После сна. Нежные звуки, круги на воде. Как жаль, что чувства теперь не в моде. Мы ветренны, как и все другие Сплетенные корни дерева Блики света Перед глазами танцуют Причины нет Нет следствия Времени не существует.
Вас нет со мною рядом - я грущу, Но ожидаю встречи с новой силой. Поймите, я ведь, вовсе не ропщу. В ответ:"Вы хоть смешны, но очень милый!" А я сгораю пламенем любви, И лишь одно мне жизни продлевает, Что я могу, не только делать вид, Что моё сердце о любви, хоть что-то, знает.
Пройдут минуты ожиданья, И будет взгляд Ваш весел нежен, В тот миг короткого свиданья, Что ныне выпадают реже. Без Вас моя душа томиться, И небо затянули тучи. Ну, полно, друг мой ветер, злиться, Даруй и мне к свиданью лучик. Брожу, сквозь шорох павших листьев, Мне слышен голос Ваш призывный. Биенья сердца стук неистов. На что надеюсь я, наивный? Дарован только платья шорох, И шлейфом аромат прелестный, А следом тени быстрый всполох. Вновь ожиданье, неизвестность...
на Бога не пеняй, живя убого: Бог всем даёт. Не все берут у Бога.
Хочу от вас тапков по вот этой главе:
Глава 4Глава 4 Евгений вспомнил всё и почти сразу. Вспомнил не то, чего не было, а то, что было с ним в его отсутствие, в течение... (Он высвободил левую руку из-под Раечкиной юбочки и посмотрел на часы: половина восьмого.) В течение почти восьми часов. От пропущенной лекции до вечеринки. Вспомнить свою «иную биографию» он так и не смог. Её не было, потому что её не могло быть никогда — ни Киевского моря, ни регаты, ни так и оставшегося загадочным патронажного совета, ни войны 1962 года, ни даже Июльки. Ничего из этого с ним не происходило. Евгений просто грезил наяву и вот сейчас очнулся, а добрая мягкая Раечка ждала от него совсем другого. И спустя минуту дождалась: конфуза, как это ни странно, не случилось. — Торопишься? — спросила Раечка, задыхаясь не то от восторга, не то от огорчения, что всё так быстро. — Конечно, — сказал Евгений. — Тебе не кажется, что мы слишком долго «курим»? — Плевать, — шепнула она, прижимаясь к нему и обволакивая его всей своей пышной горячей плотью. — Всё равно все всё знают. «Это уж точно, — подумал Евгений, мягко но решительно высвобождаясь из-под неё и натягивая брюки. — Все знают всё. И уж кому-кому, а Раечке на это действительно наплевать. А вот Наташе...». Обвалившаяся на него память о том, что было («Было, а не пригрезилось! Здесь, а не на Киевском море!») обожгла его не то стыдом, не то досадой, но досадовал он, разумеется, только на самого себя. На Раечку нельзя было досадовать. Раечка любила всех, и все её любили — в обоих смыслах этого слова. Она никогда не была душой коллектива, она была его телом. Жарким, щедрым, отзывчивым телом. Всегда. Чуть ли не с абитуры, и уж во всяком случае — с первого семестра. Вот и Евгений наконец-то сподобился. Причастился... «Бог есть любовь»... Вином коллектива была недоступная и запредельно прекрасная Элеонора, на которую тоже нельзя было досадовать. Прикоснуться к ней можно было разве что в вальсе, но никто в группе не умел танцевать вальс, кроме Юрки и Алексея Петровича. И даже Юрке ничего не обломилось... Элеонора кружила головы, Раечка утешала плоть, никто ни на кого не обижался. Девчонки ласково называли Раечку «мама Рая», а Элеонору — не менее ласково — «наша королева». Этакая дружная семейка — сто десятая группа Томского политехнического. И, как в любой дружной семейке, все знали всё. Про всех, в том числе и про Евгения. Но для соблюдения приличий Наташу ему пришлось выпроваживать через окно, когда Толян, пробегая мимо, стукнул в переплёт. От тротуара за окном через парадный вход до двери «сто девятой» — полторы минуты бегом. Или чуть более двух минут быстрым шагом. Наташа облачилась за минуту: трусики, маечка, кофточка, джинсы, туфли, блискучий плащик, шапочка с громадным вязаным цветком над правым ухом. Всё? Ах, да — сумочка «КК» (конспекты и косметика) через плечо... Евгений управился ещё быстрее. Кровать он застилать не стал (никогда «сто девятая» этим не занималась до конца лекций!), а просто набросил на неё одеяло и подсадил Наташу через подоконник. Только теперь он заметил, что сунул ноги не в ботинки, а в тапки, причём не в свои, а в Игорьковы. Но как раз это и навело его на счастливую мысль: дверь заперта, а ключ от комнаты в кармане! Евгений выпрыгнул следом за Наташей, развернул её и направил к парадному входу, а сам обежал общагу с торца и вошёл в чёрную дверь. В этом конце коридора, в его коротеньком аппендиксе, были не только чёрная дверь, но и мужской туалет, а сам аппендикс от «сто девятой» не просматривался. Бренча ключом на кольце и нарочито громко шаркая тапочками (Игорьковыми) Евгений неторопливо прошествовал к своей комнате, которую только что покинул через окно. Население «сто девятой» веселилось. Толян и Юрка охаживали запертую дверь портфелями и ботинками, а Игорёк, напрочь лишённый музыкального слуха, трубил в кулаки нечто среднее между двумя маршами — Мендельсона и Энтузиастов. «Встречайте невесту! На море и на суше!» — Гля-а! — изумился Толян, узрев наконец Евгения и опуская портфель. — Ты откуда? Евгений сказал, откуда. Ему не поверили (даже не сделали вид), а длинный Игорёк сложился пополам, чтобы с близкого расстояния рассмотреть мокрые следы своих тапочек, оставляемые Евгением на полу коридора. — Там что, опять залило? — недоверчиво осведомился он снизу. — Как всегда... — Евгений пожал плечами. — В ботинках надо туда ходить! — вознегодовал Игорёк, резко выпрямляясь, как подпружиненный туристский нож (только что без металлического лязга; впрочем, металл отчётливо звучал в его голосе). — В своих ботинках! А не в моих тапках! Вот как раз на это негодование Евгений и рассчитывал, но Юрка поломал его расчёты. — Куда? — вопросил он ехидно. Игорёк спохватился и стал подыгрывать: — Что куда? — Лицо его из гневного сделалось дурашливо-озабоченным. — Куда наш друг ходил не в своих ботинках, а в твоих тапках? Так ли уж это элементарно, Ватсон? Но у Толяна, видимо, были свои соображения. — Ключ давай! — распорядился он, протягивая розовую лапищу к Евгению. — А сам — бегом в триста вторую, ещё быстрее в гастроном и на цырлах обратно! С тебя причитается. — За что? — почти натурально удивился Евгений, ещё не понимая, что следствие закончено, не начавшись. — Не за что, а за чем — за стипендией, к старосте. С этого семестра — повышенную получаешь. Первую лишнюю десятку изволь потратить на коллектив, сэр отличник. — Понял, — облегчённо вздохнул Евгений. — Коньяк и пончики? — Ни фига себе запросы! Три водки и ливерку. Макароны у нас ещё есть. — Винишка не забудь, — напомнил Юрка. — Для девочек. Если яблочное, можно две. «Это уже получается больше десяти, — прикинул Евгений. — Два восемьдесят семь на три, плюс дважды девяносто две, плюс ливерка, маргарин и хлеб... даже больше одиннадцати...». — Не обеднеешь, — усмехнулся Юрка. — Зато радость-то какая, а? Ты хоть оценил? — он подмигнул (вот же зараза!). — Тапки снимай, — буркнул Игорёк.
К шести часам всё было готово. Девчонки принесли (ну разумеется!) салаты. Причём один из трёх, по случаю стипендии, не овощной, а с рыбными консервами и плавленным сыром. А староста группы Алексей Петрович не только добавил шестую бутылку от себя (розовый «Вермут» из профсоюзного спецраспределителя), но и самолично поруководил изготовлением главного блюда. («Настоящие макароны по-флотски должны быть с натуральным мясным фаршем, но на берегу сойдёт и с ливеркой...»). Наташа на вечеринку не пришла — и правильно сделала. Потому что Юрка первым делом провозгласил двусмысленный тост: — За успешное окончание курса... — и, выждав не очень долгую паузу, добавил: — молодого бойца! — чокнулся с Евгением и немедленно выпил. Зар-раза! — Ах, Евгеша, за твою будущую Ленинскую! — сказала Раечка, оказавшаяся (трудами Юрки) рядом с Евгением. Выцедила полстакана яблочного вина, скривилась и посетовала, отвернувшись от Евгения и повернувшись к Юрке: — Юрочка, зачем ты мне налил эту гадость? Юрка немедленно исправил свою оплошность, и спустя три секунды Раечка чокнулась с Евгением полустаканом вермута. В общем, всё было, как всегда, за исключением наличия горячего и мягкого бедра Раечки в непосредственном контакте с бедром Евгения. Что не могло не сказаться, когда настало время покурить... Кажется, до этого Юрка преподавал ему теоретические основы, против которых Евгений горячо возражал, стараясь понравиться Элеоноре. Элеонора загадочно усмехалась, пригубливала сухое яблочное вино и налегала на овощные салаты. Юрка смотрел на неё через стол откровенно тоскливым взглядом, как на теорему Ферма, а потом вдруг оказался рядом с Евгением и стал шептать ему в ухо. Обе Катеньки, обжав с двух сторон Игорька, с двух сторон подкладывавли ему макароны с ливеркой, а Игорёк возмущался: «Опять я из-за вас буду как беременный торшер!». А Толян, по своему обыкновению, нагрёб в свою миску из каждой тарелки, тщательно перемешал и поглощал полными ложками. Это у него была такая метода, которую он обосновывал до изумления просто: «В желудке всё равно перемешается, так лучше уж сразу!». Хорошо, что первые после лета посылки ещё не приходили, и никакого варенья на столе в этот раз не было. Потому что варенье Толян тоже подмешивал... Алексей Петрович, староста группы, широко расставив ноги в черных клёшах и время от времени почёсывая волосатую грудь под «тельняшной» полосатой майкой, аккуратно кушал произведение своего кулинарного искусства и прихлёбывал водку как воду, совершенно не в такт провозглашаемым тостам. Валентинка, не получившая в этом семестре стипендии, демонстративно дулась на Алексея Петровича, но всё-таки сидела рядом и очень близко... Всё было, как всегда. Не хватало только Наташи и Сашки Княжича, который укатил в свой Пятый Почтовый вместе со своей повышенной, как и у Евгения, стипендией... — Радость! — горячо шептал Юрка, оказавшийся рядом с Евгением по левую сторону, тогда как с правой стороны жарко напирала Раечка. — Не только они нам, но и мы им — и это гораздо важнее! Можешь — доставь! Иначе проклинать себя будешь, если мог обрадовать — и не обрадовал! Ведь не обеднеешь, а?.. — А душа? — нетрезво возражал ему Евгений и косился на запредельно прекрасную Элеонору, одиноко кушавшую салат.. — Правильно! — подхватывал Юрка. — Вот за что я люблю отличников! Но особенно отличниц... Душа! Душа — она в теле живёт, и в жилище души должно быть хорошо! Уютно и радостно! Но разве только отличницам должно быть хорошо? Вот посмотри направо, — шептал он. — Да ты не зыркай затравленно, ты улыбнись! Ну?.. Это было очень убедительно сказано, и Евгений предложил Раечке сигаретку из пачки «Родопи», на которую он разговелся вместо привычной «Примы». — Ну не здесь же! — засмеялась Раечка и поволокла Евгения на чёрную лестницу, на самую верхнюю площадку, где он наконец-то и вспомнил всё, что с ним происходило в этот день: и бегство с Наташей через окно, и стипендию, и очередь в гастрономе, и вечеринку... Он мягко, но решительно высвободился из-под Раечки и стал натягивать брюки. — Что с тобой, Евгеша? Тебе плохо? — встревожилась Раечка. «Совсем как Июлька, — подумал Евгений. — Вот только не было никакой Июльки. Нигде и никогда. Она мне пригрезилась!». На Раечку он старался не смотреть, перед зажмуренными глазами мягко перекатывались неправдоподобно синие, как на открытке, волны Киевского моря, а на палубе яхты неряшливой белой грудой валялся парус... — Кажется, у меня была галлюцинация, — пробормотал он, разжмуриваясь. Вряд ли разборчиво пробормотал, но Раечка услышала и поняла. Хотя и наверняка по-своему. — Значит, на сегодня хватит, — распорядилась она, и стало окончательно ясно, почему её называют «мама Рая». — Выгоняй всех вон и ложись спать. Пошли вместе выгоним, а то тебя одного не послушаются! — Да ты что, только начали! — Ничего, продолжат у Алексея Петровича! Или у нас. А ты — баиньки. Евгений вынужден был признать, что это разумно и даже совпадает с его собственными желаниями. Только один раз в жизни ему хотелось спать так же сильно, как сейчас: когда прошлой осенью «сто девятая» взялась разгрузить вагон костной муки, предположив, что это легче и быстрее, чем вагон цемента. Но с этим вонючим грузом в то и дело рвущихся бумажных мешках они провозились не до шести часов, как обычно, а едва ли не до полуночи... Раечка предлагала правильно: поспать и хотелось, и было надо. Наверное, так бы Евгений и сделал, но вскоре выяснилось, что это совпадало не только с его желаниями. На площадке третьего этажа их встретил Алексей Петрович и объявил непререкаемым тоном: — Ты, Раечка, иди допивай, а мы с товарищем отличником покурим, — и повернулся к Евгению: — Доставай свои болгарские! Раечка виновато потупилась, ласково потерлась щекой о щеку Евгения и побежала вниз. Они помолчали, закуривая. Когда внизу хлопнула дверь первого этажа, староста задумчиво произнёс: — Это, конечно, не моё дело, но не слишком ли резво ты начал? — Ты о чём, Алексей Петрович? — Ну как о чём... Днём Наташа, вечером Рая... Может, тебе Валюшку на ночь уступить? Мне-то не жалко, но ты вот о чём подумай: сегодня знает вся группа, а завтра будет знать вся общага. — Ну и что? — Евгений действительно не понимал, куда клонит староста. — Мне — ничего, — Алексей Петрович не то вздохнул, не то просто выдохнул дым. — Тебе, наверное, тоже... — он помолчал, а потом вдруг поинтересовался: —Наташа-то — девочкой была? — Не твоё дело! — возмутился Евгений. — Ну, это я с самого начала сказал, что не моё... Ладно, иди подумай. А ещё лучше — поспи. Утро вечера — и мудренее, и совестливее... Вот это Евгения и взъярило. — И ты туда же! — А кто ещё? — спокойно осведомился Алексей Петрович. — Да много вас таких... «лепил»! — Евгений бросил в урну недокуренную «Родопи» и побежал вниз, следом за Раечкой.
Первые три главы есть и в моем дневе, и в "Школе начинающих графоманов", но я не знаю: допустимо ли правилами сообщества давать ссыль на другие ресурсы из дайри?
Мне ничего не нужно, Господи но я почувствую себя защищенной когда рядом будет он. С неким странным упоением, мне твердить: Застегни пальто. Одень перчатки. Согревайся и мы возможно отправимся, покупать дом. читать дальшеГосподи, только бы смотреть как он ест баранину и слышать как он читает мне смешные нотации: что я готовлю неправильно. А когда город накроет одинокая ночь и пробки на наших московских улицах начнут растворятся, мы ляжем в одну большую постель, не нужно придумывать повод и сомневаться. Мы не станем рыдать или целоваться, будем просто смотреть. Господи, он мной руководит как властный мужик кукольным театром. Потому я редко шучу над ним, оставляя свободным личностное пространство. Я не дочка ему. Но иногда, признаюсь, мне начинает казаться будто мы с одинаковой целью путешествуем и сбегаем чтобы потом расставаться. Что-то покалывает, Господи, у него в сердце. Значит мне непременно, нужно с ним рядом остаться.
я и так знаю, что язык твой попадет в рай, а сам ты сойдешь в ад (с)
Приветствуйте новенького) Пишу довольно-таки давно, будет интересно узнать мнение. из цикла "Семь", Зависть Я хохочу в твое горло, щекоткой своей раздражая твои тонкокостные нервы. Я – морщины твои на лице, ты – не последний мой гость и, конечно, не первый, От меня ты не денешься, я – твой сорванный голос и где бы Я ни была, я вечно с тобой, я, тысячу раз восстав, как богиня из пресной пены.
Я тяну распухшие пальцы к подернутому пленочкой горлу, ласково открываю глаза Посмотри, посмотри, на этом небе опять пролетела чья-то – но не твоя – звезда, Приказав долго жить, приведя чью-то мечту в исполненье – а ты сиди смирно, считая до ста. Разве можно так жить? Я – твой последний опорный пункт, твоё коронное «Это из-за…»
Да, милый мой, Станиславский в истерике закричал б тебе «верю!» Я – рука с перстнем, я впиваюсь пальцами в твою шею. Тебе это нравится, и если не так –
Так как я только с недавнего времени тут прибываю, решила поздороваться со всеми ) пишу я о многом, но больше предпочитаю лирику
вот мое из первых сочинений, написано было в прошлом году, когда я слушала только Otto Dix
читать дальшеСладкие губы касаются, нежно так Сердце стучит вырывается, больно так Ты выдыхаешь, меня обожая так Видишь меня и ласкаешь, страстно так. Все ощущения словно иллюзия Прикосновения и все мгновения , Тело дрожит и внутри все скомкано Красной веревкой тело замотано Пальцами рук ты проводишь так нежно И я застываю, секунды считая Плетки удар безразлично, безбрежно И слезы текут, тяжело выдыхая Снова шаги, и скрипы паркета Твои сапоги, черного цвета Целую, так передано тебе поклоняясь Живя лишь моментами, тобой наслаждаясь. Капельки крови попали на брюки Стереть языком, нету сладостней муки Твой смех такой громкий, в меня проникает И больше любви к тебе он порождает Улыбку не вижу, но чувства не врут Ты стоишь, улыбаясь, держа в руках прут О нет! Мой хозяин! Кричу вырываясь Он любит, когда я так выгибаюсь. Игры? Какие? Я чувствую боль? О нет, наслажденья рождают любовь
Я закрыл глаза на этот мир. Мне так легче, сам себя спасаю. И давно уже ничей кумир, А о славе горько забываю. читать дальшеЯ давно не видел этот свет, Видел только снег, где захоронен, Но из губ несется тихий бред. Бред о том, что должен быть спокоен. Не смотрите гордо, свысока, Все из нас по росту точно вровень. Просто полюбились облака, Надоело сочетанье жизни с кровью. Просто я давно уже спасен, Вы - никто в счастливом пониманье. Я другой, я жесток словно лен И считаю дни до раставанья.
Шёл снег. А я шла к ней. Я соскучилась, я шла к ней. Спустя семь лет, я шла к ней. Мне стало больно, и я шла к ней. Я знала, что с ней не встречусь. И всё равно шла к ней. Бывают такие моменты, когда я понимаю, что это единственный человек в моей жизни, с которым я была счастлива. И я его бросила... Бывают такие моменты, когда я вспоминаю, как мне было с ней хорошо. И я отказалась от неё...осознанно...я ничего не понимала...не любила...она мне стала не нужна...более того, она мне стала в тягость. Не зря говорят, всё возвращается на круги своя. И теперь я, кажется , начинаю чувствовать всё то, что когда-то пришлось пережить ей, когда я бесповоротно решила сойти с нашей общей дорожки, и пойти своим путём... Видимо, небесповоротно... Но это ещё не по-чистому и не по-честному. Это ещё тогда, когда поджимает. Когда одиноко. Когда обижают. Когда не любят. Ибо она никогда не оставляла меня. Она никогда не позволяла себе меня обидеть. Она меня любила. А я...я была сволочью. Неблагодарной и ничуть недостойной такого отношения к себе сволочью. В который раз я стояла у её двери, нерешаясь позвонить. И даже не потому, что совестно за все свои ошибки, а потому... Я не знала, надо ли оно мне это всё? Да. Надо. Но настолько ли, чтоб опять начать всё с нуля и...и вдруг опять всё бросить. Я не умею долго дружить. Я не умею долго любить. В очередной раз взвалить на себя этот тяжкий груз ответственности за того, кого приручила, и просто...просто бросить. В очередной раз. Но неужели мне настолько ценна свобода, что я готова вот так легко разбрасываться счастьем? 50 на 50. Который год моей жизни эти "50 на 50" заставляют меня кидаться от любви к свободе. И наоборот. Непостоянство. Неопределенность, присущая мне, так и не дала ни единого шанса моим замёрзшим пальцам коснутся звонка. Шёл снег. Я шла обратно. Шла уже без боли, без тоскливых воспоминаний, без надежд вернуть счастье обратно. Ибо разум восторжествовал. Ибо я- сволочь.
У меня встреча с Тобой. До сих пор в горле комом. Демоном. Сатаной. Кем угодно только не Богом. У меня к Тебе как всегда вопрос. Ну из тех, что будут вечными. И наверное жизней сто. Чтобы успеть все, что было намечено. До Тебя ведут сто дорог. Девяносто девять которых в ад. Лишь одна до Тебя ведет. Но на ней конвой возвращает назад. Шансов нет. Мне доносит стая ворон. Шансов ноль. И в ушах предательский звон. Я сажусь. Я стекаю водой по стене. Как постскриптум – спасибо. Моей самой черной весне. Я увидела счастье. У него улыбка Твоя. Я увидела счастье. Но к нему как всегда – нельзя. И пора научиться принимать как данности. Не любить все Твои странности. И вычеркивать одну за одной. Чтобы в будущем найти место другой. Пусть не богоподобной и не родной. Той, с кем можно курить. И зимой возвращаться домой.
Мой минус к тебе притянулся - Плюс Сегодня после пяти Заснеженный парк, остановка, Альбом Пласибо Химия крови меняется в сторону Выплюнула стихи Сбилась с ритма Смешно ждать взаимности Невыносимо.
Я поправлю измятый твой плащ, подтолкну и скажу: "Вперёд!". Убегай, ты свободен! Врата рая на время открыты. Слушай голос души - лишнего не возьмёт, не соврёт, Доведёт до Земли, по камням, что тенями давно уж избиты.
читать дальшеС самого первого дня не такой, как все: Метался в бреду по ночам, забывал кто ты и где ты, А теперь так спокоен, расслаблен, ведь идешь по своей полосе. Тихо шепчешь: "Спасибо", исчезая на грани у света.
Так уж повелось - не могу насильно держать, Слишком мягкое сердце для ангела в эти минуты. Будем: Он - на Земле дышать. Я - отсюда оберегать. Первый раз вижу, чтоб не сиделось В раю кому-то.
Название: То, что правильно. Автор: Друг человека Жанр: эссе Саммари: Кошка в голове, и жизнь, как казино. читать дальше "Непр-равильно говоришь, непр-равильно" - мурлычет у тебя в голове Муренка - оригинальное имя, не так ли? Осталось только понять, что она там у тебя делает: в голове, то есть. Впрочем, что возьмешь с сумасшедшего. И учти, я имею в виду тебя, а не кошку.
Непр-равильный ход, непр-равильный. А так хочется сделать верный шаг, чтобы выиграть эту игру. Игру под названием "Жизнь".
Денег хочется заработать все больше и больше - виртуальных, реальных ли - не так важно. Ты ведь и сам себе не сможешь объяснить, зачем они тебе так понадобились.
Вообще, ты и деньги очень похожи: бесполезные бумажки, которые якобы правят миром, на деле не годятся даже в туалет сходить - бумага слишком жесткая. Властью их наделяют люди, без этого они - бесполезный ком макулатуры. Так и ты. Ты думаешь, что можешь править миром, однако зачем ты ему? "Бесполезен" - здесь правильное слово.
Бездарность - тоже хорошее слово. Звучное. Как удар набатного колокола на похоронах. Как звук лопнувшей струны, рвущейся жизни. Не забывай повторять себе его почаще - возможно, тогда ты поймешь, кем являешься.
Мир не нуждается в тебе, однако ты все еще отчаянно цепляешься за него всеми паучьими лапками. Плетешь паутину, расставляешь ловушки, создаешь иллюзии небесполезности жизни. Сам же попадаешься в них первым. Нет, тебе, конечно же, поверят. И даже сделают вид, будто без тебя невозможно обойтись. Будешь ли ты от этого счастлив? Лгать себе - распоследнее дело.
Снова неправильный ход. Ты опять поставил не на ту цифру.
Жизнь - это казино, в котором ты - главный лузер.
По крайней мере, ты честен с собой - можешь утешаться этим, если больше нечем.
А больше нечем, если ты действительно честен. Но утешаться надо, надо вставать и идти вперед, снова делать "непр-равильные шаги", только нельзя замирать на месте, останавливаться...
Ведь ты уже знаешь, что тогда случается. Тебя топит. Засасывает. Ты проваливаешься в трясину. Умираешь.
Меняешься.
Сейчас это именно так называется - меняться. Конечно, ты меняешься ежедневно, ежеминутно, ежечасно, ежесекундно - с каждым полувздохом, с каждым подрагиванием ресниц - посмотришь в зеркало, а там уже другой ты, страшный и незнакомый. Но меняться больно, потому что старый "ты" от этого каждый раз умирает.
А новый "ты" совершает все такие же "непр-равильные" первые шаги.
И с каждым новым рождением ты забываешь прежние ошибки, и каждый раз вновь и вновь шагаешь вперед, чтобы вновь упасть и вновь расшибить себе лоб.
Можешь ли ты сказать, что ты счастлив, и не соврать себе? - Не думаю. Однако ты упрямо лезешь вперед, делать "непр-равильные" ходы, ошибаться и падать.
Упрямо умудряешься утешаться какими-то пустяками и не замирать на месте. Упрямо пытаешься стать "небесполезным", хотя это, по-моему, еще никому не удавалось. Так уж повелось, что без людей этому миру было бы только спокойнее.
Ты - определенно сюжет для сказки, в которой герой сам не знает, что хочет найти. Возможно, ты идешь в пустоту.
Возможно, когда-нибудь ты все же сумеешь сделать "правильный" ход.
обычно не обращаюсь ко всякимвсяким антиутопиям они обычно бывают вне моего внимания а нынче не отыскалось никакого иного кроме дивного нового мрачного предсказания я уже говорила что плакать бывает незачем не бывает смысла в некоторых случаях можно только действовать а если не можешь действовать то хотя бы надеяться что будет всё-таки лучше
I'm tired of playing games оf looking for someone else to blame...
Небольшая история
читать дальшеЛюблю облака. Кажется, могу смотреть на них вечно. Такие свободные, легкие… Иногда мне хочется быть ими. Летишь себе спокойно, упиваешься свежим ветром, бьющим в лицо. Свобода… Чувствую теплые руки на талии. – Опять любуешься? - Ммм, да, - улыбка. - А мне всегда было интересно, кого ты больше любишь меня, или свои облака? – прижимаешься щекой к моей. - Сложный вопрос, - сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. – Надо подумать. - Ну, думай-думай, - убираешь руки. Чувствую, как от холода побежали мурашки по спине. - Дурак, тебя конечно, - качаю головой. - Что-что? Не слышу. Ты издеваешься? - Ох… Поворачиваюсь. На твоих губах играет довольная улыбка. Все-таки издеваешься. - Тебя люблю, такого придурка! Повторить? Нет, ты совершенно невыносим. - Не надо, - подходишь и обнимаешь. Прижимаюсь к тебе, вдыхая такой знакомый запах. Не отпускай меня, никогда… Нежно целуешь меня в нос. Довольно жмурюсь - до чего же хорошо, когда ты рядом… - А пойдем в комнату, - берешь мои ладони в свои. – Ты совсем как ледышка. Будем тебя отогревать. - Будем-будем, - радостно киваю. Тянешь меня за собой. На пороге балкона оборачиваюсь. Маленькие белые облачка беззаботно бегут по небу. Свобода? Нет, она мне не нужна…
Влюбленные не в меня люди прекрасны, мы отталкиваемся друг от друга - слишком похожие, и я копирую, я наслаждаюсь чужими словами.
Сделать слепок чужого текста и чужого стиля - то же самое, что сделать слепок с лица. Посмертная маска. Слова с каждой минутой все тяжелее. Фотография - имитация прикосновения. Я делаю фото тех, кого не могу коснуться.
Невлюбленные в меня люди прекрасны. Я могу сиять отраженным светом, читая тайны в их прозрачных глазах.
Я видела тех, в кого они влюблены. Вечная геометрия невзаимных чувств. Какая разница, кто кого?