадь оживает, но затем более сильный и толстый голубь отвоевывает себе пищу и гордо удаляется на какой-нибудь карниз, чтобы там в одиночестве понять, что добыча несъедобна и погоревать о былых временах, когда в городе было много детей, которые приходили на площадь и приносили голубям вкусные мягкие свежие булки. Почти ничто не тревожит голубей на этой площади. Почти... На площади появился молодой человек с рюкзаком за плечами. Он подошел к столбу с динамиком, остановился, улыбнулся каким-то своим мыслям, оглянулся по сторонам и направился к небольшому магазинчику с запыленной витриной. Голубь заинтересованно смотрел ему вслед. Этот человек был так непохож на тех бескрылых, к которым привыкли птицы. Он скорее напоминал тех детей из прошлых времен. У человека был живой взгляд, он чему-то радовался, скорее всего просто самому тому факту, что живет на этом свете. «Но что могло понадобиться такому человеку в этой дыре?» Ответ появился на пороге магазина с пакетом в руках. Молодой человек вышел на середину площади, огляделся по сторонам и направился на одну из боковых улочек, ведущих к холмам за городом. Голубь так заинтересовался происходящим, что решил вспомнить молодость и полетел за незнакомцем. Последний двигался достаточно быстро, поэтому когда старая птица нагнала его, человек уже ставил палатку на вершине холма, с которого город был виден как на ладони. Голубь пристроился на соседнем дереве и стал наблюдать. Молодой человек закончил ставить палатку, теперь он разводил огонь и по-видимому собирался что-то готовить. День клонился к вечеру. Все вокруг окрасилось в теплые золотистые тона. Но старый город даже в этот предзакатный час выглядел обветшавшим и грязным. Если бы голубь умел морщиться, он обязательно бы это сделал – настолько неприятное впечатление производил на него городок. Но похоже юноша не разделял его мнения – он поднялся в полный рост и с восторгом смотрел на окутавший город свет. В этом взгляде было такое неподдельное восхищение, что голубь невольно залюбовался этим человеком, который похоже умел находить прекрасное во всем. Солнце село. Юноша глубоко вздохнул, развернулся и зашел в палатку. Он забыл и о котелке над костром, и о самом огне. Постепенно дрова догорели, а угольки перестали мерцать во тьме, но в палатке все еще горел фонарь. Так как ничего не происходило, голубь сунул голову под крыло и задремал. Где-то вдалеке пролаял собака. Наступила ночь…. Первые лучи солнца проникли сквозь листву, пробежались по перышкам птицы, щекоча их, и игриво нырнули под крыло, разбудив пернатого. Он встрепенулся, отряхиваясь ото сна, расправил крылья и взлетел, намереваясь посмотреть, как поживает его сосед. Впрочем, это ничего не дало, так как вершина холма была пуста – ни палатки, ни человека. Только небольшое костровище напоминало о том, что здесь было живое существо. Однако вдали, на тропинке, ведущей к городу, виднелась быстро шагающая темная точка. Рассудив, что может произойти еще что-нибудь необычное, голубь полетел вслед за ней. Когда он добрался до центральной площади, которую накануне покинул в такой спешке, внимание его привлекла толпа людей, собравшаяся около часовой башни. Это была одна из немногих достопримечательностей этого города. Башня насчитывала сто с лишним лет, и часы давно сломались, а камни обветшали. Но черты былой красоты еще можно было увидеть – великолепные карнизы, резная отделка окон, витражи – неудивительно, что башня была тем местом, за которым следили в первую очередь. Внутри нее располагался крохотный городской музей, не имеющий впрочем, в своей коллекции ничего особенно выдающегося, лишь то, что есть в каждом музее – черепки, предметы быта и труда и так далее. Именно здесь и собрался городской люд – начиная от толстенького лысого мэра и заканчивая бродягами с площади, которые пришли поглазеть на действо. В центре комнаты, рядом с мэром стоял тот самый молодой человек, за которым следовал голубь. Юноша что-то с жаром доказывал, размахивая одной рукой, а второй крепко прижимая к телу какой-то предмет, завернутый в тряпку. Мэр внимательно слушал, изредка кивая. Наконец молодой человек закончил говорить и с улыбкой отдал таинственный предмет городскому главе. Тот развернул тряпицу, счастливо улыбнулся, и показал предмет окружавшим их людям. По толпе пронесся восторженный вздох. Люди наперебой кинулись к юноше, стремясь пожать ему руку или похлопать по плечу. Тот смущенно краснел и улыбался. К сожалению, голубь так и не смог разглядеть, что же за предмет вызвал такую реакцию – слишком много народа было вокруг. Наконец толпа схлынула, унося с собой совершенно растерявшегося юношу, и зала освободилась. Неизвестный предмет стоял теперь посередине комнаты на небольшом постаменте. Заинтересовавшись, голубь подлетел поближе. Его взору предстала картина – обычный среднестатистический городской пейзаж, изображающий тот самый вид с холма, которым накануне так восхищался молодой человек. Но видимо художник и впрямь умел находить прекрасное в ужасном. Такой знакомый и такой нелюбимый голубем вид вдруг предстал перед ним с совершенно другой точки зрения. Город купался в теплых лучах, пробивающихся сквозь облака. Пылинки, похожие на крохотных фей, танцевали в солнечном свете, водя свой чудесный хоровод. Город на картине был живой, наслаждающийся светом и теплом, радующийся, казалось, что он сошел со страниц книги сказок. Голубь замер от удивления и восхищения. Он не знал, что некоторые бескрылые способны создать такое чудо. Внезапно птица поняла, что с этого дня жизнь в городе изменится. Нет, люди не начнут реставрировать дома или убирать улицы, но в их глазах появится солнечный огонек. Даже в самое хмурое время они смогут прийти в музей и посмотреть на родной город другими глазами, посмотреть на его истинное лицо. И тогда у них появятся силы жить дальше. Они уже не смогут смотреть на город по-старому. Их жизнь изменится, как жизнь ребенка, впервые прокатившегося на карусели.
В 98 году прошлого века Группа "Сплин" Спели песню О девочке с глазами из самого синего льда. Но мало кто помнит, Что тридцать лет назад Была girl with kaleidoscope eyes И два цветка, yellow and green, Росли so incredibly high.
Все исполнится, поверьте... Только нам, судьбой забытым, - Тихий хруст зеркальной смерти Под раздвоенным копытом (с)
- Аня...как думаешь, то, что мы делаем с Сергеем...это нормально? - Я считаю это...естественным и объяснимым, - я криво улыбнулась и искоса посмотрела на подругу, про себя добавив: "Я не принимаю столь нечеткую категорию как "нормально". "Норма" у каждого своя, и я не считаю, что норма одного человека должна довлеть над нормой другого. У каждого из нас и так вагон штампов и шаблонов в голове, навязанных обществом. Но вряд ли ей сейчас будет интересно слушать эту лекцию", - Что тебя беспокоит? - Он любит меня... - неуверенно начала подруга. читать дальше- ...наверное? - я ухмыльнулась. - Я не уверена... Я не доверяю людям, ты же знаешь. Вернее...немногим доверяю. Я вдруг перестала ухмыляться и с серьезным, даже мрачным видом поймала ее взгляд, вцепившись пальцами в ее руку и заставив посмотреть мне в лицо. Она удивленно покосилась на меня. - Если ты его любишь...доверяй ему. - Почему? Я отпустила ее руку и полуприкрыла глаза, как делаю всегда, когда пускаюсь в пространные размышления вслух, "лекции на ходу". - Недоверие или доверие - как место для фундамента здания ваших отношений. Бывает так, что само здание не блещет архитектурными украшениями, оно является не украшением твоей жизни, а теплом и защитой...и ты знаешь - оно простоит долго. Всю жизнь, возможно. Нельзя загадывать настолько далеко, ведь мы даже не знаем наверняка, взойдет ли завтра солнце, ибо не видели его - завтрашнего солнца, - я хихикнула. Потом серьезно продолжила. - Недоверие же - как песок. Сколь бы ни был прочным фундамент, а само здание прекрасным произведением искусства, как сказочный дворец... - я скорбно вздохнула, выдержав драматическую паузу. - Оно разрушится очень и очень скоро, не выдержав испытание временем. Доверяй любимому...пусть даже он впоследствии окажется свиньей или же просто разлюбит, Но ты будешь знать, что ваши отношение, ваше прекрасное маленькое "мы" разрушила не ты, своими руками вместе с ним возведя дом на песке. На своем песке! Обстоятельства ли, другие люди, он сам или же ты просто разлюбила его - это уже не столь важно. Главное, что ваши отношения не были обречены на провал с момента недоверия. - Ань...ты умная. - Неа! - мне вдруг стало весело. Я заулыбалась и тихонько хихикнула. - полено поленом! Получив горький урок в школе и лицее, я пришла к неправильным выводам - что на всякий случай нужно не доверять никому и сомневаться во всем, чтоб потом не было так больно. Правильным же выводом было не бояться, - я грустно улыбнулась, пусто глядя вперед. - Не бояться потери, не бояться других людей, не бояться, что тебя поймут неверно, не бояться боли! Я стала бояться потери близких. Я стала мучить их недоверием - и чем ближе был человек, чем сильнее я его любила, тем больше боялась, не доверяла...мучила. "Точно ли я тебе нужна? Точно ли любишь? Почему изменилось твое отношение ко мне? Я тебе надоела?" Я поняла урок с точностью до наоборот! - я хрипло рассмеялась. - мои уроки дорого стоят...слишком дорого. Боялась боли...боялась потерять любимого человека. Я думала, что это будет настолько мучительно, что я умру, оставив бродить по земле пустую оболочку, - пошевелив пальцами воздух, я вдруг вздрогнула. - Слышала о фениксе? - Конечно. Огненная птица. Она умирает, чтоб потом воскреснуть. А что? Я промолчала, радостно, даже ласково улыбаясь своим мыслям. Потом тихо прошептала: - Я слишком большое значение придавала мелочам. С какой интонацией говорит человек, какие эмоции пытается вложить в именно...дазайн-слова! здесь-и-сейчасные! Как смотрит ученый в микроскоп, рассматривая причудливые мелкие процессы клеток, я пыталась понять, что думает человек в данный момент и, отталкиваясь от этого, понять его общее отношение ко мне. Но я всякий раз забывала о том, что именно "лежит на стеклышке под микроскопом"...и частью чего является тот кусочек, который я безжалостно отщипнула для изучения. Забывала, из-за чего в итоге все эти усилия... Из мелочей состоит все большое. Это я усвоила, но, придираясь к мелочам, я забывала об основном - что состоит из этого всего. Я верила в худшее с большой охотой, когда как лучшее мне приходилось доказывать...и даже с четкими и понятными аргументами я слабо верила. Боялась боли. Боялась разочарования. Боялась, что то, что мне показывают, не так красиво на самом деле или станет уродливым впоследствии, очень скоро. И получала все больше и больше разочарования и боли, но уже по другой причине. И оттого - все меньше и меньше верила... Порочный, дурацкий замкнутый круг. Который на самом деле легко разорвать - стоит лишь увидеть и протянуть руку. И поняла я все это только сейчас. Веришь? Я вздрогнула и заулыбалась. Марина с родителями осталась далеко позади - я помню, что вместо всего вышесказанного на ее вопрос "Почему?" лаконично буркнула "Потому что недоверие разрушает все. Поверь, я знаю" и обняла ее на прощание, по привычке продолжив диалог у себя в голове, как Илия из "Пятой горы", самой себе отвечая так, как отвечала бы подруга. Я давно поняла, что прогулки проясняют мой разум и очищают сердце. И просто начинаю понимать, что думаю наконец верно. Я улыбнулась своим мыслям и с легким сердцем бодрой походкой зашагала домой. А кто еще узнал во мне себя?
Спрятавшись от проливного дождя под маленьким выступом в стене, она закурила очередную бесчисленную сигарету. На ее лицо легло выражение серьезной озадаченности. Оно и понятно: решался жизненно важный вопрос “на что смотреть?”. То ли на дым, мягко тонущий в теплых каплях первого летнего ливня, то ли на воробьев, неуверенно проклинающих эти капли. Так и не выбрав, она в который раз посмотрела “на себя”, в надежде на то, что что-то вдруг изменилось, что неожиданно в ней появилось что-то новое… Но ничего, все по-прежнему. Щемящее одиночество непонятого ребенка, вечный поиск счастья, безрассудное стремление к свободе (хотя, если не лукавить, то просто-напросто к самостоятельности) да безотчетное желание любить кого-то кроме… Босые ноги стали замерзать и жаловаться на грубость асфальта. Широкие ладони ласкали дождливый воздух. Похудевшее от бессонных ночей тело изгибалось в нечетком ритме. А глаза с огромными зрачками светились невообразимо радостной грустью. Впереди у нее было еще одно лето, а позади – всего лишь стена из бездушных кирпичей…
Условности
Я не люблю свое имя. Я вообще не люблю имена. Имя- это маркировка, условность. Ценник. Остается только прибавить пару цифр и бессмысленный значок денежного эквивалента. Что тоже условности. Я так редко называю других по имени… Другим неприятно. Пожалуй, только родителей я бы с удовольствием называла их именами. Ведь говорить “мама” и ”папа”, по большому счету, чужим людям есть лицемерие. Однако, окончательно запутавшись в зиме, я уже с большим трудом разбираюсь в своих “любовях” и “нелюбовях”. Окончательно увязнув в своем одиночестве, я уже хочу лишь одного: быть ни к чему непричастным. Да, иногда (на данный момент даже слишком часто) очень хочется стать никем и ничем. Быть сторонним наблюдателем. А еще лучше – потусторонним. Но только обязательно с бесконечной чашкой кофе и вековым запасом сигарет. Впрочем, и это все условности.
После того, как ты однажды принял решение, все остальное кажется смешным и фальшивым. Можно думать о том, что могло бы быть « если» и «вместо», но итог уже есть и пытаться его изменить - самообман. После точки невозвращения ничего хорошего никогда не получается. Это просто эмоциональный всплеск, маленькая волна, мертвая рыбка. Такие вещи не планируют заранее, они просто случаются. Ты открываешь утром глаза, и понимаешь, что это точка. Не вчера, не завтра, а именно сейчас. И даже если за неделю до, тебе было безразлично, в момент настоящего прощания будет больно. И будет невыносимо хотеться все вернуть, исправить, повернуть назад. Но ты ведь уже поставил точку, правильно? А значит, не может быть никаких дополнительных знаков, погрешностей и опечаток. Только чистый лист, с которого ты начинаешь жить. Завтра.
На "Отвергнутую любовь" Чехова. 2003год. Легкая переработка 2007, 2009,2010 года. Возможно, еще будет дорабатываться. Огромная просьба оценить и, возможно, посоветовать. читать Как-то ночью лунной Под окном у донны юной Песни пел гидальго молодой. Перебирал рукою струны, Над ним витали тяжки думы, Гитаре в такт качал он головой.
Прелестная, чудесная! Красавица моя! Гитара сладкострунная Играет для тебя. Живу одной надеждою Тебя увидеть вновь. В груди моей размешаны И горечь, и любовь!
Но вот восток белеет. Гидальго наш хмелеет. То донна знойная глядит в открытое окно. Гидальго весь дрожит, И ночи мрак бежит. Но донна «нет» в ответ и прогнала его.
Жестокая, чудесная! Погибель ты моя! Гитару я и жизнь на кон Поставил для тебя! Я жил одной надеждою Тебя увидеть вновь. В груди моей кинжал теперь, Фонтаном хлещет кровь.
Лежит гидальго на земле – В груди кинжал, кровь на челе. Любил он страстно, но в ответ Он получил лишь слово «нет».
Коварные, жестокие! О, женщины любви Певцов сладкоголосых, Играющих в ночи. С холодной бессердечностью Не гоните наглецов! О, Мама мио!, женщины, Любите же певцов!
Возможно, виной всему галлюциногенный шоколад, который я сегодня достала из бардачка своего авто и съела на ужин. А может быть, дело действительно в чувствах, которые не были использованы по назначению и теперь тихо догнивают где-то внутри. В каждом из нас есть огромный ресурс тепла, нежности и сопливой романтики, который вскрывается щелчком пальцев, одной правильной фразой, проникновенным взглядом, попыткой доверия. Во мне дверь приоткрылась и захлопнулась, несколько сигнальных ракет взлетели в воздух, несколько нежных нот нарушили покой тишины. И все, что осталось – только глоток холодного воздуха. Простуда от того, что все тепло опять ушло не в те руки, не в те губы, не в те слова.
Под моими ногами умирает снег. Заметает словами чужой и грешный век. читать дальшеНе услышишь ты больше прощаний любви – Ей вырвали сердце, всё в белой крови. За моими глазами чернеет тоска, Смотрит с жалостью новой на всех свысока. Ты пойди, ты попробуй её задуши, Но без боли для старой, усталой души. Ты не вылечишь раны, не утешешь огонь – Застрели из нагана, но руками не тронь. Мне в сердце за веру воткнули кинжал, Я не знала, как будет. Я не знала – ты знал…
Мы все люди – живём без имени, На горбу постоянно корячась. читать дальшеЕсть иные: со властью – правители, И я к ним сейчас обращаюсь. Да, вы любите ложь безумную, Под неё на банкетах пляшете, Каждый день с неё начинаете, А закончив, вы ей умываетесь. И не важен народ ваш маленький, Что кладёт вам в карман копеечку, Есть другие заботы: как бабеньке И алмаз купить и из песца телогреечку. Вы обязаны быть красивыми, Не дай бог, вам позор перед Западом. И всё врёте, кобылы сивые, Что, мол, я вот такой хорошенький Все права и свободы дам.
Я не жалею ни о чём, что было читать дальшеВ судьбе моей когда-то, но теперь Душа и мысли – всё остыло От горьких мук, безжалостных потерь. Течёт судьба порожистой рекою, Всё больше в жилах остывает кровь, А жизнь несётся дальше стороною И никогда уж не вернётся вновь. Зачем ныряешь в омут с головою, Стараешься найти себя, свою путь? Ведь всё, что было за твоей спиною Уж не забыть – судьбу не обмануть. Твоя душа истерзана до боли, А ты прощаешь, терпишь, любишь тех, Кто режет сердце и играет роли, И жизнь свою ты отдаёшь для всех. Но не жалеешь ни о чём, что было, И нет отчаяния в сердце у тебя. В тебе ещё не иссякают силы, Чтоб дальше жить, всех палачей любя.
Осень, осень. По бульвару Я иду, иду одна. читать дальшеПо убитым тротуарам Крутит мёртвая листва. Слышишь, знаешь тихий шёпот: Правду жизни - ложь любви, И умрёт во сердце кто-то, Чья вина в твоей крови. Тихо-тихо первым снегом Закопает этот труп, Лишь единственным ответом Раздаётся время стук. Всё не вечно, всё растает, Превратиться в жалкий прах, Как деревья облетают, Умирая на глазах. Обмани меня – поверю. Позови меня – приду. Моя жертва без потери, Осень, я в твоём бреду. Ты холодною рукою Прикоснись, заворожи, Скрой от всех, возьми с собою, Вынь из сердца все ножи. Вырви всю любовь былую, Вырви, брось – её не жаль, Ни о чём не затоскую, Лишь укутай в свою шаль…
Ни к дому, ни к людям он не был привязан, И добрым, по сути своей, он не был, А кто-то жалел его, кто-то так сразу – Ударом тяжёлым студил его пыл.
Но честно признаться, я чем-то проникся И даже поверил отчасти ему: Нас все называли - «две палочки твикса», А также – «Герасим и верный Муму».
читать дальшеСегодня дворовый, а завтра – домашний, Свободный и гордый по сути своей, Он бегал с охотой за голубем каждым… Ах, как он любил погонять голубей!
Он дрался до крови, и часто побитый, С разодранным боком домой приходил, И, верно, от боли, а, может, обиды Он падал на коврик в прихожей без сил…
Шло время. Я вырос из школьной одёжки, А он перестал разгонять голубей, Но другом остался мне очень надёжным, И добрым, и верным по сути своей.
Шедевр искусства рождается навеки. Данте не перечеркивает Гомера.(с)
читать дальшеНервно, ломая пальцы изгибами, я подношу грубый стакан, наполненный виски, ко рту. Вдыхаю пряный аромат. Затем ненужным глотком осушаю содержимое сосуда. Горло жжет градусами. Откидываю голову назад и пытаюсь воссоздать картинку плавающую там разодранными кусками. Азарт охватывает меня, и желание вспомнить подробности воображаемого атакует мое нутро. Сидя на стуле, я с жадностью покусываю губу, смотря то в пол, то в потолок. От резкого перевода взгляда голова начала кружиться. Я не могу успокоиться. Мысли бегают, ударяя током сознание. Виски отзывается болью в висках. Вены чешутся от нервного приступа.
Я курю, увеличивая число ударов сердца. На секунды дым забивает собою бурно работающий мозг, но это длится лишь считанные секунды. Адреналин заставляет меня вскакивать со стула и прыжками подбираться к входной двери. Разум заставляет меня садиться обратно на стул и продолжать курить.
Закрываю глаза и отсчитываю десять.
Десять… Она лежит в пустой ванне и искривляет позвоночник неровными линиями. Она бледна, как никогда. Глаза налились кровью лопнувших сосудов. Кристальный блеск рассказывает о желании. Она поворачивает кран и подставляет голову под струю.
Девять… Она стоит в комнате, которой завладел хаос. Разбросанные вещи по полу мешают ей свободно передвигаться. Спотыкнувшись, она ругается матами и выгребает из кучи одежды серое что-то.
Восемь… Она сидит на кресле, докуривая сигарету.
Семь… Она сидит на кресле, допивая мартини.
Шесть… Она движется быстрыми шагами вдоль пустой улицы. То самое серое что-то оказалось платьем. Резко останавливается возле телефонной будки.
Пять… Она говорит дрожащим голосом, но, не смотря на это, он звучит горделиво стойко. Она очень четко произносит слова неизменного согласия. Кажется, ни что не может сбить ее с намеченной цели. Кладет трубку.
Четыре… Она подходит к странному зданию. Бледности ее более нет предела. Вспискивает от боли. Я знаю, чем вызванная.
Три… Она поднимается на конкретный этаж и звонит в звонок, не отрывая пальца с кнопки, ждет, пока дверь откроется. Через пару секунд кто-то смело отворяет ее.
Два… Она стоит в полупустой комнате. Выждав время, молча, проходит к окну. Плавным движением, будто не замечая парня, который открыл ей дверь, она снимает с себя платье. Просунув большие пальцы между бедрами и бельем, она умело стягивает лоскуток ткани вниз. Выпрямившись, отбрасывает волосы назад, чтобы оголенная грудь была видна, уже понятно, тому парню. Эротично-наигранно прикусив губу она пытается изобразить страсть. Она манит парня к себе зазывным движением указательного пальца. Он встает…
Один… Они валяются на непонятно откуда взявшейся кровати и трахают друг друга. Она так игриво стонет, что парень мнит себя властителем вселенной. Умело извиваясь, она корчит оргазм на своем лице. Парню не приходится. Он и так кончает. Накинув на себя то самое серое платье, она смахивает деньги с постели и уходит.
Рвотный рефлекс. Нет. Не просто рефлекс. Меня тошнит. Как она может? Мой мозг отказывается в это верить. Нет. Нет. Нет. Она не посмеет так со мной поступить. Чертова наркоманка! Как я мог влюбиться в нее? Я же знал, что этим кончится. Я же знал, что она не изменится. Я должен бежать. Мне нужно спасти ее. Поменять все, пока не поздно. Я могу. Да. Это в моей власти. Но куда я пойду? Я же даже не знаю, где ошиваются такие, как она. Я не знаю, в каком месте она будет «зарабатывать» себе на «пропитание». Героиновая шлюха. Ненавижу. Люблю. Бежать к ней домой было бы бессмысленно. Ее там не будет. Я, уверенный в этом срываю пальто, на автомате добежав до прихожей, одновременно смахивая с лица остатки рвоты.
Так же на автомате я добежал, долетел, прискакал, дополз, не важно, до ее дома. В полном помутнении рассудка я стал долбить в дверь [я не стукнул ни разу]. Открыл. Зашел. Знаю, что ее нет там. Знаю, что нет. Иду. Захожу в комнату. Она спит. Спит неистово. Спит, прихрапывая. Спит, пристонывая. В комнате абсолютная чистота.
Миниатюра. Бытовой Каннибализм. Может быть, это покажется странным, но я никогда не задавала тебе вопросов. В большом количестве, важные – и не очень, они кишели в моей голове, подобно опарышам. Запертые навечно внутри тесной черепной коробки превращались они в назойливых ядовитых мух, отравляющих мои мысли. Настойчивое жужжание денно и нощно сопровождало меня повсюду, куда бы я не отправилась. О тебе говорили, что ты – обманщик. О тебе говорили, что ты – предатель. И я верила каждому слову. Я лежала ничком на пыльном ковре, а ты… Ты смотрел телевизор, вытянув длинные сухие ноги в отвратительных шерстяных носках. По телевизору передавали новости: какие-то люди найдены убитыми на железнодорожных путях, пропали без вести китайские велосипедисты, жертвы пожара в одном из многочисленных торговых центров до сих пор находятся в реанимации, на грани жизни и смерти. Бесконечным угрюмым потоком тянутся из телевизионных колонок отрубленные головы, разбитые надежды, горящие самолёты, неизлечимые болезни… Стальные голоса корреспондентов запускают за шиворот вонючего свитера скользкие щупальца. И на ум приходит только одна мысль: « Какое мне до этого дело?». Началась реклама. Цветные пятна устроили пляску на старых обоях. Ты выключил звук и начал свой рассказ. Я зарылась носом в пушистое розовое одеяло. Сквозь пелену блаженной дрёмы я слушала о том, как восемь лет тому назад на плите закипала вода в кастрюлях. Тревожное квохтанье наполняло маленькую домашнюю кухню, огромная шоколадная бабочка металась под потолком, и ты бездумно раскачивался на стуле. Время от времени ты поднимался с места и подолгу разглядывал обнажённую человеческую руку, от которой медленно отслаивались желтоватые лепестки мозолей. Это была рука художника. На первый взгляд весьма обыкновенная, она таила в себе удивительную силу. Ты погасил конфорки, аккуратно переложил руку на праздничное блюдо, а затем осторожно достал из ящика кривую алюминиевую вилку. Я никогда не задавала тебе вопросов. Один единственный вопрос способен разрушить страшную сказку. Вопрос, который выводит на чистую воду простодушного любителя дешёвых ужасов, остался забытым навсегда. Мне не нужна была правда. И я верила каждому слову… А теперь ты лежишь передо мною, нескладный, худой, холодный, в блестящих спортивных шортах, которые я так ненавидела. Кажется, у тебя были большие проблемы с сердцем… Я наклоняюсь к твоему уху и осторожно беру в зубы мягкую мочку.
"Не говори мне sorry, душа моя, Я по-ангельски не говорю"(с)
Ночь пуста. Это норма. К чему ей казаться полной? Небеса холодны, как и кровь, как вода в колодце. В эту странную ночь Я хотел бы писать как Бродский О любви. Но на деле выходит сплошное порно.
Я узнал тебя. Правда. И это твоя награда. Может, это любовь? Или как там у вас по Фрейду? Я вернусь к тебе. Хочешь? Но только лишь после рейда. И за час до того, как увижу родного брата.
читать дальшеЯ забыл тебя. Верно. И это почти не скверно. Что? Какая любовь? Неземная? Мой Бог, о чем ты? Я похож на того, кто так ревностно сводит счеты? И каким же ты был? Не считал… Но, возможно, первым.
Шедевр искусства рождается навеки. Данте не перечеркивает Гомера.(с)
читать дальшеВсегда мне было так интересно наблюдать за дедушками, скажу откровенно. Встречая на своем пути «мужчину в возрасте» я всегда невольно улыбаюсь. Кажется, они хранят столько тайн, столько всего знают и молчат. Особенно нравятся дедушки определенного образа: высокие, седые (что в принципе свойственно людям в пожилом возрасте), обязательно на голове шляпа фасона их молодости; если на улице осень – чудесно, на нем будет пальто. Ни длинное, ни короткое. Непременно сочетающееся со шляпой. В руках походный чемоданчик, в котором хранится, по меньшей мере, половина тайн «старца». Там лежат книги, тщательно отобранные опытом жизни, с пожелтевшими страницами, затертыми обложками, глубокими смыслами. Книги эти перечитаны далеко не раз, ибо в них кроется то непостижимое, к чему старичок так старательно пытается подобраться. Вам кажется этот образ нелепым? Мне же, напротив, кричит о своем своеобразии. И вот, наблюдая за ним, возникает желание поговорить. Желание возникает, а возможность - нет. У меня есть один такой «хранитель» на примете, которого я встречаю каждый день взглядом, смотря в окно из своей комнаты.
Он выходит по расписанию во двор дома, посидеть на лавочке и почитать одну из тех замысловатых книжек. Дедушку «моего» зовут Вениамин. Разузнать его имя было не сложно. Вениамин выходит ровно в три часа пятнадцать минут. Скромно обходит периметр двора и садится на заветную лавочку. Читать начинает не сразу. Вначале он сидит и оглядывается, как будто в надежде. На чем основаны эти надежды? Посмотрев по сторонам, он откидывается на спинку пристанища; сейчас в его образе нет той робости, с которой он обходил «свои владения». Сейчас в его силуэте чувствуется настойчивость. Он такой невинный, но такой властный. С окна я вижу ухмылку, возникающую периодически на его лице. Что она значит?
Он медленным движением достает книгу как будто из неоткуда. Ухмылка тут же стирается с лица. Он, полностью погрузившись в чтение, проглатывает каждую букву. Это видно по медленным движением головы вдоль строк. Прочитав ровно девять страниц, Вениамин снова перестраивается: из сосредоточенного мудреца он превращается во властителя вселенной. Боже, как мне хочется оказаться рядом с ним. Узнать его мысли, выведать о том существе в его голове, которое подсказывает ему истины. Мне хочется узнать всю его жизнь. Мне хочется знать его молодость, его зарисовки (он непременно писал, пишет), его любовь мечтаю прочувствовать. А еще мне просто хочется услышать его мнение о насущном человеческом. Просто поговорить. Мне хочется, чтобы он мне улыбнулся и прошептал о том, что все будет хорошо.
Но, к сожалению, я сижу дома и бездейственно жду случая. Между тем, пока я рассуждала, он уже успел встать и уйти. Я замечаю, что он оставил свою книгу. Это мой шанс? Что мне мешает сорваться сейчас с места, взять оставленную книгу и отнести ему? Ничего. Именно поэтому я выбегаю на улицу преисполненная воодушевления. Я оглянулась вокруг себя. Подошла к лавочке. Дух перехватило, стало трудно дышать. Все от того, что я была слишком близка к желаемому. Я протянула руку за книгой. Это был Достоевский «Дневник писателя». Я провела кончиком пальца по обложке, быстрым движением открыла книгу и пролистала все страницы, вдыхая при этом аромат знаний, вдохновения, пристрастий, гениальности... Это был мой любимый писатель, от этого я еще больше захотела пообщаться с Вениамином. Сжав книгу, я двинулась к подъезду дедушки. С каждым шагом моя решительность утихала, я чувствовала приступ паники. «Это всего лишь пожилой человек, подумаешь, я высматривала его на протяжении нескольких месяцев… Ничего, все будет хорошо. Стоит только сделать пару шагов и я буду у него дома. Я заведу долгожданный разговор. Мы подружимся и будем каждый день встречаться » - проносилось у меня в голове.
Оставалось четыре шага — две секунды — один вздох — и ни капли рассудка. Я не смогла. Я развернулась и побежала домой. Зайдя к себе в комнату, я долго смотрела в одну точку, злясь на свою нерешительность. Завтра. Завтра непременно я к нему подойду, когда он будет гулять. Три часа пятнадцать минут. Три часа пятнадцать минут. Три часа пятнадцать минут. Я заснула, прокручивая в голове время для встречи, которое я назначила сама себе.
Утром, проснувшись, я узнала, что Вениамин умер. Я долго плакала, а мама все никак не могла понять, что меня так расстроило.
Я не смогла узнать - чему же он так ухмылялся, чего ждал, я не смогла внять его заметкам, его прошлому, его любви.
Я каждую неделю хожу на кладбище, чтобы принести ему цветы, чтобы просто посидеть возле могилы и поговорить с ним. Эти разговоры помогают искупить мою нерешительность.
В 10.30 она встает с его постели и говорит, что холодно, Что почти разучилась плакать, Что не помнит, о чем говорила ранее: Об индексе Доу Джонса Или бывших любимых, которые не бывают бывшими. Говорит, что накурено - слишком вязкий и горький туман над городом, Слой печали, два слоя лака, Что такие слова она и прежде, наверное, слышала, Но они никогда (до сих пор) не ранили.
читать дальшеВ 10.30 она встает, говорит, что дороги и мысли черные, Что устала петь о неважном, Что не помнит, о чем говорила ранее: Об индексе Доу Джонса Или бывших любимых, которые не уходят в прошлое. Говорит, что надоело прощать, "милый мой, не пошел бы ты к черту, а?", По слогам повторяет дважды, Что все это (не веришь?) столько раз было пройдено, прожито, Что "прощай, не простив меня, до свидания".
Возбуждающий шум моря, отдаленный звук саксофона из бара где-то вдалеке. читать дальшеОни просто гуляли по еще теплому песку побережья Средиземного. Она любила воду , он любил ее. Она могла отдать все только ради того, что бы намочить свои красивые ноги в этом чарующем, чуть прохладном, омуте. Она любила мужчин только за сходство с морской бездной – и он не был исключением. Она обожала тонуть в нем: в его зеленых глазах, чувственных губах и его необузданной, как шторм, страсти. Ей нравилось завоевывать его, владеть им какое-то время, а потом он рвался на свободу. И ей нравилось снова и снова терять его, понимая, что он – вода, которой нельзя бесконечно владеть. Он не ревновал ее к этому аквамариновому чудовищу, он научился видеть, когда она хочет его любви , когда ледяной любви моря, а когда обе любви сразу. Она посмотрела на него и увидела бушующие волны страсти , в который раз ей захотелось схватить эти глаза и никогда не отпускать от себя… К ногам подкатилась ревнующая тень – она не знала, кого любить сегодня. Не сумев сделать выбор, она затащила его в воду и уже там срывала с него одежду. Сегодня ей хотелось всего и сразу, и от этого она становилась совершенно дикой, не щадя его одежды и совершенно не думая, в чем он будет добираться до отеля. Она никогда ни о чем не думала в эти моменты – очень многих она привлекала именно этим. Но сейчас ей не нужны были те многие – сейчас ей было нужно море и этот парень с зелеными волнами в глазах. Она целовала его, наслаждаясь соленым вкусом его мокрого тела. Когда он входил в нее , она чувствовала приятную прохладу вливавшейся в нее воды. Сейчас она занималась любовью с морским чудовищем, и от сознания этого ей становилось еще лучше. Она наслаждалась каждым моментом. Слезы невольно текли из ее бездонных глаз – последний вечер здесь.
Утром, поднимаясь на самолете над морем, она снова много плакала, много думала. Ей вдруг невольно захотелось стать чайкой, чтобы прикасаться к своему бирюзовому зверю, любить его беспрерывно, отдавая всю себя… Она не хотела быть рыбой, потому что была бы через чур прикована к воде, а чайка – свободна. Свободу она любила еще больше, чем море. Наверное поэтому ей хотелось прыгнуть с этой искусственной, мертвой птицы в свое море и не расставаться с ним больше никогда.