Кошка Ночной Луны. Morgenmuffel
27.04.2012 в 20:34
Пишет Nidhegg Anth:Долбоебам от зоозащитников посвящается.
Всё живое надо любить. Это давно стало общим местом, и те, кто не любит зверей, обычно стесняются высказывать свои мысли вслух: неприлично и, как сейчас принято выражаться, не политкорректно. При этом обычно забывают, что любить или не любить — личное дело каждого, закон же регулирует лишь некоторые проявления чувств.
Я могу понять тех, кто не любит животных, — ну не нравятся они им, и всё. Они не держат у себя дома собак и кошек и не ходят в зоопарки, и это их право. А вот жестокость к беззащитному зверю может быть наказана по закону. Но мало кто знает, что много зверей гибнет не только из-за маньяков, разбрасывающих на улице отравленные приманки и мясо с иголками, но и по вине людей, которые называют себя защитниками животных.
читать дальшеВ последней четверти прошлого века человечество наконец осознало все опасности, которые несёт с собой техногенная цивилизация. Стало набирать силу „зелёное“ движение, и не обошлось без перегибов: у него тут же образовалось радикальное крыло. Брижит Бардо, в молодости щеголявшая в ягуаровом манто, в старости агитирует за права животных и воюет с теми, кто продаёт и носит натуральные меха. Впрочем, пока борцы за права животных вступают в схватку с меховщиками, это забавно и сравнительно неопасно. Ну продефилируют раскрашенные под леопарда голые дамочки, пока не отведут их в участок, — прохожим развлечение. У нас „зоозащитницы“ тоже попробовали в таком виде прогуляться, но быстро застеснялись, к тому же на них почти никто и внимания не обратил. Летом 2003 года приехала в Москву некая звезда „освободительного“ движения, прославившаяся многочисленными задержаниями за свою правозащитную деятельность. Под руководством этой особы наши дамы, закутавшись в норковые шубки, залезли в маленькие клетки, чтобы наглядно показать, как мучаются от июльской жары зверьки на пушных фермах. И опять никакого впечатления на прохожих!
Однако уже с конца восьмидесятых годов начали приходить тревожные звоночки. Как-то раз „зелёные“ пробрались в Париже в институт, который занимается исследованием мозга, и выпустили на улицы прооперированных обезьян с электродами на голове, отлично понимая, что их ждёт смерть. Следующая печальная история произошла в Израиле. Там был частный дельфинарий, в котором выступали по контракту наши дельфины и тренеры (я считаю, что наши дельфинёры — одни из лучших в мире). Дельфины чувствовали себя прекрасно, угощаясь местной вкусной и питательной рыбкой. Но вдруг они начали умирать. При вскрытии обнаружилось, что их желудки забиты свинцовой дробью; множество ядовитых крупинок обнаружилось и на дне бассейна. Кто бросил туда свинец? Конкуренты? Но тогда других дельфинариев в Израиле не было, не было и личных врагов у кого-либо из сотрудников. Вероятнее всего, это были „зелёные“-экстремисты: ведь именно они не раз заявляли, что держать животных в неволе — страшный грех, а потому лучше бы освободить их и от жизни „за решёткой“, и вообще от жизни. (На самом деле в неволе морские животные, как и многие другие, обычно живут дольше, чем в природе: всегда есть еда, нет естественных врагов, при хорошем уходе выживают слабые и больные.) Дельфинарий на Святой земле закрыли, тренеры вернулись на родину.
В августе 2001 года в Голландии на границе с Бельгией „зелёные“ напали на пушную ферму и выпустили на волю 16 800 норок. Перепуганные зверьки разбежались по окрестностям, разбойничали во дворах и домах, ловили кур, около двухсот погибли под колесами автомобилей. Фермеры поймали примерно 15 000 норок, что стало с остальными — неизвестно. Возможно, кое-кто из них и выжил, но остальных наверняка ждала печальная участь: выросшие в вольерах, они совершенно не были приспособлены к жизни в естественной среде.
Затем экстремисты от „зелёного“ движения напомнили о себе и у нас. В Москве начал свою деятельность Фронт освобождения животных (Тру бойцы за освобождение животных от пыток ТРУБОЖОП) — ЕВГ— международная подпольная организация, которую в 2001 году ФБР внесло в список объединений террористического толка. Одна из первых их громких акций состоялась в Московском зоопарке весной 2003 года. „Освободители“ вскрыли вольеры с куньими и выгнали их обитателей. Несчастные зверьки, потерявшие свою территорию, метались в панике, две куницы погибли от острого стресса, остальных изловили, причём нескольких уже за границами зоопарка. Что и говорить, в высшей степени гуманно — выпускать диких зверей посреди города, там, где они заведомо не в состоянии выжить.
— Лучше бы они освободили не безобидных горностаев, а львов и тигров, — прокомментировала их действия ветеринар, которая мне про это рассказала. — Может, это бы их чему-нибудь научило.
Потом „освободители“ ополчились на биологов — „вивисекторов и палачей“. Я не буду сейчас говорить о том, что без подопытных животных не могут существовать ни фундаментальная, ни прикладная наука, что без них мы ничего не знали бы ни о строении и функциях организма, ни о законах работы мозга, остались бы без лекарств. Думаю, постоянным читателям „Химии и жизни“ понятно, что эти работы необходимы для человечества не меньше (а то и больше), чем создание новых компьютеров или автомобилей.
Теперь несколько слов о „вивисекторах“. На биологические факультеты не идут те, кто не любит животных. Кстати, первым, кто ещё в советское время, в самом начале семидесятых годов прошлого века, начал дискуссию о допустимом и недопустимом с точки зрения человечности отношении к лабораторным животным, был поэт Дмитрий Сухарев (псевдоним доктора биологических наук Дмитрия Антоновича Сахарова). Конечно, трудно ручаться за всех учёных и за все институты, но в громадном большинстве своём биологи, проводя исследования, стараются как можно бережнее относиться к объектам.
Однако „освободителям“ некогда размышлять, виноваты ли биологи и в чём именно они провинились, для них главное — действие. В холодном апреле эти „правозащитники животных“ разбили бассейн с лягушками в виварии Института нормальной физиологии имени академика Анохина и „спасли“ находившихся там амфибий — выпустили их в подмосковное болото, то есть фактически обрекли на гибель: в природе в это время они ещё спят. А как трогательно они это всё описали! „Одна из квакшей смотрела, не мигая, на правозащитника, потом радостно квакнула и прыгнула в болото. Наверное, пожелала счастья!“ В данном случае хулиганы даже не знали, кого спасают: квакши — создания южные, теплолюбивые и в наших местах не живут.
После этой „героической“ акции взоры активистов фронта обратились на биофак МГУ. Во время майских праздников злоумышленники разгромили виварий на кафедре высшей нервной деятельности, взломали дверь, клетки разбили топорами и украли 110 белых крыс и 5 кроликов. Через две недели попытка взлома повторилась, но „освободителей“ задержала железная дверь, которую срочно пришлось устанавливать учёным на скудные университетские средства, а потом подоспела и охрана. В июне нападение было совершено на виварий кафедры физиологии животных, откуда взломщики вынесли 94 крысы. Они просто сложили их в мешок, при этом наверняка все грызуны задохнулись. Так что кого именно взломщики выпускали на волю, чтобы те „почувствовали запах свободы и увидели лучи восходящего солнца“, неясно.
Учёные уверены, что все украденные крысы погибли. Очевидно, школьный курс биологии оказался „освободителям“ не по зубам и они не знали, что альбиносы в природе практически не выживают, потому что в первую очередь становятся добычей хищников, к тому же при естественном освещении у них с большой вероятностью развиваются кожные и онкологические заболевания.
Но, допустим, лабораторные животные всё-таки выживут на воле. Будет ли это означать торжество освободительной идеи? Ответ известен опять-таки из школьной программы: внедрение нового животного (например, той же крысы, принадлежащей к лабораторной линии) нарушит равновесие в экосистеме, „пришельцы“ займут место природной популяции. Чем это может кончиться, нелегко предсказать и специалисту.
Мне, как выпускнице кафедры высшей нервной деятельности биофака МГУ, было особенно обидно, когда „освободители“ ополчились на мою „малую альма матер“. Самое печальное — они точно знали, где что находится и как туда попасть. Значит, информацию им давал кто-то из своих: то ли озлобившийся сотрудник, то ли выгнанный за неуспеваемость студент. Однако верхом цинизма показалось мне следующее нападение на кафедру. 11 июня 2004 года неизвестные проникли через крышу отдельно стоящего здания вивария на балкон, где содержатся врановые (то есть серые вороны и вороны), принадлежащие лаборатории физиологии и генетики поведения.
Это не просто вороны, а умные вороны, благодаря которым мы узнали, что их интеллект не уступает интеллекту собак, а может быть, и человекообразных обезьян. Эксперименты, в которых они участвуют, безобидны и бескровны — это общение птиц с человеком, в котором мы познаём механизмы работы высокоразвитого мозга. Высшие животные не работают из-под палки, их поведение не исчерпывается примитивными рефлексами, они охотнее сотрудничают с экспериментатором, когда им интересно. Они знают, что такое „больше — меньше“, умеют считать до шести, могут оперировать многими отвлечёнными понятиями. Правда, чтобы выяснить пределы их способностей, птиц надо долго обучать.
И вот на балкон ворвались „зоозащитники“ и порушили вольеры. Птицы вовсе не спешили улетать — и не улетали, пока их не выгнали силком. „Освободители“ дали этому факту следующее объяснение: „Неспособность птиц в этот раз покинуть клетки говорит о том, какие ужасы им приходится переживать в руках учёных-убийц. Они были настолько шокированы и травмированы физически, что не смогли выбраться на свободу, а те, которые смогли, не были способны скрыться подальше от лагеря смерти“. На самом деле вороны не хотели покидать свою территорию, своё жильё. „Лагерь смерти“ был для них домом, как квартира хозяина — для домашнего животного. В самые тяжёлые времена, после развала Советского Союза, когда не всегда хватало средств на содержание животных в вивариях, „учёные-убийцы“ приносили птицам корм из дома, и отнюдь не от избытка. Вороны даже свили здесь гнездо — специалисту понятно, что такое возможно лишь при очень заботливом содержании. А насчёт „травмированных физически“ птиц даже и говорить нечего, потому что к экспериментам эти травмы не имеют отношения. Люди каждый год подбирают изувеченных птиц и слётков, неудачно выпавших из гнезда, и отдают их в добрые руки. На воле они бы не выжили.
Вороны, в отличие от борцов за их права, всё это прекрасно понимали и лишний раз подтвердили свою репутацию умнейших птиц. Все, кто сохранил способность к полёту, вернулись в „тюрьму“, но четыре нелетающие вороны, со сломанными или ампутированными крыльями, исчезли. Их несколько дней искали в университетских дворах, двух, по счастью, нашли, а ещё двух не успели: вероятно, их съели бродячие собаки. Все птицы, попавшие в руки „освободителей“, были в страшном шоке, два дня ничего не ели, шарахались даже от собственной тени, словом, превратились в невротиков.
Выпустить в природу лабораторных животных — это всё равно что бросить человеческих малышей без взрослых в дикой местности. Но и обретение свободы диким зверем можно сравнить разве что с „чудесным“ спасением потерпевшего кораблекрушение мореплавателя, выброшенного на остров, где живут дикари с чуждыми ему языком и культурой. Радость его быстро оборачивается разочарованием и страхом. Если его не съедят или не принесут в жертву языческим идолам, то всё равно он навсегда останется чужаком, изгоем, который никогда не впишется в социальную структуру. Зверька, выпущенного из клетки, дикие сородичи не принимают, да и он не воспринимает их как соплеменников. К этому добавляется сильный стресс, испытываемый животным при любой перемене обстановки. Животные быстро вырабатывают привычки и ритуалы, которые становятся существенным элементом их жизни, и с трудом меняют их — даже простое изменение времени кормления может вызвать сильную негативную эмоциональную реакцию.
Ну а как же тяга к свободе? Приписывать животным наше, человеческое стремление к воле — чистейшей воды антропоцентризм. Для них важна своя территория, которой вполне может стать и клетка, если она удобна и достаточно просторна. В зоопарках звери и птицы, самостоятельно выбравшиеся из вольеров на свободу, пользуются ею весьма своеобразно: обычно они не отходят далеко от своих „застенков“ и не пытаются убежать, разве что наведываются в гости к соседям. Не так давно из вольера в Московском зоопарке улетело пять венценосных журавлей, и все они, полетав над городом, вернулись. Только один отсутствовал несколько дней — видно, не сразу смог найти дорогу домой.
Многие читатели, вероятно, уже вспомнили эпизод из книги Джеральда Даррелла „Под пологом пьяного леса“. Из-за военного переворота в Парагвае звероловы вынуждены были отпустить большинство животных на волю, поскольку не могли их вывезти. Звери и птицы даже не подумали разбегаться. Много дней они бродили по лагерю, пытаясь вернуться в „тюрьмы“; попугаи проделали отверстие в сетке своей клетки, залезли внутрь и расселись на жёрдочках. Даже голод не мог заставить „освобождённых“ уйти…
Без зоопарков, в которых люди бережно сохраняют и разводят редких животных, многие из них просто бы исчезли с лица земли. Один из самых известных случаев — олень Давида. Этих оленей осталось очень мало в Китае, их исконном местообитании, и они жили в парке при императорском дворце. Позднее все животные погибли во время пожара, но, по счастью, небольшое их стадо содержалось в частном заповеднике в Англии, и оттуда они были снова завезены на родину. Сейчас многие зоопарки участвуют в работе по сохранению диких животных. Джеральд Даррелл создал зоопарк на острове Джерси именно с этой целью, как и свой Фонд охраны дикой природы. Для некоторых видов животных подобные зоопарки и хорошо охраняемые резервации — единственная надежда выжить. Естественные ареалы их сокращаются из-за деятельности человека. Во многих странах браконьеры чувствуют себя весьма вольготно, а локальные войны тяжело отражаются не только на человеческом населении, но и на животных. Так, в центре Африки местность, где обитали горные гориллы, заполонили беженцы, и обезьян вытеснили из их родного дома. Вообще, все человекообразные обезьяны давно находятся под угрозой, и единственный способ их сохранить — создавать большие популяции в зоопарках и специальных центрах.
Кстати, если „освободители“ захотели бы выпустить большую панду из специальной резервации, где в огромных вольерах китайцы бережно выращивают этих забавных бамбуковых мишек, то они могли бы поплатиться жизнью. За убийство панды злоумышленнику, по китайским законам, грозит смерть.
Возвращение диких животных в природу — задача непростая. Особенно это касается тех зверей и птиц, которые выросли в неволе или долго жили рядом с человеком. Даже когда за дело берутся специалисты, это не всегда получается. Шведский зоолог Ян Линдблад попытался вернуть в естественную среду обитания орла-беркута по имени Педро, который много лет провёл в клетке и хотя не стал ручным, но людей не боялся и привык получать от них корм. Педро научился охотиться самостоятельно, однако пытался добывать пищу у человеческого жилища, ловить кошек. Как-то раз он напал на двух мальчиков на велосипеде. Хорошо ещё, что старший, одиннадцатилетний парнишка не растерялся и сумел схватить орла. После этого было решено, что орёл до конца жизни останется за решёткой, но, увы, во время киносъёмок он улетел, и вскоре его застрелили.
Полуприрученные дикие звери теряют страх перед человеком и, значит, с одной стороны, легко становятся добычей охотников, а с другой — представляют угрозу. Поэтому животных подолгу готовят к возвращению в природную дикость, применяя особые методы. Например, профессор Валентин Пажетнов, выращивая в Центральном лесном заповеднике медвежат-сирот, заботится о том, чтобы они не знали, что их приёмные родители — люди. Первый воспитанный им и выпущенный в лес медвежонок был недостаточно дик и приходил к людям, которые по доброте душевной его подкармливали. Кончилось это плохо: медведь устроил погром в деревне и Пажетнову пришлось его застрелить самому (пули с успокаивающими препаратами в то время было практически невозможно раздобыть). С тех пор сам учёный и его ассистенты при работе с медведями ходят в балахонах с капюшонами, совершенно скрывающими очертания человеческой фигуры,и зверей категорически запрещено ласкать и гладить, чтобы они не привыкали к человеческим рукам.
Грузинский учёный Ясон Бадридзе, более двух десятков лет изучавший волков и занимавшийся их реинтродукцией (то есть возвращением в исконные места обитания), подошёл к этой проблеме по-другому. Воспитанные им волки чётко различают „хороших“ людей, к которым относится Бадридзе и его помощники, и всех остальных, приближаться к которым запрещено. Методом отрицательных условных рефлексов он выработал у зверей, которых готовили к возвращению в родные горы, запрет подходить к человеку и охотиться на домашний скот. Звери, воспитанные человеком, передали эти запреты детям и внукам. Выпущенные на свободу волки и их потомки ни разу не побеспокоили пастухов и не попали под выстрелы охотников. Исследуя биологию и поведение волков в вольерах (опять-таки за решёткой!), Бадридзе открыл множество на первый взгляд незначительных факторов, которые могут повлиять на успех возвращения зверей в природу. Так, например, если выросший в неволе молодой волк не делает запасов пищи, то на воле он поставит под угрозу выживание семьи: когда волки выращивают потомство, каждый кусок мяса на счету. В природе волки долго учат своих детёнышей премудростям охоты и социальной жизни, поэтому величайший грех совершают люди, которые выпускают на волю волков, воспитанных в доме.
Мне рассказывали об одном таком случае: после смерти мужа вдова, поддавшись на уговоры друзей, утверждавших, „что дикий зверь должен жить на воле“, выгнала из дома ручного волка. Бедный зверь, который ощущал себя если не собакой, то кем-то к ней близким, бродил в окрестностях дачного посёлка, голодный, отощавший и потерянный. Его история, в отличие от тысяч других, закончилась хорошо: ручного волка приютил сторож, хорошо его знавший; с тех пор волк живёт с новым хозяином и, наверное, счастлив.
Даже подготовленные животные не всегда привыкают к жизни на воле. В своё время был популярен сериал „Освободите Вилли“, о дружбе мальчика и косатки; он заканчивался тем, что наперекор злым людям Вилли обретал свободу. Главную роль в фильме играл кит Кейко, десятиметровый гигант. После выхода фильма защитники животных потребовали, чтобы актёр, как и его герой, был выпущен в просторы океана, и несколько лет добровольцы готовили его к жизни на свободе. Однако через шесть недель после того, как его выпустили из вольера в Ирландии, Кейко объявился у берегов Норвегии, в фиорде Скаалвик, где с огромным удовольствием стал общаться с людьми; он плавал рядом с ними, позволял гладить себя и даже взбираться к себе на спину. Кейко научили выживать в океане и добывать себе пищу, но не смогли дать ему семью, а ведь косатки — социальные животные, и у них очень крепки семейные связи. Семьей Кейко давно стали люди, вот он к ним и вернулся.
Вообще, художественные фильмы о животных часто снимают непрофессионально с биологической точки зрения; очевидно, их создатели экономят деньги на учёных-консультантах. Недавно по телевидению шла итальянская комедия „Шоковая терапия“. Сюжет её таков: защитники животных — работники заповедника похищают актрису, рекламирующую меха, а в качестве выкупа за неё требуют закрытия меховой фабрики. Актриса перековывается и становится ярой активисткой движения, фабрику закрывают, а всех пушных зверей, независимо от их вида и образа жизни, выпускают в заповедник. Самый ужасный ляп авторы допустили в конце: крошечного котёнка леопарда, по виду двухмесячного, привозят в Африку и выпускают в саванну. Вот уж поистине садизм! Не так давно я видела документальный фильм об осиротевшей юной самочке леопарда по имени Джему, которую с самого раннего возраста воспитывала живущая в Африке супружеская пара. Даже когда Джему подросла настолько, что по размерам её можно было принять за взрослого леопарда, они всё ещё её опекали, как это делала бы родная мать: учили выбирать добычу, спасали от разъярённого жеребца зебры, утешали после неудач на охоте, не давали в обиду сородичам…
Возвращение животных в родную среду требует от энтузиастов напряжения сил и немалых материальных затрат. Намного проще сломать решётки и бросить живые создания на верную гибель, называя это „спасением“! Плохо то, что в глазах общественного мнения активисты Фронта освобождения животных могут дискредитировать саму идею.
Есть международные организации, которые занимаются изучением исчезающих видов и помогают сохранять их популяции, есть фонды, выделяющие на это средства. Есть люди, внёсшие огромный вклад в дело сохранения живой природы. Это просветители, такие, как зоологи Дэвид Аттенборо и Николай Дроздов. Это исследователи, которые параллельно с научной работой занимаются охраной природы. Если долго изучать какое-нибудь животное, то нельзя не проникнуться к нему любовью, и недаром знаменитая Джейн Гудолл, прославившаяся исследованием шимпанзе в естественных условиях, и Роджер Футс, учивший человекообразных обезьян говорить на языке жестов, возглавили всемирную кампанию по спасению высших приматов. Наш учёный Никита Овсянников много сезонов провёл в высоких широтах рядом с белыми медведями и не только проникся к ним глубочайшим уважением, но и делает всё, чтобы их популяция сохранялась и развивалась. Он разработал рекомендации, как вести себя при встрече с этим зверем, и надеется, что полярники больше не будут стрелять ради „самозащиты“, потому что конфликты человека и белого медведя возникают в основном по вине человека, его неправильного поведения.
Люди, посвятившие себя изучению животных и их защите, порой рискуют жизнью. Так, разбился насмерть старший сын основателя и директора Франкфуртского зоопарка известнейшего учёного Бернгарда Гржимека Михаэль — когда он проводил учёт животных на равнинах Африки, его самолёт столкнулся с грифом и потерпел катастрофу. Чудом остался в живых Йэн Дуглас-Гамильтон, благодаря которому мы столько нового узнали о слонах — в заповеднике Цаво его буквально затоптал носорог на глазах у матери, приехавшей его навестить из Англии. Сейчас, в свои пожилые годы, он вместе с дочерью активно занимается спасением слонов и других крупных животных Африки. Браконьеры убили исследовательницу диких горилл Диану Фоссе, от их рук погибли Джой Адамсон и Джордж Адамсон. Это всё известные имена, а сколько, в том числе и у нас, погибло егерей и охранников заповедников, о которых горевали только их близкие! Но одного человека я хочу всё-таки назвать — Лев Георгиевич Капланов, директор Лазовского заповедника на Дальнем Востоке, в 1943 году был убит браконьерами; теперь заповедник носит его имя.
У активистов Фронта освобождения животных и близкого к нему Фронта освобождения земли тоже есть свои мученики и герои, которые сидят по тюрьмам в разных странах мира. Их фамилии я не буду называть — по принципу „Забыть Геростата!“. Как и у древнего злодея, поджоги — их любимое занятие, да и задачи похожие. Они поджигают всё, что, как им кажется, вредит природе: автомобили (особенное пристрастие они питают к внедорожникам, которые, по их мнению, более вредны), бойни, университетские лаборатории, меховые фермы и продуктовые склады. В США они сожгли лыжный курорт, потому что „из-за него сократился ареал обитания рысей“. И хотя девизом Фронта является непричинение физического вреда ничему и никому живому, будь то животное, человек или иная форма жизни (инопланетяне, наверное?), на деле почему-то получается по-другому. Один из героев Фронта освобождения земли, отбывающий несколько многолетних сроков за взрывы опор электропередач у атомных электростанций, подозревается в убийстве тюремного охранника. Большинство активистов сидит за поджоги, телефонный терроризм, кражи со взломом и тому подобные преступления.
Странные люди? Но раз они в тюрьмах, а не в психушках, значит, они дееспособны и вменяемы. И похоже, что животные их интересуют мало, несмотря на громкие декларации, им важен метод, а не цель. Как, впрочем, и отечественным их последователям.
Наши активисты Фронта освобождения животных кажутся мелюзгой по сравнению с западными, но и задачи, стоящие перед ними, не так сложны. Разве есть деньги на достойную охрану у научных учреждений и зоопарков? Совсем недавно какой-то посетитель вдруг залез за ограду вольера, где содержатся американские ошейниковые пекари, и выхватил оттуда новорождённую малышку. Поросёнка у него забрали не сторожа, а возмущённые посетители. В своё оправдание молодой человек сказал, что хотел выпустить свинку на свободу…
Милиция не желает связываться с такими „мелкими“ правонарушениями: „Что у вас пропало? Четыре вороны? А может, они сами улетели? А сколько они стоят?“ Но любая кража есть кража, и правоохранительные органы обязаны действовать. Что, если в следующий раз „освободители“ выпустят из клеток тигров или чумных крыс? Активисты Фронта охотно идут на контакт с журналистами, правда тщательно скрывая лица, но при желании их можно вычислить и найти — однако никто не ищет. Не дорого ли обойдётся обществу такая терпимость?
…Последнее сообщение о деятельности Фронта: в тихой, мирной и законопослушной Швеции совершён поджог на звероферме, полностью сгорело два здания, приблизительный ущерб — 4–5 миллионов крон.
URL записиВсё живое надо любить. Это давно стало общим местом, и те, кто не любит зверей, обычно стесняются высказывать свои мысли вслух: неприлично и, как сейчас принято выражаться, не политкорректно. При этом обычно забывают, что любить или не любить — личное дело каждого, закон же регулирует лишь некоторые проявления чувств.
Я могу понять тех, кто не любит животных, — ну не нравятся они им, и всё. Они не держат у себя дома собак и кошек и не ходят в зоопарки, и это их право. А вот жестокость к беззащитному зверю может быть наказана по закону. Но мало кто знает, что много зверей гибнет не только из-за маньяков, разбрасывающих на улице отравленные приманки и мясо с иголками, но и по вине людей, которые называют себя защитниками животных.
читать дальшеВ последней четверти прошлого века человечество наконец осознало все опасности, которые несёт с собой техногенная цивилизация. Стало набирать силу „зелёное“ движение, и не обошлось без перегибов: у него тут же образовалось радикальное крыло. Брижит Бардо, в молодости щеголявшая в ягуаровом манто, в старости агитирует за права животных и воюет с теми, кто продаёт и носит натуральные меха. Впрочем, пока борцы за права животных вступают в схватку с меховщиками, это забавно и сравнительно неопасно. Ну продефилируют раскрашенные под леопарда голые дамочки, пока не отведут их в участок, — прохожим развлечение. У нас „зоозащитницы“ тоже попробовали в таком виде прогуляться, но быстро застеснялись, к тому же на них почти никто и внимания не обратил. Летом 2003 года приехала в Москву некая звезда „освободительного“ движения, прославившаяся многочисленными задержаниями за свою правозащитную деятельность. Под руководством этой особы наши дамы, закутавшись в норковые шубки, залезли в маленькие клетки, чтобы наглядно показать, как мучаются от июльской жары зверьки на пушных фермах. И опять никакого впечатления на прохожих!
Однако уже с конца восьмидесятых годов начали приходить тревожные звоночки. Как-то раз „зелёные“ пробрались в Париже в институт, который занимается исследованием мозга, и выпустили на улицы прооперированных обезьян с электродами на голове, отлично понимая, что их ждёт смерть. Следующая печальная история произошла в Израиле. Там был частный дельфинарий, в котором выступали по контракту наши дельфины и тренеры (я считаю, что наши дельфинёры — одни из лучших в мире). Дельфины чувствовали себя прекрасно, угощаясь местной вкусной и питательной рыбкой. Но вдруг они начали умирать. При вскрытии обнаружилось, что их желудки забиты свинцовой дробью; множество ядовитых крупинок обнаружилось и на дне бассейна. Кто бросил туда свинец? Конкуренты? Но тогда других дельфинариев в Израиле не было, не было и личных врагов у кого-либо из сотрудников. Вероятнее всего, это были „зелёные“-экстремисты: ведь именно они не раз заявляли, что держать животных в неволе — страшный грех, а потому лучше бы освободить их и от жизни „за решёткой“, и вообще от жизни. (На самом деле в неволе морские животные, как и многие другие, обычно живут дольше, чем в природе: всегда есть еда, нет естественных врагов, при хорошем уходе выживают слабые и больные.) Дельфинарий на Святой земле закрыли, тренеры вернулись на родину.
В августе 2001 года в Голландии на границе с Бельгией „зелёные“ напали на пушную ферму и выпустили на волю 16 800 норок. Перепуганные зверьки разбежались по окрестностям, разбойничали во дворах и домах, ловили кур, около двухсот погибли под колесами автомобилей. Фермеры поймали примерно 15 000 норок, что стало с остальными — неизвестно. Возможно, кое-кто из них и выжил, но остальных наверняка ждала печальная участь: выросшие в вольерах, они совершенно не были приспособлены к жизни в естественной среде.
Затем экстремисты от „зелёного“ движения напомнили о себе и у нас. В Москве начал свою деятельность Фронт освобождения животных (Тру бойцы за освобождение животных от пыток ТРУБОЖОП) — ЕВГ— международная подпольная организация, которую в 2001 году ФБР внесло в список объединений террористического толка. Одна из первых их громких акций состоялась в Московском зоопарке весной 2003 года. „Освободители“ вскрыли вольеры с куньими и выгнали их обитателей. Несчастные зверьки, потерявшие свою территорию, метались в панике, две куницы погибли от острого стресса, остальных изловили, причём нескольких уже за границами зоопарка. Что и говорить, в высшей степени гуманно — выпускать диких зверей посреди города, там, где они заведомо не в состоянии выжить.
— Лучше бы они освободили не безобидных горностаев, а львов и тигров, — прокомментировала их действия ветеринар, которая мне про это рассказала. — Может, это бы их чему-нибудь научило.
Потом „освободители“ ополчились на биологов — „вивисекторов и палачей“. Я не буду сейчас говорить о том, что без подопытных животных не могут существовать ни фундаментальная, ни прикладная наука, что без них мы ничего не знали бы ни о строении и функциях организма, ни о законах работы мозга, остались бы без лекарств. Думаю, постоянным читателям „Химии и жизни“ понятно, что эти работы необходимы для человечества не меньше (а то и больше), чем создание новых компьютеров или автомобилей.
Теперь несколько слов о „вивисекторах“. На биологические факультеты не идут те, кто не любит животных. Кстати, первым, кто ещё в советское время, в самом начале семидесятых годов прошлого века, начал дискуссию о допустимом и недопустимом с точки зрения человечности отношении к лабораторным животным, был поэт Дмитрий Сухарев (псевдоним доктора биологических наук Дмитрия Антоновича Сахарова). Конечно, трудно ручаться за всех учёных и за все институты, но в громадном большинстве своём биологи, проводя исследования, стараются как можно бережнее относиться к объектам.
Однако „освободителям“ некогда размышлять, виноваты ли биологи и в чём именно они провинились, для них главное — действие. В холодном апреле эти „правозащитники животных“ разбили бассейн с лягушками в виварии Института нормальной физиологии имени академика Анохина и „спасли“ находившихся там амфибий — выпустили их в подмосковное болото, то есть фактически обрекли на гибель: в природе в это время они ещё спят. А как трогательно они это всё описали! „Одна из квакшей смотрела, не мигая, на правозащитника, потом радостно квакнула и прыгнула в болото. Наверное, пожелала счастья!“ В данном случае хулиганы даже не знали, кого спасают: квакши — создания южные, теплолюбивые и в наших местах не живут.
После этой „героической“ акции взоры активистов фронта обратились на биофак МГУ. Во время майских праздников злоумышленники разгромили виварий на кафедре высшей нервной деятельности, взломали дверь, клетки разбили топорами и украли 110 белых крыс и 5 кроликов. Через две недели попытка взлома повторилась, но „освободителей“ задержала железная дверь, которую срочно пришлось устанавливать учёным на скудные университетские средства, а потом подоспела и охрана. В июне нападение было совершено на виварий кафедры физиологии животных, откуда взломщики вынесли 94 крысы. Они просто сложили их в мешок, при этом наверняка все грызуны задохнулись. Так что кого именно взломщики выпускали на волю, чтобы те „почувствовали запах свободы и увидели лучи восходящего солнца“, неясно.
Учёные уверены, что все украденные крысы погибли. Очевидно, школьный курс биологии оказался „освободителям“ не по зубам и они не знали, что альбиносы в природе практически не выживают, потому что в первую очередь становятся добычей хищников, к тому же при естественном освещении у них с большой вероятностью развиваются кожные и онкологические заболевания.
Но, допустим, лабораторные животные всё-таки выживут на воле. Будет ли это означать торжество освободительной идеи? Ответ известен опять-таки из школьной программы: внедрение нового животного (например, той же крысы, принадлежащей к лабораторной линии) нарушит равновесие в экосистеме, „пришельцы“ займут место природной популяции. Чем это может кончиться, нелегко предсказать и специалисту.
Мне, как выпускнице кафедры высшей нервной деятельности биофака МГУ, было особенно обидно, когда „освободители“ ополчились на мою „малую альма матер“. Самое печальное — они точно знали, где что находится и как туда попасть. Значит, информацию им давал кто-то из своих: то ли озлобившийся сотрудник, то ли выгнанный за неуспеваемость студент. Однако верхом цинизма показалось мне следующее нападение на кафедру. 11 июня 2004 года неизвестные проникли через крышу отдельно стоящего здания вивария на балкон, где содержатся врановые (то есть серые вороны и вороны), принадлежащие лаборатории физиологии и генетики поведения.
Это не просто вороны, а умные вороны, благодаря которым мы узнали, что их интеллект не уступает интеллекту собак, а может быть, и человекообразных обезьян. Эксперименты, в которых они участвуют, безобидны и бескровны — это общение птиц с человеком, в котором мы познаём механизмы работы высокоразвитого мозга. Высшие животные не работают из-под палки, их поведение не исчерпывается примитивными рефлексами, они охотнее сотрудничают с экспериментатором, когда им интересно. Они знают, что такое „больше — меньше“, умеют считать до шести, могут оперировать многими отвлечёнными понятиями. Правда, чтобы выяснить пределы их способностей, птиц надо долго обучать.
И вот на балкон ворвались „зоозащитники“ и порушили вольеры. Птицы вовсе не спешили улетать — и не улетали, пока их не выгнали силком. „Освободители“ дали этому факту следующее объяснение: „Неспособность птиц в этот раз покинуть клетки говорит о том, какие ужасы им приходится переживать в руках учёных-убийц. Они были настолько шокированы и травмированы физически, что не смогли выбраться на свободу, а те, которые смогли, не были способны скрыться подальше от лагеря смерти“. На самом деле вороны не хотели покидать свою территорию, своё жильё. „Лагерь смерти“ был для них домом, как квартира хозяина — для домашнего животного. В самые тяжёлые времена, после развала Советского Союза, когда не всегда хватало средств на содержание животных в вивариях, „учёные-убийцы“ приносили птицам корм из дома, и отнюдь не от избытка. Вороны даже свили здесь гнездо — специалисту понятно, что такое возможно лишь при очень заботливом содержании. А насчёт „травмированных физически“ птиц даже и говорить нечего, потому что к экспериментам эти травмы не имеют отношения. Люди каждый год подбирают изувеченных птиц и слётков, неудачно выпавших из гнезда, и отдают их в добрые руки. На воле они бы не выжили.
Вороны, в отличие от борцов за их права, всё это прекрасно понимали и лишний раз подтвердили свою репутацию умнейших птиц. Все, кто сохранил способность к полёту, вернулись в „тюрьму“, но четыре нелетающие вороны, со сломанными или ампутированными крыльями, исчезли. Их несколько дней искали в университетских дворах, двух, по счастью, нашли, а ещё двух не успели: вероятно, их съели бродячие собаки. Все птицы, попавшие в руки „освободителей“, были в страшном шоке, два дня ничего не ели, шарахались даже от собственной тени, словом, превратились в невротиков.
Выпустить в природу лабораторных животных — это всё равно что бросить человеческих малышей без взрослых в дикой местности. Но и обретение свободы диким зверем можно сравнить разве что с „чудесным“ спасением потерпевшего кораблекрушение мореплавателя, выброшенного на остров, где живут дикари с чуждыми ему языком и культурой. Радость его быстро оборачивается разочарованием и страхом. Если его не съедят или не принесут в жертву языческим идолам, то всё равно он навсегда останется чужаком, изгоем, который никогда не впишется в социальную структуру. Зверька, выпущенного из клетки, дикие сородичи не принимают, да и он не воспринимает их как соплеменников. К этому добавляется сильный стресс, испытываемый животным при любой перемене обстановки. Животные быстро вырабатывают привычки и ритуалы, которые становятся существенным элементом их жизни, и с трудом меняют их — даже простое изменение времени кормления может вызвать сильную негативную эмоциональную реакцию.
Ну а как же тяга к свободе? Приписывать животным наше, человеческое стремление к воле — чистейшей воды антропоцентризм. Для них важна своя территория, которой вполне может стать и клетка, если она удобна и достаточно просторна. В зоопарках звери и птицы, самостоятельно выбравшиеся из вольеров на свободу, пользуются ею весьма своеобразно: обычно они не отходят далеко от своих „застенков“ и не пытаются убежать, разве что наведываются в гости к соседям. Не так давно из вольера в Московском зоопарке улетело пять венценосных журавлей, и все они, полетав над городом, вернулись. Только один отсутствовал несколько дней — видно, не сразу смог найти дорогу домой.
Многие читатели, вероятно, уже вспомнили эпизод из книги Джеральда Даррелла „Под пологом пьяного леса“. Из-за военного переворота в Парагвае звероловы вынуждены были отпустить большинство животных на волю, поскольку не могли их вывезти. Звери и птицы даже не подумали разбегаться. Много дней они бродили по лагерю, пытаясь вернуться в „тюрьмы“; попугаи проделали отверстие в сетке своей клетки, залезли внутрь и расселись на жёрдочках. Даже голод не мог заставить „освобождённых“ уйти…
Без зоопарков, в которых люди бережно сохраняют и разводят редких животных, многие из них просто бы исчезли с лица земли. Один из самых известных случаев — олень Давида. Этих оленей осталось очень мало в Китае, их исконном местообитании, и они жили в парке при императорском дворце. Позднее все животные погибли во время пожара, но, по счастью, небольшое их стадо содержалось в частном заповеднике в Англии, и оттуда они были снова завезены на родину. Сейчас многие зоопарки участвуют в работе по сохранению диких животных. Джеральд Даррелл создал зоопарк на острове Джерси именно с этой целью, как и свой Фонд охраны дикой природы. Для некоторых видов животных подобные зоопарки и хорошо охраняемые резервации — единственная надежда выжить. Естественные ареалы их сокращаются из-за деятельности человека. Во многих странах браконьеры чувствуют себя весьма вольготно, а локальные войны тяжело отражаются не только на человеческом населении, но и на животных. Так, в центре Африки местность, где обитали горные гориллы, заполонили беженцы, и обезьян вытеснили из их родного дома. Вообще, все человекообразные обезьяны давно находятся под угрозой, и единственный способ их сохранить — создавать большие популяции в зоопарках и специальных центрах.
Кстати, если „освободители“ захотели бы выпустить большую панду из специальной резервации, где в огромных вольерах китайцы бережно выращивают этих забавных бамбуковых мишек, то они могли бы поплатиться жизнью. За убийство панды злоумышленнику, по китайским законам, грозит смерть.
Возвращение диких животных в природу — задача непростая. Особенно это касается тех зверей и птиц, которые выросли в неволе или долго жили рядом с человеком. Даже когда за дело берутся специалисты, это не всегда получается. Шведский зоолог Ян Линдблад попытался вернуть в естественную среду обитания орла-беркута по имени Педро, который много лет провёл в клетке и хотя не стал ручным, но людей не боялся и привык получать от них корм. Педро научился охотиться самостоятельно, однако пытался добывать пищу у человеческого жилища, ловить кошек. Как-то раз он напал на двух мальчиков на велосипеде. Хорошо ещё, что старший, одиннадцатилетний парнишка не растерялся и сумел схватить орла. После этого было решено, что орёл до конца жизни останется за решёткой, но, увы, во время киносъёмок он улетел, и вскоре его застрелили.
Полуприрученные дикие звери теряют страх перед человеком и, значит, с одной стороны, легко становятся добычей охотников, а с другой — представляют угрозу. Поэтому животных подолгу готовят к возвращению в природную дикость, применяя особые методы. Например, профессор Валентин Пажетнов, выращивая в Центральном лесном заповеднике медвежат-сирот, заботится о том, чтобы они не знали, что их приёмные родители — люди. Первый воспитанный им и выпущенный в лес медвежонок был недостаточно дик и приходил к людям, которые по доброте душевной его подкармливали. Кончилось это плохо: медведь устроил погром в деревне и Пажетнову пришлось его застрелить самому (пули с успокаивающими препаратами в то время было практически невозможно раздобыть). С тех пор сам учёный и его ассистенты при работе с медведями ходят в балахонах с капюшонами, совершенно скрывающими очертания человеческой фигуры,и зверей категорически запрещено ласкать и гладить, чтобы они не привыкали к человеческим рукам.
Грузинский учёный Ясон Бадридзе, более двух десятков лет изучавший волков и занимавшийся их реинтродукцией (то есть возвращением в исконные места обитания), подошёл к этой проблеме по-другому. Воспитанные им волки чётко различают „хороших“ людей, к которым относится Бадридзе и его помощники, и всех остальных, приближаться к которым запрещено. Методом отрицательных условных рефлексов он выработал у зверей, которых готовили к возвращению в родные горы, запрет подходить к человеку и охотиться на домашний скот. Звери, воспитанные человеком, передали эти запреты детям и внукам. Выпущенные на свободу волки и их потомки ни разу не побеспокоили пастухов и не попали под выстрелы охотников. Исследуя биологию и поведение волков в вольерах (опять-таки за решёткой!), Бадридзе открыл множество на первый взгляд незначительных факторов, которые могут повлиять на успех возвращения зверей в природу. Так, например, если выросший в неволе молодой волк не делает запасов пищи, то на воле он поставит под угрозу выживание семьи: когда волки выращивают потомство, каждый кусок мяса на счету. В природе волки долго учат своих детёнышей премудростям охоты и социальной жизни, поэтому величайший грех совершают люди, которые выпускают на волю волков, воспитанных в доме.
Мне рассказывали об одном таком случае: после смерти мужа вдова, поддавшись на уговоры друзей, утверждавших, „что дикий зверь должен жить на воле“, выгнала из дома ручного волка. Бедный зверь, который ощущал себя если не собакой, то кем-то к ней близким, бродил в окрестностях дачного посёлка, голодный, отощавший и потерянный. Его история, в отличие от тысяч других, закончилась хорошо: ручного волка приютил сторож, хорошо его знавший; с тех пор волк живёт с новым хозяином и, наверное, счастлив.
Даже подготовленные животные не всегда привыкают к жизни на воле. В своё время был популярен сериал „Освободите Вилли“, о дружбе мальчика и косатки; он заканчивался тем, что наперекор злым людям Вилли обретал свободу. Главную роль в фильме играл кит Кейко, десятиметровый гигант. После выхода фильма защитники животных потребовали, чтобы актёр, как и его герой, был выпущен в просторы океана, и несколько лет добровольцы готовили его к жизни на свободе. Однако через шесть недель после того, как его выпустили из вольера в Ирландии, Кейко объявился у берегов Норвегии, в фиорде Скаалвик, где с огромным удовольствием стал общаться с людьми; он плавал рядом с ними, позволял гладить себя и даже взбираться к себе на спину. Кейко научили выживать в океане и добывать себе пищу, но не смогли дать ему семью, а ведь косатки — социальные животные, и у них очень крепки семейные связи. Семьей Кейко давно стали люди, вот он к ним и вернулся.
Вообще, художественные фильмы о животных часто снимают непрофессионально с биологической точки зрения; очевидно, их создатели экономят деньги на учёных-консультантах. Недавно по телевидению шла итальянская комедия „Шоковая терапия“. Сюжет её таков: защитники животных — работники заповедника похищают актрису, рекламирующую меха, а в качестве выкупа за неё требуют закрытия меховой фабрики. Актриса перековывается и становится ярой активисткой движения, фабрику закрывают, а всех пушных зверей, независимо от их вида и образа жизни, выпускают в заповедник. Самый ужасный ляп авторы допустили в конце: крошечного котёнка леопарда, по виду двухмесячного, привозят в Африку и выпускают в саванну. Вот уж поистине садизм! Не так давно я видела документальный фильм об осиротевшей юной самочке леопарда по имени Джему, которую с самого раннего возраста воспитывала живущая в Африке супружеская пара. Даже когда Джему подросла настолько, что по размерам её можно было принять за взрослого леопарда, они всё ещё её опекали, как это делала бы родная мать: учили выбирать добычу, спасали от разъярённого жеребца зебры, утешали после неудач на охоте, не давали в обиду сородичам…
Возвращение животных в родную среду требует от энтузиастов напряжения сил и немалых материальных затрат. Намного проще сломать решётки и бросить живые создания на верную гибель, называя это „спасением“! Плохо то, что в глазах общественного мнения активисты Фронта освобождения животных могут дискредитировать саму идею.
Есть международные организации, которые занимаются изучением исчезающих видов и помогают сохранять их популяции, есть фонды, выделяющие на это средства. Есть люди, внёсшие огромный вклад в дело сохранения живой природы. Это просветители, такие, как зоологи Дэвид Аттенборо и Николай Дроздов. Это исследователи, которые параллельно с научной работой занимаются охраной природы. Если долго изучать какое-нибудь животное, то нельзя не проникнуться к нему любовью, и недаром знаменитая Джейн Гудолл, прославившаяся исследованием шимпанзе в естественных условиях, и Роджер Футс, учивший человекообразных обезьян говорить на языке жестов, возглавили всемирную кампанию по спасению высших приматов. Наш учёный Никита Овсянников много сезонов провёл в высоких широтах рядом с белыми медведями и не только проникся к ним глубочайшим уважением, но и делает всё, чтобы их популяция сохранялась и развивалась. Он разработал рекомендации, как вести себя при встрече с этим зверем, и надеется, что полярники больше не будут стрелять ради „самозащиты“, потому что конфликты человека и белого медведя возникают в основном по вине человека, его неправильного поведения.
Люди, посвятившие себя изучению животных и их защите, порой рискуют жизнью. Так, разбился насмерть старший сын основателя и директора Франкфуртского зоопарка известнейшего учёного Бернгарда Гржимека Михаэль — когда он проводил учёт животных на равнинах Африки, его самолёт столкнулся с грифом и потерпел катастрофу. Чудом остался в живых Йэн Дуглас-Гамильтон, благодаря которому мы столько нового узнали о слонах — в заповеднике Цаво его буквально затоптал носорог на глазах у матери, приехавшей его навестить из Англии. Сейчас, в свои пожилые годы, он вместе с дочерью активно занимается спасением слонов и других крупных животных Африки. Браконьеры убили исследовательницу диких горилл Диану Фоссе, от их рук погибли Джой Адамсон и Джордж Адамсон. Это всё известные имена, а сколько, в том числе и у нас, погибло егерей и охранников заповедников, о которых горевали только их близкие! Но одного человека я хочу всё-таки назвать — Лев Георгиевич Капланов, директор Лазовского заповедника на Дальнем Востоке, в 1943 году был убит браконьерами; теперь заповедник носит его имя.
У активистов Фронта освобождения животных и близкого к нему Фронта освобождения земли тоже есть свои мученики и герои, которые сидят по тюрьмам в разных странах мира. Их фамилии я не буду называть — по принципу „Забыть Геростата!“. Как и у древнего злодея, поджоги — их любимое занятие, да и задачи похожие. Они поджигают всё, что, как им кажется, вредит природе: автомобили (особенное пристрастие они питают к внедорожникам, которые, по их мнению, более вредны), бойни, университетские лаборатории, меховые фермы и продуктовые склады. В США они сожгли лыжный курорт, потому что „из-за него сократился ареал обитания рысей“. И хотя девизом Фронта является непричинение физического вреда ничему и никому живому, будь то животное, человек или иная форма жизни (инопланетяне, наверное?), на деле почему-то получается по-другому. Один из героев Фронта освобождения земли, отбывающий несколько многолетних сроков за взрывы опор электропередач у атомных электростанций, подозревается в убийстве тюремного охранника. Большинство активистов сидит за поджоги, телефонный терроризм, кражи со взломом и тому подобные преступления.
Странные люди? Но раз они в тюрьмах, а не в психушках, значит, они дееспособны и вменяемы. И похоже, что животные их интересуют мало, несмотря на громкие декларации, им важен метод, а не цель. Как, впрочем, и отечественным их последователям.
Наши активисты Фронта освобождения животных кажутся мелюзгой по сравнению с западными, но и задачи, стоящие перед ними, не так сложны. Разве есть деньги на достойную охрану у научных учреждений и зоопарков? Совсем недавно какой-то посетитель вдруг залез за ограду вольера, где содержатся американские ошейниковые пекари, и выхватил оттуда новорождённую малышку. Поросёнка у него забрали не сторожа, а возмущённые посетители. В своё оправдание молодой человек сказал, что хотел выпустить свинку на свободу…
Милиция не желает связываться с такими „мелкими“ правонарушениями: „Что у вас пропало? Четыре вороны? А может, они сами улетели? А сколько они стоят?“ Но любая кража есть кража, и правоохранительные органы обязаны действовать. Что, если в следующий раз „освободители“ выпустят из клеток тигров или чумных крыс? Активисты Фронта охотно идут на контакт с журналистами, правда тщательно скрывая лица, но при желании их можно вычислить и найти — однако никто не ищет. Не дорого ли обойдётся обществу такая терпимость?
…Последнее сообщение о деятельности Фронта: в тихой, мирной и законопослушной Швеции совершён поджог на звероферме, полностью сгорело два здания, приблизительный ущерб — 4–5 миллионов крон.
