Я написала небольшую сказку. Вот снова придуман человек, абсолютно живой и требующий к себе дальнейшего внимания. По всей видимости, она будет жить в Сиреневом городе.
Но не путайте. Мои герои различаются, как слуховые галлюцинации, которые могут быть снаружи и внутри головы. А это как-никак диагностический критерий.
Наполеон, Телль, Королева Марго, Дон Карлеоне и безымянная девочка – внутри.
Остальные – снаружи.
Но это не значит, что я люблю их меньше.
На этом пояснительная записка заканчивается, и далее следует сам текст.

Некоторые дети никогда не рождаются. Еще даже не слыша стука сердец женщин, которые не станут их матерями, они сжимаются в маленькие комочки, так сильно и безысходно, что скатываются за границу небытия.
Между пожелтевших станиц книги в синей обложке с названием в четыре буквы, первая и третья из которых М, ее нашли хатифнатты. Маленькие, отважные, безъязыкие странники, больше похожие на призраков, неизменно и необъяснимо стремящиеся всегда вперед, за сырой морской горизонт. На одной из своих многочисленных пристаней они подбросили ее, завернутую в тельняшку, в первый попавшийся карман.

- Наполеон, она такая красивая, давай ее оставим.
- Телль, ты с ума сошла. Зачем нам еще один ребенок? Тебе мало нашей безымянной малышки?
Но Телль – мечтательница. Ее вязкие темные глаза не видят за пределами пятнадцатиметровой пыльной комнаты. Ее сердца хватит каждому, кто в него постучится.
- Наполеон, мы ее вырастим.
- Да? Интересно, в кого? Ты посмотри на нас. Как ты будешь воспитывать ребенка на тонущем корабле?
- А что?! Что такого? Если бы ты не пропадал в своих невероятных походах, не думал бы только про них, а посмотрел бы вокруг, ты бы понял, что можно быть счастливым даже за чашкой самодельного кофе.
- Телль, - подает голос Королева Марго, - ну о чем ты? Наполеон прав. Нас и так слишком много.
Из своего угла ей вторит Дон Корлеоне:
- Нашей семье не нужны подкидыши…


Так она оказалась в тихой, словно остановившейся во времени, комнате – приюте детства, что стало мало одной девочке, которая однажды, проснувшись солнечным летним утром, поняла, что выросла. Она стряхнула с плеч детство, как мешающее платье, оно упало к ее ногам, и она легким движением отбросила его вот в эту самую комнату.
Пыль оседала на старых нескладных игрушках и книжках. На столе валялись забытые карандаши и фломастеры без колпачков, а большое трехстворчатое зеркало, отражая смотрящего в него человека, пририсовывало ему глаза Алисы Лидделл.
Дни в этой комнате не имеют названий, и сосчитать их невозможно, потому что считать дальше, чем до двух, здесь не получается. Здесь под кроватью прячутся чудовища, которых можно отпугнуть, выпив на ночь стакан молока. Здесь палочки, листочки, стеклышки готовы обернуться чем угодно в твоих руках.
Здесь она прожила очень много дней. В ней не прибавилось ни сантиметра. Но когда чудовища стали пугаться ее колючих мыслей больше, чем молока, она, закусив губу, как в воду, погрузила ладонь в книжку в синей обложке. А потом и вовсе нырнула в нее.

Она вынырнула на поверхность среди камышей и осоки. Прямо перед ней по колено в воде стоял мальчик и, закусив в углу рта трубку, ловил рыбу на самодельную удочку.
Он сдвинул брови в молчаливом вопросе. Она улыбнулась. Он взял ее за руку…
…Они жили в шалаше на берегу озера, и за все это время так и не сказали друг другу ни слова. Каждый вечер она жарила на огне пойманную им рыбу, а по ночам вязала гольфы и свитера из грубой шерсти. Он играл на дудочке простенькие песенки, а она танцевала босиком на мягкой траве.
Однажды он принес ей такие же, как у него, шляпу и накидку, поцеловал в холодный лоб, и начал разбирать шалаш. Они устроили большой костер и попрощались.
«Ты вернешься?» - спросила она глазами.
«Конечно» - ответил он.
Они повернулись спинами друг к другу и пошли в разные стороны…

Он пришел в Муми-долину, она – в Сиреневый город…

Маленькая, не выше ребенка, девушка в большой шляпе, скрывающей глаза: тулья колпаком, к полям пришиты колокольцы. На плечах темная накидка из грубой мешковины, а под ней – пахнущая морем старая тельняшка. На такой малышке она выглядит просторным платьем со слишком длинными рукавами.
Босоногая. Бледнокожая. Глаза в половину лица – темные и глубокие. Всегда мокрые черные волосы падают на спину.
Теперь ее знали именно такой.

Она никогда не ночует в одном и том же месте два раза подряд. Никогда не имея дома, она не знает, что это такое, и всегда находится в дороге. Странница-одиночка.
Она умеет говорить, но всегда молчит. Она знает, что у каждого слова есть свой вкус, и одни слова похожи на мятные карамельки, другие – на жирную жареную индейку, третьи – на манную кашу с комочками, четвертые – на пряные индийские яства. Еще с тех пор, как в замершей комнате она рисовала рыб на форзацах книг, а потом давала им имена, состоящие из одних согласных или одних несогласных букв, и эти рыбы устраивали войны, в схватках порождая певучие, кашляющие и задыхающиеся языки, она знает, что ни одно слово не должно быть произнесено напрасно.
Зато она умеет передавать самые сложные и неизъяснимые чувства одним соприкосновением обнаженных спин. Поэтому, когда она подрабатывает натурщицей, ее напарницы и напарники наотрез отказываются садиться к ней спиной. Только на одной картине вы можете увидеть ее с молодым парнишкой, стоящими друг к другу спиной и смотрящими в потолок. Он был очень храбрым, или, скорее, по-юношески заносчивым и сам вызвался позировать. Но все время, пока художник писал картину, слезы стояли в его глазах, а образ на полотне, после того, как картина была закончена, за ночь поседел.

Она любит ночевать рядом с водоемами и в предрассветных сумерках чертить портреты Снусмумрика на влажном песке.
Иногда по ночам она прокрадывается в детские спальни и заплетает ребятишкам волосы в косички. Если такие косички не расплетать до того времени, пока одна из куриц хозяина снесет яйцо с двойным желтком, ребенок вырастет талантливым музыкантом.
Один мальчик до сих пор носит ее косичку. Он удивительно играет на дудочке.
Когда она слышит его игру, она тут же начинает танцевать.
Это она научила детей отпугивать вредных чудовищ стаканом молока на ночь, пририсовывать двойкам в дневниках крылья и клювы и по запаху ветра определять, как сквернословят моряки в далеких океанах.
Иногда она сама ловит рыбу в озере, зажаривает ее на костре и раздает бездомным.

Сейчас она путешествует в поисках имени. Оказалось, что до последнего времени оно не было ей, нерожденному ребенку, нужным, но теперь обрести его стало невероятно важно. Все знают ее как невесту Снусмумрика.
А женщина, написавшая синюю книжку, уже умерла, и не сможет дать ей так необходимое имя. Ей придется искать его самой.

мои друзья, Sot-75, дающие концерт в Камчатке 19 января сего года. завтра будут снова там же, но я, по всей видимости, не пойду. с меня Камчатки на ближайшее время достаточно...

смотреть еще

второе лицо группы - Парамзин Пашка, брат Костика

внезапно печальный Костик

Я немного остыла, и теперь делаю выводы на трезвую голову.
Наполеон мне говорит: «Это все оттого, что ты взяла с собой Телль. А надо было брать Дона Корлеоне». Я говорю: «Да проехали уже…». «Как знаешь»…

…А на моих полках пять сотен книг, не меньше. Я сама еще не все прочитала.
Каждый вечер за чашкой чая, в полной тишине, когда чуть слышным становится скрип земной оси, Наполеон читает «Основы суицидологи».
- Ну и как тебе, интересно?
- …
Телль второй раз перечитывает Винникотовскую «Пиглю», Дон Корлеоне с интересом изучает «Семейный диагноз и семейную психотерапию», Королева Марго, позевывая, лениво листает Берна. Безымянная малышка по слогам читает «Пустую крепость» Беттельхейма…

До весны осталось всего семь шагов.
Я слушаю «Таганский концерт» и редактирую зимние фотографии. Мне решительно не нравится сухая пастель.
Где бы мне купить недорогой, но хороший рапидограф?

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Некоторые картины, песни, фильмы становятся опорными точками. Вне личных рейтингов и хит-парадов, скорее над ними.
Если вы хотите знать обо мне что-то особенное, неизъяснимое, посмотрите «2046» Кар Вая.
Фабула: Он был писателем. Он думал, что пишет о будущем, а на самом деле он писал о прошлом. В его книге загадочный поезд время от времени отправлялся в 2046 год, и все, кто на него садились, стремились погрузиться в утраченное прошлое. Говорили, что в 2046 никогда ничего не меняется. Никто не знал наверняка, так ли это, потому что уехавшие туда никогда не возвращались, кроме одного человека. Он съездил и предпочел вернуться. Он хотел измениться…

отрывок чужой рецензии«Я тоже больше люблю истории со счастливым концом, но я не знаю, как написать такую»… «2046» – это попытка написать историю «Любовного настроения» со счастливым концом… Жестокая попытка. Безжалостная по отношению к сюжету, беспощадная к героям, бессердечная к зрителю - и бесценная – по отношению к Кино. Попытка, граничащая с сумасшествием, да еще так, что у этой границы мы оказываемся уже со стороны безумства.

2046 для Чоу – попытка по осколкам собрать свою Су Ли-Чжень. Он нашел все – и Лулу, которая знала его тогда, когда Су Ли-Чжень была рядом; и Байо Лин, которая остановилась в комнате с тем же номером, что и та, где он был когда-то с Су Ли-Чжень; и Ван Чжинь-Вен, разлученную с любимым, как и – он надеется, что с любимым - Су Ли-Чжень; в своем романе он воссоздал ее внешность; в другом городе он нашел ее имя – но он не нашел её... Отчасти, может, и потому, что, в общем-то, и он сам для каждой из этих женщин был лишь осколком их прошлого.
Кому-то покажется, что финал фильма безысходный, бессмысленный, безнадежный. Это так – если думать об очереди в гардеробе или туалете и сорваться с мест за 5 минут до конца с мыслью: «Ну, все ясно». Без последнего кадра финал именно таким бы и был. Но – такси… такси, в котором Чоу ехал с настоящей Су в «Любовном настроении», такси, в котором он спал на плече девушки из 2046-го номера… теперь это самое такси везет его одного. Без воспоминаний. Вспомнить, чтобы забыть – для этого он отправлялся в 2046-й. Для этого он оттуда вернулся – но когда его спрашивают, почему он решил покинуть 2046-й, он уходит от ответа. Он - забыл…

«2046» - бесценный подарок тем, кто растворялся 4 года назад в музыке, шагах, дожде и сигаретном дыму «Любовного настроения», тем, кому уже мало было прожженного до дырок DVD и CD с OST… Это в какой-то мере ответ на наше немое: «а что, если попробовать…?» Это продолжение, о котором язык не поднимется сказать, что оно хуже и что оно «второе по сравнению с первым». Напротив, сюжет «2046» сложнее и насыщеннее, герои более разносторонни, красота кадров завораживает еще сильнее…

Наполеон вернулся.

Мы все как раз сидели в кофейне. Порывистый, холодный, прямо-таки шипящий ветер за окном и дурной кофе в крошечных белых чашках под аккомпанемент того самого, присущего подобного рода заведениям безэмоционального джаза. Город потягивается и хрустит суставами, Город просовывает свои пальцы в пустые глазницы окон и лениво наматывает на них вместо колец запахи жареного мяса, пыли и туалетных освежителей воздуха.
Совершенно разбитый, усталый, с потухшим взглядом и в рваном мундире, Наполеон, подволакивая ногу, поднимается по лестнице, но не входит, а просто смотрит на меня сквозь застекленную дверь. Я подхожу к нему, прикасаюсь к стеклу ладонью, как раз возле надписи «эспрессо», и мы смотрим друг на друга. Он – с той стороны, я – с этой, нас разделяет только тонкий слой плавленого песка.



Почти одновременно мы опускаемся на пол. Так оплывают по кирпичной стене новозастреленные трупы – тяжело и безнадежно. Надпись «эспрессо» ползет куда-то вверх и останавливается в небе. Мы сидим на ледяном полу, упершись лбами в стекло, но не смотрим друг на друга. И ничего не говорим…
Ватные тампоны в ушах Маргариты – лучшее средство против любой твоей атаки, мой военный гений.

Боже мой, Наполеон, ты можешь поставить на колени любой город. Ты покоряешь страны, как ребенок разгрызает леденцы. Но твое слабое место – это твоя любовь. Любовь – твоя ахиллесова пята. Твоя любовь убьет тебя. К твоей любви бесплатным приложением идет билет до острова святой Елены. В один конец.

Телль плачет за своим маленьким круглым столиком. Королева Марго еле заметно кривит губы в презрительной усмешке. Дон Корлеоне предлагает: «Давай пошлем их на хуй!». Маленькая безымянная девочка ничего не понимает и испуганно озирается по сторонам.
Я шепчу:
- Наполеон… ну почему ты решил променять наш внутренний Иерусалим на Маргариту?...

так и в Городе…
поскользнувшись на мокрых камнях, ты теряешь равновесие и летишь, летишь, летишь, плывешь, теряя небо далеко под ногами и при этом не имея шансов достичь дна…
иногда мне кажется, что мои нервы слеплены из пастилы
поднеси ко мне зажигалку, и я стеку тебе на ладошку
здесь невероятно тяжело дышать…

я, видимо, перестала его любить…
однажды я изменила мужчине с Городом, а теперь я изменила Городу со скукой
он плывет в какой-то серой дымке, и мы больше не смотрим друг другу в глаза
Город мстит мне всеми известными ему методами
наверное, завтра у меня в метро украдут кошелек…

Вместе со мной в университете учились разные люди, собственно, кроме учебы на психфаке нас мало что объединяло.

Среди прочих встречались и такие, кто умел играть на различных музыкальных инструментах.



Недавно в школе, где я работаю, в дверях кабинета столкнулась с Сашкой Одинцовым. Оказалось, что его дочка ходит в мой подопечный первый класс. Конечно же, это удивило нас обоих, но, с другой стороны, мы никогда не водили дружбы, а внезапная встреча с человеком, которого знал когда-то, но который не был тебе дорог, всегда несколько напрягает.

Тогда-то он был для нас (по крайней мере, для меня) не Сашкой Одинцовым, а Маугли. Потому что, несмотря на свою грузность и тяжелый шаг, от которого трещал любой пол, был невероятно похож на небезызвестного героя нашего советского мультика. А вообще, он был каким-то слишком крупным, слишком басящим, слишком твердолобым, слишком напрягавшим плечи – это прямо-таки бросалось в глаза. Его было как-то слишком.

Я до сих пор не могу избавиться от ощущения, что и проблем в его немытой длинноволосой голове было изрядное количество.

Еще у него был невероятно громкий голос. Он пел так, что заглушал музыкальные инструменты, и его пение было слышно на автобусной остановке в полукилометре от учебного корпуса и общежитий. Особенно он любил петь во время лекций в коридоре возле аудиторий, совершенно игнорируя замечания старосты и плюя на то, что это уже давно никого не удивляет.



Познакомились мы с ним в один из осенних вечеров, когда он с двумя приятелями в поисках горячего чая и не менее горячих девичьих рук забрел на наш этаж общежития.

И чай был налит в неказистые кружки, и старые шутки о том, что надо положить десять ложек сахара, но не размешивать, потому что он сладкое не любит, сказаны. Тогда Маугли взял в руки гитару и запел шевчуковское «Ты будешь вечно со мной…».

Потом он в течение трех-четырех лет постоянно пел только эту песню – вечерами на кухнях, по весне на балконах, около учебного корпуса на крыльце…

Я сказала: «А, ну я знаю эту песню», - и тут же поставила кассету с ней в магнитофон. Девочки, желавшие понравиться заезжим мальчикам потом очень многое рассказали мне об этикете, принятом на подобных мероприятиях. Оказывается, этого делать было решительно нельзя. Тем более, что Маугли, по их мнению, пел несравнимо лучше, потому что громче…



Но для них путь в гордое и пылающее мауглиное сердце был закрыт. Он изредка открывался только для рыжеволосых девушек.

Такой оказалась мой «друг, товарищ и брат», соседка по комнате Juli. В какой-то момент их симпатии даже были взаимны. И Маугли одной тихой ночь выкрал Juli из незакрытой комнаты прямо с одеялом…



А потом он – нельзя сказать, чтобы увлекся религией, это будет нечестно – он поверил в Бога. Очень быстро собрал вокруг себя разделявших его мысли людей, и начал писать песни…

Смотря выступление его группы на импровизированном факультетском концерте, я была несколько удивлена. Вот это «А-А-А» в песнях о Боге – не сектантских польках, а в настоящих, писаных по оголенным нервам песнях – слышать странно. Для меня в них не было откровения, да и с литературной точки зрения тексты оставляли желать лучшего: по крайней мере, та их часть, что я смогла разобрать, все же знаменитое шевчуковское легко угадывается и по обрывкам, немногочисленным внятно спетым слогам, а вот личные творения Маугли – далеко не всегда.

Но ведь для него-то это все было взаправду…



Может быть, это что-то замкнуло в его голове… Теперь Маугли повзрослел, моет волосы, носит нечто похожее на кашне. У него двое приемных детей и скоро будет родной.

Почему-то я за него обрадовалась.