Фем-версия главного героя игры DOOM

Быдлины

читать дальше

Трисс 18+

Ну вы знаете, этот гений...

Оригинал взят у в Специфика смертной казни в Англии XVIII в. Часть I. Сравнительный гуманизм.

Для Англии конца 17-18 вв, а чуть позже и Великобритании, свойственен малопонятный для тех времен гуманизм уголовно-исполнительной системы. Нет, вешали там более чем добросовестно, преступное понаехало, стремящееся за лучшей долей в города, быстро отправлялось на виселицы - до 1000-1500 человек в год. Это много, хотя совершенно не тянет на рекорд - не путать с 19 веком, когда на фоне многих стран континента, ограничивших применение смертной казни, Соединенное Королевство казалось просто полигоном для повешений. Вот только в 18 веке виселица не считалась таким уж страшным наказанием – скорее исключение из мира живых для общественного блага.

До середины, а местами и до конца 18 века на площадях континентальной Европы еще вовсю хрустели кости под ломами палачей, мерзко орали сжигаемые заживо. Понятно, что накал был не тот, что в 16 веке и явные дикости постепенно отступали. Тем не менее, колесование сохранялось во Франции как минимум до 1785 года, хотя на «федеральном» уровне уже не поощрялось, и даже где-то король запрещал пытки. А ничего не поделаешь – Ordonnance criminelle dite de 1670 никто не отменял, хотя даже при царствовании короля-солнца местные парламенты старались не следовать дословно совсем уж кровожадному акту.

На острове же к 18 веку квалифицированная казнь практически исчезла. Если в Брюсселе серийного убийцу ждали увлекательнейшие физические упражнения на глазах у публики, то в Англии его бы повесили, как и обычного вора. В самом страшном случае добавили бы такие детали как казнь вблизи места преступления и посмертное повешение в цепях у большой дороги. Суд не столько карал мудака, сколько спасал выживших от рецидивов. Для Европы, с византийских времен, помешанной на боли как альфе и омеге следствия, суда и наказания – это было практически откровение.

читать дальшеСказать, что все англичане пускали слезы умиления при осознании своей человечности вряд ли можно. Многие юристы с завистью посматривали на континент, где преступника именно наказывали. Споры о необходимости мучительной казни для виновных в особо тяжких были сродни современным спорам о необходимости смертной казни как таковой. Интересующихся отсылаю к довольно любопытной книжке 1701 г. Hanging not punishment enough for Murderers, Highway-man and Horse-breakers – это развернутая петиция к обеим палатам Парламента ввести наконец-то достойное наказание, а не это ваше повешение. Дескать, в Соседнем королевстве разбойников казнят без намека на пощаду и там можно трясти кошельком посреди ночи, а у нас на дорогах адъ и пиздец ужас и погибель. Мы-то знаем, что это было чистое вранье, но кто из пэров решился бы на турне по ночным дорогам Нормандии?

Как бы то ни было, чрезмерное страдание во имя закона постепенно покидало страну. Кстати, тот же автор возмущался, что в отличие от нормальных стран, на острове не клеймят лица ссылаемым на Барбадос, сохраняя им возможность вернуться к обычной жизни.




В Галантном веке это выглядело так - обратите внимание на элегантного палача

Сегодня принято чуть ли не детей пугать казнью через hanging drawning and quartering (описывать все это лень, кто не знает – гуглить – расписано очень хорошо), но и это экстраординарное наказание для государственных преступников к концу 17 века сохранялось в символической форме. Вынимание внутренностей и четвертование в ряде случаев применялось, но проводилось уже с мертвым телом. Другое дело, что внешне это смотрелось скверно – процедура потрошения сохранялась и в конце века. Скажем, казнь Дэвида Тэйри в Портсмуте в 1782 г. – за шпионаж в пользу Франции проводилась со всеми деталями. По свидетельствам очевидцев – зрелище было омерзительным, хоть и совершалось над трупом.  

.

Hanging, Drawning and Quartering - стадия разделки, 90-е годы 17 в.

А перегибы на местах - вы спросите?? Были! Скажем, при подавлении последнего якобитского мятежа в 1745 г. – к HDQ был приговорен 91 человек, в ряде случаев казнь проводилась пусть и не по букве закона, но в довольно жестокой форме. Как в случае с полковником Фрэнсисом Таунли - кишки живым ему не выпускали, но после 6 минут повешения дубасили палкой по груди и перерезали горло вместо обезглавливания. Возможно, особую неприязнь Таунли заслужил тем, что был, в отличие от горных бунтарей, предателем без всяких оговорок – командовал Английским Манчестерским Якобитским полком. В целом, герцог Кумберленд получил прозвище мясника вполне заслуженно, хотя, с другой стороны, приговоры выносила вполне себе легитимная Специальная Комиссия. Все же оговоримся, что такие вещи происходили по итогам контртеррористической операции, и не укладываются в контекст повседневной правоприменительной практики. Некоторой аналогией является практика повешений в СССР – этот вид казни применялся по отношению к нацистским приспешникам за преступления особого рода перед советскими гражданами – и никогда не применялся в иных случаях, даже за самые тяжкие уголовные преступления.

Как бы то ни было, в 18-й век Англия вступила без криков и стонов, казнимых на площадях. К середине века сообщения о казни Дамьена жители Лондона могли читать с теми же чувствами, что и мы о бесчинствах красных кхмеров за тысячи километров от нас – и пропустить после этого по кружке эля за доброго (тут даже без иронии) короля Георга II.


Оригинал взят у в Специфика смертной казни в Англии XVIII в. Часть II. Прогресс и странности

Англия не была бы Англией, если бы среди всего этого благолепия не нашлось место абсурду, и оно таки нашлось. По целому ряду обвинений, которые при самом страшном раскладе мужику грозили петлей, женщин полагалось сжигать. К подобному перечню относилось: 1) фальшивомонетчество и производство оснастки для оного, 2) убийство мужа, 3) некоторая иная особо тяжкая «мокруха». Что интересно, сожжение женщины не было какой-то особой английской традицией с сакральной подоплекой. Даже в редких процессах по ведовству обвиняемой грозило простое повешение. Законы королевства считали ведовство обычным felony, а вовсе не преступлением особого рода – скорее колдуньи воспринимались как злостные нарушительницы общественного порядка. В Шотландии, правда, ведьм редко, но сжигали – ну а что вы хотели от диких горцев, особенно вдали от промышленных центров?

Наверное, выявить причины странного анахронизма в небольшой заметке сложно, но предположу, что дело в эволюции системы наказаний. Жесточайшие и разнообразные казни применяемые к мужчинам в 15-16 вв - колесование, четвертование и редчайшее, но нежно любимое обличителями островитян кипячение – в случае женщин заменялось сожжением. Последнее позволяло сохранить видимость благопристойности - раздевать и увечить голое женское тело даже в те суровые времена считалось совсем уж некрасивым делом. Для мужчин гуманизация законодательства, а точнее практики его применения обернулось либо заменой мучительных смертей не повешение – в случае с кипячением, либо переводом мучительной и увечащей составляющей казней в символическую или посмертную форму – как это и было с HDQ. Если говорить о колесовании, которое во Франции и многих областях Империи являлось вполне ординарной казнью - им карались тяжкие преступления вроде вооруженного грабежа, то в Англии этим практически не увлекались. Скорее, это было модное и краткое веяние извне – как и для России петровского времени. Уже в 17 веке сообщения об этой казни в Англии практически не встречаются, в Шотландии вроде изредка случалось. К концу 18 века англичане даже не представляли толком, как производится колесование и бульварная литература представляла совсем уж абсурдные картинки с диковинным аттракционом…




Жана Каласа готовят в космонавты, Вольтер негодуе.

Естественно, никакого массового общественного движения с транспарантами и кампанией в прессе за отмену жестоких наказаний в 17 веке не было – в лучшем случае, это было в умах отдельных членов парламента и придворной элиты. Вместе с тем, тренд наметился и был сформулирован в статье Билля о Правах, как бы запрещающем жестокие и необычные наказания - раздел Excessive Bail - That excessive Baile ought not to be required nor excessive Fines imposed nor cruell and unusuall Punishments inflicted (Bill of Rights (1688) 1688 CHAPTER 2 1 Will and Mar Sess 2). Пожалуй, это первое в новой истории законодательное ограничение права государства карать преступника. Понятно, что ограничение во многом декларативное и даже ситуативное – ведь билль взялся не из воздуха, а как реакция, в том числе на чрезвычайные суды Якова II. То же HDQ сохранилась как чрезвычайная казнь, хотя формально unusuall ее было не назвать – традиция с 13 века как-никак.

В случае женщин особой гуманизации уже давно не требовалось – к 17 веку практически все сожжения прекрасного пола проводились после предварительного удушения или повешения – само же сожжение оставалось лишь красивым ритуалом торжества закона. Собственно, никто и не жаловался, кроме зевак охочих для экшена – обычно они охали и ахали при посещении таких мероприятий в Империи или Франции, где все было тру. Сомнительная эстетическая сторона дела еще не изнеженных людей 17 века задевала мало…Хотя если подумать – лондонцы таких fire-show не переносили на дух – после сожжения тел генерал-майора Харрисона и прочих цареубийц в 1660 г. муниципалы жаловались на отвратнейшую вонь и просили заканчивать с такими делами. Конечно, это не похоже на правду - мы же знаем от историков 19-20 вв, что люди Средних веков и раннего Нового времени любили грязь и вонищу. Впрочем, к санитарным аспектам сожжений мы еще вернемся в третьей части.

При общем обилии смертных приговоров, к концу 17 века даже таких символических сожжений женщин было сравнительно мало. Очень уж немногие женщины занимались контрафактной монетой, а многих виновных в бытовых убийствах благоверных попросту вешали или отправляли на периферию нарождающейся колониальной империи. За весь 18-й век в Англии было сожжено около 50-60 женщин, из них 32 с 1735 по 1789. Скорее всего, были еще случаи в Шотландии, но в первую половину века это еще достаточно обособленная страна, часто бунтующая и вряд ли полностью прозрачная для министерств и ведомств Лондона с их архивами и статистикой.

Почти всегда сожжение было лишь символическим актом над уже мертвым телом. Приговоренная либо сжигалась после повешения, либо душилась непосредственно привязанной к столбу. В Лондоне такие действа проводились в Нью-Гейте или в районе микрорайоне Тайберн у одноименной тюрьмы, и привлекали огромные массы народа – до 20-25 тыс. человек - обычное повешение воспринималось как будничное мероприятие.

Тот самый единственный случай запомнился зрителям надолго. 9 мая 1726 г. Кэтрин Хэйс, приговоренная к сожжению за убийство мужа с расчленением тела и скрытием останков (это сегодня – норма жизни, а тогда это был едва ли не прецедент в криминалистике!) была доставлена в Тайберн. Подготовка к сожжению была проведена тщательно, столб уже был обложен горючими материалами, жертва зафиксирована – еще пара минут и палач затянет петлю на ее шее, а пламя исполнит формальную часть приговора. На это раз компромисса между формальностью и милосердием не произошло. Ассистент палача решил заблаговременно зажечь пиломатериалы и хворост, но сухие просмоленные дрова занялись слишком быстро – в течение нескольких секунд Кэтрин оказалась в круге огня. Палач не смог подступиться к жертве для ее удушения и пытаясь облегчить участь казнимой, запустил ей полено в голову с такой силой, что пробил череп (неужели было не догадаться попросить у кого-нибудь из офицеров конвоя пистолет, чтоб облагородить действо и не кидаться поленьями?).
Этот день оказался довольно дурацким, одним из самых невезучих в истории английских казней. Перед сожжением Кэтрин на ее глазах повесили сына-соучастника, дополнительные страдания казнимой никого не радовали, в это время из повозки бежали 2 грабителя-рецидивиста, ждущие своей очереди. В завершении спектакля рухнули трибуны со зрителями, погубив двух и ранив еще нескольких человек.

Как бы то ни было, Кэтрин Хэйс оказалась последней женщиной в Англии сожженной живьем, пусть и по технической ошибке. На жителей Лондона, отвыкших от откровенно жестоких казней, эпизод произвел довольно тяжелое впечатление. К отмене процедуры сожжений это не привело – до конца столетия женщин продолжали сжигать, но это были мертвые женщины - технику безопасности на местах подтянули. А вот прекратили их жечь вовсе не из-за победы идей просвещения или каких-то иных сантиментов – хотя воя в прессе было и впрямь много. Об этом – в следующей части!


Оригинал взят у в Специфика смертной казни в Англии XVIII в. Заключение

Так и продолжался 18 век в Англии, все чаще загоралось пламя в топках первых паровых машин, все реже костры горели в ТайбернеОригинал взят у в Специфика смертной казни в Англии XVIII в. Часть II. Прогресс и странности

Англия не была бы Англией, если бы среди всего этого благолепия не нашлось место абсурду, и оно таки нашлось. По целому ряду обвинений, которые при самом страшном раскладе мужику грозили петлей, женщин полагалось сжигать. К подобному перечню относилось: 1) фальшивомонетчество и производство оснастки для оного, 2) убийство мужа, 3) некоторая иная особо тяжкая «мокруха». Что интересно, сожжение женщины не было какой-то особой английской традицией с сакральной подоплекой. Даже в редких процессах по ведовству обвиняемой грозило простое повешение. Законы королевства считали ведовство обычным felony, а вовсе не преступлением особого рода – скорее колдуньи воспринимались как злостные нарушительницы общественного порядка. В Шотландии, правда, ведьм редко, но сжигали – ну а что вы хотели от диких горцев, особенно вдали от промышленных центров?

Наверное, выявить причины странного анахронизма в небольшой заметке сложно, но предположу, что дело в эволюции системы наказаний. Жесточайшие и разнообразные казни применяемые к мужчинам в 15-16 вв - колесование, четвертование и редчайшее, но нежно любимое обличителями островитян кипячение – в случае женщин заменялось сожжением. Последнее позволяло сохранить видимость благопристойности - раздевать и увечить голое женское тело даже в те суровые времена считалось совсем уж некрасивым делом. Для мужчин гуманизация законодательства, а точнее практики его применения обернулось либо заменой мучительных смертей не повешение – в случае с кипячением, либо переводом мучительной и увечащей составляющей казней в символическую или посмертную форму – как это и было с HDQ. Если говорить о колесовании, которое во Франции и многих областях Империи являлось вполне ординарной казнью - им карались тяжкие преступления вроде вооруженного грабежа, то в Англии этим практически не увлекались. Скорее, это было модное и краткое веяние извне – как и для России петровского времени. Уже в 17 веке сообщения об этой казни в Англии практически не встречаются, в Шотландии вроде изредка случалось. К концу 18 века англичане даже не представляли толком, как производится колесование и бульварная литература представляла совсем уж абсурдные картинки с диковинным аттракционом…




Жана Каласа готовят в космонавты, Вольтер негодуе.

Естественно, никакого массового общественного движения с транспарантами и кампанией в прессе за отмену жестоких наказаний в 17 веке не было – в лучшем случае, это было в умах отдельных членов парламента и придворной элиты. Вместе с тем, тренд наметился и был сформулирован в статье Билля о Правах, как бы запрещающем жестокие и необычные наказания - раздел Excessive Bail - That excessive Baile ought not to be required nor excessive Fines imposed nor cruell and unusuall Punishments inflicted (Bill of Rights (1688) 1688 CHAPTER 2 1 Will and Mar Sess 2). Пожалуй, это первое в новой истории законодательное ограничение права государства карать преступника. Понятно, что ограничение во многом декларативное и даже ситуативное – ведь билль взялся не из воздуха, а как реакция, в том числе на чрезвычайные суды Якова II. То же HDQ сохранилась как чрезвычайная казнь, хотя формально unusuall ее было не назвать – традиция с 13 века как-никак.

В случае женщин особой гуманизации уже давно не требовалось – к 17 веку практически все сожжения прекрасного пола проводились после предварительного удушения или повешения – само же сожжение оставалось лишь красивым ритуалом торжества закона. Собственно, никто и не жаловался, кроме зевак охочих для экшена – обычно они охали и ахали при посещении таких мероприятий в Империи или Франции, где все было тру. Сомнительная эстетическая сторона дела еще не изнеженных людей 17 века задевала мало…Хотя если подумать – лондонцы таких fire-show не переносили на дух – после сожжения тел генерал-майора Харрисона и прочих цареубийц в 1660 г. муниципалы жаловались на отвратнейшую вонь и просили заканчивать с такими делами. Конечно, это не похоже на правду - мы же знаем от историков 19-20 вв, что люди Средних веков и раннего Нового времени любили грязь и вонищу. Впрочем, к санитарным аспектам сожжений мы еще вернемся в третьей части.

При общем обилии смертных приговоров, к концу 17 века даже таких символических сожжений женщин было сравнительно мало. Очень уж немногие женщины занимались контрафактной монетой, а многих виновных в бытовых убийствах благоверных попросту вешали или отправляли на периферию нарождающейся колониальной империи. За весь 18-й век в Англии было сожжено около 50-60 женщин, из них 32 с 1735 по 1789. Скорее всего, были еще случаи в Шотландии, но в первую половину века это еще достаточно обособленная страна, часто бунтующая и вряд ли полностью прозрачная для министерств и ведомств Лондона с их архивами и статистикой.

Почти всегда сожжение было лишь символическим актом над уже мертвым телом. Приговоренная либо сжигалась после повешения, либо душилась непосредственно привязанной к столбу. В Лондоне такие действа проводились в Нью-Гейте или в районе микрорайоне Тайберн у одноименной тюрьмы, и привлекали огромные массы народа – до 20-25 тыс. человек - обычное повешение воспринималось как будничное мероприятие.

Тот самый единственный случай запомнился зрителям надолго. 9 мая 1726 г. Кэтрин Хэйс, приговоренная к сожжению за убийство мужа с расчленением тела и скрытием останков (это сегодня – норма жизни, а тогда это был едва ли не прецедент в криминалистике!) была доставлена в Тайберн. Подготовка к сожжению была проведена тщательно, столб уже был обложен горючими материалами, жертва зафиксирована – еще пара минут и палач затянет петлю на ее шее, а пламя исполнит формальную часть приговора. На это раз компромисса между формальностью и милосердием не произошло. Ассистент палача решил заблаговременно зажечь пиломатериалы и хворост, но сухие просмоленные дрова занялись слишком быстро – в течение нескольких секунд Кэтрин оказалась в круге огня. Палач не смог подступиться к жертве для ее удушения и пытаясь облегчить участь казнимой, запустил ей полено в голову с такой силой, что пробил череп (неужели было не догадаться попросить у кого-нибудь из офицеров конвоя пистолет, чтоб облагородить действо и не кидаться поленьями?).
Этот день оказался довольно дурацким, одним из самых невезучих в истории английских казней. Перед сожжением Кэтрин на ее глазах повесили сына-соучастника, дополнительные страдания казнимой никого не радовали, в это время из повозки бежали 2 грабителя-рецидивиста, ждущие своей очереди. В завершении спектакля рухнули трибуны со зрителями, погубив двух и ранив еще нескольких человек.

Как бы то ни было, Кэтрин Хэйс оказалась последней женщиной в Англии сожженной живьем, пусть и по технической ошибке. На жителей Лондона, отвыкших от откровенно жестоких казней, эпизод произвел довольно тяжелое впечатление. К отмене процедуры сожжений это не привело – до конца столетия женщин продолжали сжигать, но это были мертвые женщины - технику безопасности на местах подтянули. А вот прекратили их жечь вовсе не из-за победы идей просвещения или каких-то иных сантиментов – хотя воя в прессе было и впрямь много. Об этом – в следующей части!

и Нью-Гейте. Мне хотелось избежать слезливых фраз о победе духа человечности и правах человека, но игнорировать подобные факторы не получается. Если в 17 в. вопросы гуманизма были уделом эстетствующей элиты, то теперь они становились популярными. Это не удивительно в стремительно индустриализирующейся стране, с какими-никакими общественными институтами и парламентаризмом, с десятками ежедневных и еженедельных газет.

Хотя если подумать…Лондонскому Сити с офисами банков, торговых домов и предприятий посчастливилось находиться в относительной близости от Нью-Гейта. Порой при сожжении ветер доносил непотребные запахи до благородных носов истеблишмента. Последним это не нравилось, а на фоне общего благолепия делового центра Лондона – казалось откровенной дикостью. Началась компания в прессе…

Сожжение на костре женщин за фальшивую монету и убийство мужа продолжалось - дань традиции, которую никак не отменяли. Парламент оставался в стороне - клубу лоббистов хватало занятий, а теток сжигали, в конце концов, мертвыми. Так, в апреле 1786 за фальшивую монету сожгли Фиби Харрис, а всех ее подельников мужского пола повесили. Фиби сгорела после повешения, но оказалась в особенно ущербном положении. Дело в том, что со второй половины века в Англии старались минимизировать страдания повешенных. После казни лорда Ферреса в 1760 все шире применяли модернизированную виселицу, обеспечивающую длительное падение осужденного перед затягиванием петли и, соответственно, смерть из-за перелома шейных позвонков. Все четверо сообщников Фиби умерли без особых страданий на современной виселице, Фиби же повесили на столбе у костра. Долгая агония женщины произвела на зрителей тяжелое впечатление.
Все больше народа стало возмущаться существующими порядками, включилась и прогрессивная печать. О проблеме начала писать «Таймс». Колумнисты задавались вопросом о необходимости применения столь жестокого и явно архаичного законодательства, всплыла тема гендерной избирательности наказания. Почему мужиков – организаторов производства фальшивой монеты ждала петля как простого воришку, а их приспешниц полагалось сжигать.

А тут подоспела Революция на том берегу Канала и упразднила пыточное, костедробильное законодательство Старого Порядка. На этом фоне сравнительная мягкость островной уголовно-исполнительной системы перестала быть убедительной. Гласным судом и отсутствием пыток французов теперь тоже было не удивить. С дурацкой пиротехнической формальностью пришлось заканчивать.

По инерции, в 1788 за фальшивую монету на костер отправили Элизабет Салливан, в 1790 – Кэтрин Мэрфи - последнюю женщину, сожженную на территории королевства, заслуженный объект фапа англофобов. В том же году на острове запустили в эксплуатацию первый в мире паровой прокатный стан.

По должности последним сожжением руководил шериф Лондона Бенджамин Хаммет, испытывавший к подобным вещам отвращение и считавший их совершенно бессмысленными. В следующем году он избрался в Палату Общин и решил окончательно покончить с тяготившей его прежней обязанностью. 10 мая 1790 года он внес билль об отмене сожжений за контрафактную монету. В речи перед палатой он указал на тот факт, что шериф, сжигая женщину мертвой, сам формально попадает под обвинение в неисполнении закона. Хвала небесам, что за последние 100 лет ни один человек в стране не решился сжечь женщину живьем (технические накладки депутат не рассматривал), но пора менять что-то в консерватории.

Еще раз сложно не восхититься правовой культурой островитян. Вся столица возмущается, негодует пресса, а архаичный, но действующий закон продолжает исполняться – пусть и в предельно смягченной форме. Когда, наконец, закон отменяют, то руководствуются не столько прогрессивными идеями, сколько необходимостью устранить коллизию между положениями закона и существующей практикой его исполнения.

The Treason Act был принят - отныне в вопросах фальшивомонетничества и убийств благоверных женщины уравнивались в правах с мужчинами – их просто вешали.

Последней особой, кого по-хорошему то полагалось сжечь, была София Гиртон - приговор она получила свой вполне законно еще до принятия акта. Исполнение отложили до чтений в Парламенте,а по итогам последних девушка вместо костра получила бесплатную путевку в Австралию, на ПМЖ.

Оригинал взят у в Два древнерусских языка

Набрел на любопытную лекцию знаменитого лингвиста А.А. Зализняка. Среди прочего он утверждает, что в XI-XIII веках в русском языке существовало два очень сильно различающихся диалекта, фактически два разных русских языка: северо-западный (новгородско-псковский) и восточный ("остальной русский"). В XIV-XV веках эти языки слились в единый русский язык, при этом грамматические нормы двух древнерусских языков весьма причудливо переплелись.

Вот, например, как звучали в прошлом разные слова и короткие фразы на двух древнерусских языках. читать дальшеВ каждой строчке одно и то же записано вначале на современном русском, затем на северо-западном древнерусском, затем на восточном древнерусском:
- город - городе - город;
- целый - келый - целый;
- на руке - на руке - на руце;
- у сестры - у сестре - у сестры;
- в земле - в земле - в земли;
- на коне - на коне - на кони;
- мои коровы - мое корове - мои коровы;
- два села - два села - две селе;
- помоги - помоги - помози.

Зализняк утверждает, что в формировании белорусского и украинского языков северо-западный диалект не участвовал, этим в некоторой степени объясняется быстрое отделение этих языков от русского в XIV-XV веках. В русском языке в это время активно шел горизонтальный перенос мемов из новгородского диалекта, а белорусский и украинский языки этого переноса избежали. Так что они в чем-то ближе восточному древнерусскому языку, чем современный русский.

Жандармы Европы

Если бы жандармам ордонансных рот Kарла VII сказали, какое значение это слово приобретет в будущем, они, вероятно, в куски порубали бы сказавшего. Что общего у рыцаря и полицая?
Жандармы были не просто регулярной тяжелой кавалерией. Это была особая культура. Дворяне начали служить не своим местным лордам, а непосредственно государству. Но при этом долгое время сохраняли привычные рыцарские традиции и предрассудки.
Тут, конечно, были свои минусы - "родимые пятна феодализма". Турниры и дуэли с жандармами противника вовсю случались и в 16 в. Массовые "вызовы в Барлетте" 1502 и 1503 г. (французы против испанцев и итальянцев) ничем не отличались от "Битвы тридцати" Столетки.
Бывали проблемы и серьезнее. В 1509, когда французы и имперцы бодались с Венецией, им много крови стоила осада Падуи. Пробитые в стенах бреши не помогали. Падуанцы, соорудив за стенами "ретирату" (земляной вал), отбивали все атаки союзников с большими потерями.
В такой ситуации командование предложило жандармам присоединиться к пехоте и в пешем строю штурмовать брешь - их доспехи тут бы очень помогли. Французы охотно согласились ("нам надоело жить в поле, ибо ночи становятся холоднее и кончается хорошее вино"). Когда же об этом обьявили немцам, "поднялся страшный шум, длившийся полчаса". Наконец они заявили, что "спешиваться - ниже их достоинства, поскольку они должны воевать как дворяне, только верхом". Осаду пришлось снять.
Тем не менее жандармы были элитой армии. Не только потому, что они и при огнестреле оставались серьезной силой на поле боя, и стояли куда выше пехоты на социальной лестнице. Но также и потому, что дворянские подразделения, сохранявшие традиции рыцарской верности (и более обеспеченные материально), были лояльнее короне и менее склонны к криминалу.
читать дальшеДе Монлюк описывает показательный эпизод в битве при Черезоле, 1544 г. Когда испанским солдатам стало ясно, что битва проиграна, они бросились к французским жандармам (которых они немало постреляли в ходе боя). "И каждому жандарму сдавалось в плен по 15-20 человек, чтобы не попасть в руки нашей пехоты, желавшей перерезать им горло". Речь тут не только об апелляции к дворянской чести. Сравнительно богатые жандармы скорее пощадят нищего солдата (что с него взять), чем такие же нищие гасконцы, которые за копейку зарежут.
Т.е. жандармы выполняли не только военную роль, но и задавали образец поведения, способствуя соблюдению правил войны и ограничивая неизбежный криминал. Такой рудимент рыцарских времен в практичных и жестоких войнах Нового Времени.
Очень ярко это проявилось в 1580 г. при Алькантара - решающем сражении в завоевании Португалии, последней битве герцога Альбы.
"Завоевание" - не совсем точный термин. Филипп II был (или считал себя) законным наследником португальского престола. Во всяком случае, имел больше прав, чем дон Антонио, незаконный внук Маноэля I. Многие португальские дворяне думали так же, играли роль и выгоды присоединения к Испании, в т.ч. доступ к освоению Нового Света. Поэтому сопротивление часто было символическим, хотя и не всегда.
Однако Антонио, играя на патриотизме населения, стал хозяином в Лиссабоне и укрепился там. Альбa, подавив очаги сопротивления на юге, высадился недалеко от Лиссабона, в Кашкайше.
Дальнейшие действия противников диктовались не только военными, но и политическими соображениями.
Для Антонио было бы безопасней засесть в городе - его второпях набранные войска были куда слабее армии Альбы. Но с его сомнительными претензиями на корону он не мог быть уверен, что лиссабонцы согласятся ради него терпеть осаду - т.е. голод, артобстрел и очень вероятные грабеж и резню в случае штурма.
Филипп II, в свою очередь, рассматривал Португалию как братскую католическую иберийскую страну, лояльность которой была необходима. Чтобы добиться этого, следовало любой ценой избежать лишних гражданских жертв и разграбления Лиссабона. Поэтому осада была и для Альбы не лучшим вариантом.
Ситуация подталкивала противников к генеральному сражению. Оно произошло 25 авг.1580г. у реки Алькантара, в 3 км. от города. Кавалерией испанцев командовал Фернандо де Толедо, незаконный сын Альбы. Под его началом было около 1500 чел.: жандармы, кирасиры (herreruelos) и конные аркебузиры. Португальцы ожесточенно сопротивлялись. Однако атака ветеранских терций Альбы заставила их оставить позиции и начать отход, не прекращая сопротивления. Конница Фернандо тем временем совершила обходной маневр и вышла в тыл португальцам. Удар кавалерии с тыла превратил организованный отход в беспорядочное бегство. Испанцы бросились вперед, рубя бегущих.
Обычно в преследовании отступающих кавалерия играла главную роль. Но на этот раз Фернандо приказал своим людям прекратить преследование и выйти из боя - у него была задача поважнее. Убедившись, что победа обеспечена, он направился к Лиссабону. Альба прекрасно понимал, что будет с городом, если его солдаты, разгоряченные боем и резней, ворвутся туда на плечах противника. Поэтому, пока пехота была занята добиванием и грабежом отступающих, кавалерия помчалась к городу.
В Лиссабоне, где жители наблюдали за битвой со стен, началась паника. Там тоже ясно представляли себе свое ближайшее будущее. Солдаты гарнизона изо всех сил пытались закрыть городские ворота, но не могли: толпа бегущих в город солдат и крестьян создала в воротах страшную давку, в которой погибли многие. Пытаясь очистить проем ворот, гарнизон в отчаянии открыл огонь по толпе, а затем обрушил на них верхнюю часть стен.
Тут показались всадники Фернандо. Торопясь опередить пехоту, они скакали во весь опор. В этот момент часть португальцев очень некстати решила изобразить героев. Отряд из 100 всадников и до 1000 пехотинцев попытался остановить испанцев. Те с ходу разметали противника, португальцы побежали. Фернандо их не преследовал - некогда. Жандармы домчались до городских ворот и блокировали вход, кирасиры и конные аркебузиры заняли оборону по периметру стен. Подошедших вскоре испанских пехотинцев ждало горькое разочарование - кавалеристы не подпускали их ни к воротам, ни к стенам.
Лиссабон был спасен от грабежа и резни. Видя такой расклад, городские власти немедленно согласились капитулировать. При этом Альба продолжал охранять город от своих солдат.
Пехоте пришлось ограничиться разграблением окрестностей. Эта веселуха продолжалась 3 дня, в течение которых кавалерия оставалась в боевой готовности на случай нападения португальцев. Дон Антонио с уцелевшими частями был рядом с городом и мог атаковать в любой момент, а пехоте явно было не до войны.
Т.е. жандармы выступили как "жандармы", выполняя полицейские функции. Не так уж и велика была пропасть между ними.
jaerraeth.livejournal.com/378694.html