Вы можете закрыть глаза на вещи, которые вы не хотите видеть, но вы не можете закрыть свое сердце на вещи, которые вы не хотите чувствовать (c) Честер Беннингтон
Я знаю, что все привыкли, что я никогда никого не поздравляю, а уж юбилеи ТХ - и подавно все игнорю)
Но это слишком значительно - то, что сегодня мы празднуем.
Близнецам двадцать один, а я до сих пор считаю их маленькими аняняшками, которых увидела на диске с палеными клипами: черненький, похожий на хорошенькую девочку, трогательно поет, а второй, дредастый, лабает на гитарке и почему-то отражается в зеркале.
И с тех пор не отпускало. Затихало - да, но не отпускало, и дай Бог, чтобы никогдаи не отпутсило.
Пусть лизнечочки будут такими же ахуенными красивыми и дрочибельными, пусть будут всегда-всегда вместе и радовать друг друга и нас.
Чтобы успех им сопутствовал от начала и до конца, а конец никогда не наступал =)))
ВарнингВообще-то, этот фик вы видели у last.legal.drug, но я открою вам страааашный секрет) Его писали мы вместе - только я писала одну часть *не скажу какую, еслишто - сами угадаете* =) С одной стороны - спасибо, вы сделали нам комплемент, что мы типо так похоже написали, подстроились друг под друга) С одной стороны - неужели реально НИКТО не увидел разницы в стилях, мы ведь абсолютно по-разному пишем.
Эксперимент провалился))
А тут фик.
Шапки нету, ибо чо я там напишу? Всё и так понятно же...
читать дальшеЕсли бы мы когда-нибудь решили написать мемуары, и это было бы не очередным пиар ходом, а данью нашей не в меру обострившейся мании величия, я бы назвал их "Два в одном", например, или "Две крайности одной и той же сущности". Ну, а что, банально, конечно, зато просто и ясно. Билл смеялся и говорил, что ни за что не назвал бы так историю нашей жизни, он хотел чего-то более пафосного, типа "live fast, die young", что категорически не нравилось уже мне, потому что мало того, что банально, так еще и плагиат. Возмутительно.
Мы тогда долго ругались, орали и лупили друг друга в наших лучших традициях, пока не вспомнили, что, бля, писать-то эти самые мемуары пока никто не собирается. Это в восемнадцать-то лет.
***
Не было усталости, о которой обычно любят ныть звёзды, не было даже тени усталости, потому что за столько лет мы уже привыкли недосыпать, недоедать – что особенно сильно сказалось на Билле, не понимать в каком городе мы находимся и делать всё на автомате, если потребуется.
Была лишь пресыщенность, тихая и вялая пресыщенность, от которой уже становилось тошно, и которая светилась в глазах Билла большими красными буквами, написанными капс локом.
-Понимаешь? - Спросил он, пытливо заглядывая мне в глаза.
-Понимаю. - Кивнул я.
И продолжил кивать закрывшейся на ним двери.
Но я действительно понимал.
Мы же друг перед другом как открытые и прочитанные тысячу раз книги, любимые, переворачивающие душу, затёртые до дыр, но - прочитанные. И эта пресыщенность, появившаяся в нас, была следствием предсказуемости и обыденности, которую мы оба всю жизнь ненавидели.
Мы же всегда, мы всю жизнь – только мы с ним, уже почти двадцать один год…
Не знаю, что он там собрался искать в этой своей Америке. Но мне хотелось, чтобы нашел.
Потому что я явно был не в состоянии это сделать.
***
Я не могу без тебя.
Я проснулся с этой мыслью два часа назад, но так и не решился набрать твой номер и полузадушенным шепотом сказать эти простые слова.
Почему шепотом? Потому что только так и делаются подобного рода признания. По крайней мере, у нас. Мы, конечно, говорили друг другу такие слова, косвенно, напрямую, словами и даже вслух, как без этого, но…
Почему не решился? Потому что не уверен, что у меня повернулся бы язык сказать эту сопливую хрень. Потому что ты далеко, не на другом континенте, ты еще дальше. Потому что уехал не в Америку, ты уехал - от меня, и это в корне меняет дело.
Возможно, эти слова стали бы той точкой, которую мы ищем, чтобы поставить её вместо многоточия, нависшего над нами на манер пресловутого меча. И я могу, конечно, позвонить и вывалить на тебя всё это, потому что для себя я давно уже всё решил.
Восьмым, самым злостным грехом, надо записать тупость.
Мою тупость.
Потому что всего лишь недели хватило, чтобы понять и сделать выводы, всего одной чертовой недели хватило, чтобы мне захотелось рвануть за тобой в Америку, наплевать на всё и забрать обратно.
Потому что все эти идиотские мысли о пресыщенности и открытых книгах полетели на хрен, стоило мне остаться без тебя и представить, что так будет всегда.
Потому что выть хотелось уже на третий день, а приходилось спокойно разговаривать с тобой по телефону и радостно передавать привет Дэвиду.
И если ты еще не вернулся, если ты не сказал ничего, что могло бы дать мне шанс зацепиться за это, я буду молчать, потому что решение теперь зависит от тебя, и я приму его – каким бы оно ни было - ради тебя.
…Хотя кого я обманываю.
Я не знаю красивых слов, я всего лишь гитарист. Слова – это по твоей части.
И я не знаю, что я такого должен сказать, чтобы ты вернулся, чтобы ты простил меня за то, что позволил усомниться – и тебе, и себе.
Я столько раз говорил тебе «люблю», что, кажется, как и большинство людей на этой глупой планете, просто начал забывать значение этого слова.
Я каждые две минуты беру в руки телефон, в безумной надежде, что он зазвонит. Это похоже на паранойю, знаешь. Ты бы смеялся, если бы… да, если бы был рядом. Если бы я треснул тебя, когда ты объявил что уезжаешь. Если бы я схватил тебя за шкирку и оставил дома. Если бы я выбежал вслед за тобой и преградил путь машине, улёгшись на асфальт прямо перед колёсами. Если бы я, как в сопливой мелодраме, рванул за тобой в аэропорт и в самый последний момент вытащил из самолёта. Если бы…
Телефон молчит, и мне кажется – без преувеличения - что я умираю с каждой минутой твоего молчания. Потому что я не знаю какое решение ты принял, и это – страшно.
Ты вернись только. Слышишь? Ты только вернись ко мне…
***
-Я знаю, как мы назвали бы мемуары наши.
Он стоял на пороге, и будь я хоть на сотую долю менее удивлён, моё воображение мигом нарисовало бы дождь за окном, раскаты грома и блеск молний, его - мокрого и растрёпанного, тяжело дышащего, с влажными глазами - вовсе не из-за дождя, собственно, именно так почему-то мне представлялось внезапное возвращение блудного брата. А, и еще у него в глазах я должен был мигом прочитать принятое решение.
Но он стоял такой, каким я видел его неделю назад, да и за окном солнце светило который день.
Сияющий, идеально накрашенный, в новых шмотках, правда, но что-то в его взгляде действительно неуловимо изменилось, и первый порыв потискать его куда-то пропал бесследно, потому что как раз прочитать ничего я там не смог.
-Я знаю, - повторил он, - как мы их назовём.
И улыбнулся.
И, блядь, тот камень, который не давал нормально вздохнуть с той секунды, когда я его увидел, который повис бы на моей шее, начни я тонуть, исчез бесследно. Впервые в сознательной жизни мне захотелось плакать, разреветься, повиснув у него на шее, и рассказать как мне было хреново.
Он придвинулся ближе, аккуратно закидывая руки мне на плечи, обнимая несвойственно ему нежно, как делал всего несколько раз в жизни, и прошептал прямо в ухо, черным маркером поверх всех наших многоточий жирно написав:
- Оne life - one love, Том.
-Идеально, - улыбнулся я ему в шею, стискивая любимое тощее тельце, смаргивая слёзы облегчения, впервые понимая, что такое счастье, накрывающее с головой, впервые понимая как это – когда это счастье не достаётся просто так, рождаясь вместе с тобой, а его нужно найти, или чтобы оно – нашло тебя… или просто вернулось.
А что до названия несуществующих пока мемуаров… Попробуйте докажите, что это мы не о музыке.
Самолет разгонялся с уже привычным гулом, в ушах знакомо заложило. Через кресло на другом ряду ободряюще улыбалась Натали, а под ладонью была кожа. Обычная, коровья, или из чего там самолетные кресла делают, неприятно-синего цвета. Если они рассчитывали успокоить нервных, боящихся летать, пассажиров, то тогда кожу надо было красить в зеленый цвет. Ну, он вроде как должен успокаивать таких, как я.
Кто придумал чушь, что я боюсь летать? Все вранье - никогда не боялся и не буду. Наверно.
Со вздохом вжимаюсь в мягкую спинку. Никогда не боялся, потому что ты был рядом и под ладонью был не кожаный подлокотник, а точно такая же мягкая теплая ладонь. Все не так и не должно быть так - я уехал за каким то чертом в Америку, непонятно для чего. Поиски себя - еще не оправдание, искать себя можно где угодно и как угодно, и сейчас, после нескольких изматывающих дней без Тома, я абсолютно уверен, что то, что я искал было у меня под носом, как это всегда и бывает. Просто надо было приглядеться. Просто надо было быть внимательней, а не смотреть по сторонам и портить глаза, память и сосредоточенность внешним блеском других.
С тоской гляжу в иллюминатор - там серое ровное полотно, унылое и нескончаемое, как улыбка стюардессы, что остановилась рядом со мной. Наверняка сейчас спросит не желаю ли я что-нибудь. Да. Желаю. Оно находится в Гамбурге, в нашей квартире и скорее всего спит, как обычно заняв всю кровать, оставив для меня краешек - по привычке. И оттого, что сейчас этот краешек - пустой, мне хочется плакать навзрыд, потому что даже испанский сапожок и "груша" не идут ни в какое сравнение с моим желанием оказаться там - на мягкой хлопковой простыне, рядом с мягким, словно плюшевым, братом, под тяжелой и теплой рукой.
А в Нью Йорке светило солнце. Очень кстати светило - за очками не было видно покрасневших от недосыпа и напряжения глаз. И хоть капли всегда были в косметичке, или сумке, или ридикюле, или нагрудном кармане брата, пользоваться ими не хотелось. Из принципа - раз рядом нету Тома в рубашке, то и пользоваться всякой химией я не буду. Натали рядом размеренно стучала каблуками новых туфель - вместе выбирали - и уютно молчала, помня, как я огрызнулся на охранника. Она еще потом сказала, что глаза у меня совершенно больные. А я и болел - тоской. Болезнь пострашнее рака и СПИДА, от нее сгораешь за считанные часы, как я не умер остается только удивляться.
Наверно меня держало то, что Том ждет меня - не смотря на то, что я улетел от него. Просто, не спросив, а поставив в известность, что это так и он ничего не изменит. Но самым обнадеживающим было то, что он понимал почему я это делаю... и поддерживал.
Мне наверно нужно было еще тогда, когда он согласился с моим отъездом, развернуться, распотрошить сумки, обнять его и завалиться с ним в кровать. Просто чтобы полежать и подышать его запахом, чтобы в который раз напомнить себе: этот человек - единственный ради кого и чего я живу. И чем я живу.
Или в машине остановить водителя на полпути. Или в самолете устроить истерику, чтобы они снова пригнали трап и отпустили меня обратно к брату. Или в Америке поменять билеты на день, полдня, на несколько часов хотя бы, пораньше.
Но я не сделал этого - и вместо того, чтобы дурачиться, изображать звезду, завлекать и третировать брата, я бродил по магазинам с Натали и по вечерам разговаривал с помудревшим, чуть постаревшим, но вечно молодым Девидом. А может, мне и нужно было это - передышка, забвение, удар по голове, чтобы, наконец, расставить раз и навсегда приоритеты. Не то, чтобы они не были раньше расставлены, но пьедесталы под ними надо было менять.
Нужно было для того, чтобы через несколько часов обнять его...
... и, надышавшись запахом Тома, повалить на кровать. Чтобы все мои "самолетные" мысли пропали.
Чтобы его теплые руки стаскивали новую майку, купленную без него. И джинсы, и бижутерию. Я их потом выкину - мне не нужно ничего сделанное без него. А может, оставлю: как напоминание о том, что думать долго вредно.
Чтобы он меня ласкал, а я ласкал в ответ. Чтобы он меня целовал, а я пытался увернуться, собираясь что-то сказать и, чуть не плача, отвечать легкими прикосновениями к векам - у него ведь измученные совершенно глаза.
Чтобы отдаваться ему, как в первый раз, а это ведь и есть первый. Чтобы он двигался внутри, хрипло дыша и каждым движением подтверждал то, что в подтверждении не нуждается. Мое. Твое. Мое. Твое. Мое, твое. Моетвое.
Чтобы в душе рождалось солнце и слова. Слова о том, что есть мы.
One life - one love - one breath - one way.
хэ.
Но это слишком значительно - то, что сегодня мы празднуем.
Близнецам двадцать один, а я до сих пор считаю их маленькими аняняшками, которых увидела на диске с палеными клипами: черненький, похожий на хорошенькую девочку, трогательно поет, а второй, дредастый, лабает на гитарке и почему-то отражается в зеркале.
И с тех пор не отпускало. Затихало - да, но не отпускало, и дай Бог, чтобы никогдаи не отпутсило.
Пусть лизнечочки будут такими же ахуенными красивыми и дрочибельными, пусть будут всегда-всегда вместе и радовать друг друга и нас.
Чтобы успех им сопутствовал от начала и до конца, а конец никогда не наступал =)))
ВарнингВообще-то, этот фик вы видели у last.legal.drug, но я открою вам страааашный секрет) Его писали мы вместе - только я писала одну часть *не скажу какую, еслишто - сами угадаете* =) С одной стороны - спасибо, вы сделали нам комплемент, что мы типо так похоже написали, подстроились друг под друга) С одной стороны - неужели реально НИКТО не увидел разницы в стилях, мы ведь абсолютно по-разному пишем.
Эксперимент провалился))
А тут фик.
Шапки нету, ибо чо я там напишу? Всё и так понятно же...
читать дальшеЕсли бы мы когда-нибудь решили написать мемуары, и это было бы не очередным пиар ходом, а данью нашей не в меру обострившейся мании величия, я бы назвал их "Два в одном", например, или "Две крайности одной и той же сущности". Ну, а что, банально, конечно, зато просто и ясно. Билл смеялся и говорил, что ни за что не назвал бы так историю нашей жизни, он хотел чего-то более пафосного, типа "live fast, die young", что категорически не нравилось уже мне, потому что мало того, что банально, так еще и плагиат. Возмутительно.
Мы тогда долго ругались, орали и лупили друг друга в наших лучших традициях, пока не вспомнили, что, бля, писать-то эти самые мемуары пока никто не собирается. Это в восемнадцать-то лет.
***
Не было усталости, о которой обычно любят ныть звёзды, не было даже тени усталости, потому что за столько лет мы уже привыкли недосыпать, недоедать – что особенно сильно сказалось на Билле, не понимать в каком городе мы находимся и делать всё на автомате, если потребуется.
Была лишь пресыщенность, тихая и вялая пресыщенность, от которой уже становилось тошно, и которая светилась в глазах Билла большими красными буквами, написанными капс локом.
-Понимаешь? - Спросил он, пытливо заглядывая мне в глаза.
-Понимаю. - Кивнул я.
И продолжил кивать закрывшейся на ним двери.
Но я действительно понимал.
Мы же друг перед другом как открытые и прочитанные тысячу раз книги, любимые, переворачивающие душу, затёртые до дыр, но - прочитанные. И эта пресыщенность, появившаяся в нас, была следствием предсказуемости и обыденности, которую мы оба всю жизнь ненавидели.
Мы же всегда, мы всю жизнь – только мы с ним, уже почти двадцать один год…
Не знаю, что он там собрался искать в этой своей Америке. Но мне хотелось, чтобы нашел.
Потому что я явно был не в состоянии это сделать.
***
Я не могу без тебя.
Я проснулся с этой мыслью два часа назад, но так и не решился набрать твой номер и полузадушенным шепотом сказать эти простые слова.
Почему шепотом? Потому что только так и делаются подобного рода признания. По крайней мере, у нас. Мы, конечно, говорили друг другу такие слова, косвенно, напрямую, словами и даже вслух, как без этого, но…
Почему не решился? Потому что не уверен, что у меня повернулся бы язык сказать эту сопливую хрень. Потому что ты далеко, не на другом континенте, ты еще дальше. Потому что уехал не в Америку, ты уехал - от меня, и это в корне меняет дело.
Возможно, эти слова стали бы той точкой, которую мы ищем, чтобы поставить её вместо многоточия, нависшего над нами на манер пресловутого меча. И я могу, конечно, позвонить и вывалить на тебя всё это, потому что для себя я давно уже всё решил.
Восьмым, самым злостным грехом, надо записать тупость.
Мою тупость.
Потому что всего лишь недели хватило, чтобы понять и сделать выводы, всего одной чертовой недели хватило, чтобы мне захотелось рвануть за тобой в Америку, наплевать на всё и забрать обратно.
Потому что все эти идиотские мысли о пресыщенности и открытых книгах полетели на хрен, стоило мне остаться без тебя и представить, что так будет всегда.
Потому что выть хотелось уже на третий день, а приходилось спокойно разговаривать с тобой по телефону и радостно передавать привет Дэвиду.
И если ты еще не вернулся, если ты не сказал ничего, что могло бы дать мне шанс зацепиться за это, я буду молчать, потому что решение теперь зависит от тебя, и я приму его – каким бы оно ни было - ради тебя.
…Хотя кого я обманываю.
Я не знаю красивых слов, я всего лишь гитарист. Слова – это по твоей части.
И я не знаю, что я такого должен сказать, чтобы ты вернулся, чтобы ты простил меня за то, что позволил усомниться – и тебе, и себе.
Я столько раз говорил тебе «люблю», что, кажется, как и большинство людей на этой глупой планете, просто начал забывать значение этого слова.
Я каждые две минуты беру в руки телефон, в безумной надежде, что он зазвонит. Это похоже на паранойю, знаешь. Ты бы смеялся, если бы… да, если бы был рядом. Если бы я треснул тебя, когда ты объявил что уезжаешь. Если бы я схватил тебя за шкирку и оставил дома. Если бы я выбежал вслед за тобой и преградил путь машине, улёгшись на асфальт прямо перед колёсами. Если бы я, как в сопливой мелодраме, рванул за тобой в аэропорт и в самый последний момент вытащил из самолёта. Если бы…
Телефон молчит, и мне кажется – без преувеличения - что я умираю с каждой минутой твоего молчания. Потому что я не знаю какое решение ты принял, и это – страшно.
Ты вернись только. Слышишь? Ты только вернись ко мне…
***
-Я знаю, как мы назвали бы мемуары наши.
Он стоял на пороге, и будь я хоть на сотую долю менее удивлён, моё воображение мигом нарисовало бы дождь за окном, раскаты грома и блеск молний, его - мокрого и растрёпанного, тяжело дышащего, с влажными глазами - вовсе не из-за дождя, собственно, именно так почему-то мне представлялось внезапное возвращение блудного брата. А, и еще у него в глазах я должен был мигом прочитать принятое решение.
Но он стоял такой, каким я видел его неделю назад, да и за окном солнце светило который день.
Сияющий, идеально накрашенный, в новых шмотках, правда, но что-то в его взгляде действительно неуловимо изменилось, и первый порыв потискать его куда-то пропал бесследно, потому что как раз прочитать ничего я там не смог.
-Я знаю, - повторил он, - как мы их назовём.
И улыбнулся.
И, блядь, тот камень, который не давал нормально вздохнуть с той секунды, когда я его увидел, который повис бы на моей шее, начни я тонуть, исчез бесследно. Впервые в сознательной жизни мне захотелось плакать, разреветься, повиснув у него на шее, и рассказать как мне было хреново.
Он придвинулся ближе, аккуратно закидывая руки мне на плечи, обнимая несвойственно ему нежно, как делал всего несколько раз в жизни, и прошептал прямо в ухо, черным маркером поверх всех наших многоточий жирно написав:
- Оne life - one love, Том.
-Идеально, - улыбнулся я ему в шею, стискивая любимое тощее тельце, смаргивая слёзы облегчения, впервые понимая, что такое счастье, накрывающее с головой, впервые понимая как это – когда это счастье не достаётся просто так, рождаясь вместе с тобой, а его нужно найти, или чтобы оно – нашло тебя… или просто вернулось.
А что до названия несуществующих пока мемуаров… Попробуйте докажите, что это мы не о музыке.
If I could change the currents of our lives
To make the river flow where it's run dry
To be a prodigal of father time
Then I would see you tonight
Trading Yesterday - One day
To make the river flow where it's run dry
To be a prodigal of father time
Then I would see you tonight
Trading Yesterday - One day
Самолет разгонялся с уже привычным гулом, в ушах знакомо заложило. Через кресло на другом ряду ободряюще улыбалась Натали, а под ладонью была кожа. Обычная, коровья, или из чего там самолетные кресла делают, неприятно-синего цвета. Если они рассчитывали успокоить нервных, боящихся летать, пассажиров, то тогда кожу надо было красить в зеленый цвет. Ну, он вроде как должен успокаивать таких, как я.
Кто придумал чушь, что я боюсь летать? Все вранье - никогда не боялся и не буду. Наверно.
Со вздохом вжимаюсь в мягкую спинку. Никогда не боялся, потому что ты был рядом и под ладонью был не кожаный подлокотник, а точно такая же мягкая теплая ладонь. Все не так и не должно быть так - я уехал за каким то чертом в Америку, непонятно для чего. Поиски себя - еще не оправдание, искать себя можно где угодно и как угодно, и сейчас, после нескольких изматывающих дней без Тома, я абсолютно уверен, что то, что я искал было у меня под носом, как это всегда и бывает. Просто надо было приглядеться. Просто надо было быть внимательней, а не смотреть по сторонам и портить глаза, память и сосредоточенность внешним блеском других.
С тоской гляжу в иллюминатор - там серое ровное полотно, унылое и нескончаемое, как улыбка стюардессы, что остановилась рядом со мной. Наверняка сейчас спросит не желаю ли я что-нибудь. Да. Желаю. Оно находится в Гамбурге, в нашей квартире и скорее всего спит, как обычно заняв всю кровать, оставив для меня краешек - по привычке. И оттого, что сейчас этот краешек - пустой, мне хочется плакать навзрыд, потому что даже испанский сапожок и "груша" не идут ни в какое сравнение с моим желанием оказаться там - на мягкой хлопковой простыне, рядом с мягким, словно плюшевым, братом, под тяжелой и теплой рукой.
А в Нью Йорке светило солнце. Очень кстати светило - за очками не было видно покрасневших от недосыпа и напряжения глаз. И хоть капли всегда были в косметичке, или сумке, или ридикюле, или нагрудном кармане брата, пользоваться ими не хотелось. Из принципа - раз рядом нету Тома в рубашке, то и пользоваться всякой химией я не буду. Натали рядом размеренно стучала каблуками новых туфель - вместе выбирали - и уютно молчала, помня, как я огрызнулся на охранника. Она еще потом сказала, что глаза у меня совершенно больные. А я и болел - тоской. Болезнь пострашнее рака и СПИДА, от нее сгораешь за считанные часы, как я не умер остается только удивляться.
Наверно меня держало то, что Том ждет меня - не смотря на то, что я улетел от него. Просто, не спросив, а поставив в известность, что это так и он ничего не изменит. Но самым обнадеживающим было то, что он понимал почему я это делаю... и поддерживал.
Мне наверно нужно было еще тогда, когда он согласился с моим отъездом, развернуться, распотрошить сумки, обнять его и завалиться с ним в кровать. Просто чтобы полежать и подышать его запахом, чтобы в который раз напомнить себе: этот человек - единственный ради кого и чего я живу. И чем я живу.
Или в машине остановить водителя на полпути. Или в самолете устроить истерику, чтобы они снова пригнали трап и отпустили меня обратно к брату. Или в Америке поменять билеты на день, полдня, на несколько часов хотя бы, пораньше.
Но я не сделал этого - и вместо того, чтобы дурачиться, изображать звезду, завлекать и третировать брата, я бродил по магазинам с Натали и по вечерам разговаривал с помудревшим, чуть постаревшим, но вечно молодым Девидом. А может, мне и нужно было это - передышка, забвение, удар по голове, чтобы, наконец, расставить раз и навсегда приоритеты. Не то, чтобы они не были раньше расставлены, но пьедесталы под ними надо было менять.
Нужно было для того, чтобы через несколько часов обнять его...
... и, надышавшись запахом Тома, повалить на кровать. Чтобы все мои "самолетные" мысли пропали.
Чтобы его теплые руки стаскивали новую майку, купленную без него. И джинсы, и бижутерию. Я их потом выкину - мне не нужно ничего сделанное без него. А может, оставлю: как напоминание о том, что думать долго вредно.
Чтобы он меня ласкал, а я ласкал в ответ. Чтобы он меня целовал, а я пытался увернуться, собираясь что-то сказать и, чуть не плача, отвечать легкими прикосновениями к векам - у него ведь измученные совершенно глаза.
Чтобы отдаваться ему, как в первый раз, а это ведь и есть первый. Чтобы он двигался внутри, хрипло дыша и каждым движением подтверждал то, что в подтверждении не нуждается. Мое. Твое. Мое. Твое. Мое, твое. Моетвое.
Чтобы в душе рождалось солнце и слова. Слова о том, что есть мы.
One life - one love - one breath - one way.
хэ.
@темы: KAUluv is everywhere, All is full of love, Чувствуешь? Креатив!
А, и еще тачпад не работает, как я могла забыть!
)
ну и до трех мы разговаривали разговоры на качельках, где она мне рассказывала про древних греков и показывала йожиков, которые вышли после дождика поискать грибы. Такие няшечки, разулыбали меня вообще 
Были некоторые пичали и разочарования, но бля 
ПОжтому ничего не поделаешь, приходить 
Если скажете пару приветственных, буду оченна рада 
">
И у них такая светлая и чистая любовь, что просто няяя 
