Российским военнослужащим-контрактникам с начала следующего года запретят публиковать в интернете фотографии, указывающие геолокацию и ведомственную принадлежность.

Соответствующий законопроект разработан Минобороны РФ. Его текст опубликован для общественного обсуждения на федеральном портале проектов нормативно-правовых актов.

"Военнослужащим, проходящим военную службу по контракту, в том числе являющимся иностранными гражданами, запрещается размещать в информационно-телекоммуникационной сети "Интернет" информацию (в том числе фото-, видеоматериалы, данные геолокации и другую информацию) о себе и других военнослужащих, позволяющую раскрыть их ведомственную принадлежность", - говорится в тексте проекта.

Также предлагается запретить контрактникам размещать информацию о своей служебной деятельности либо служебной деятельности других военнослужащих, о деятельности воинских частей и месте их дислокации.

Предполагается, что данные ограничения вступят в силу в январе 2018 года.

В пояснительной записке к проекту закона говорится, что информационные ресурсы, в том числе социальные медиа-ресурсы, используются для противоправных целей.

"Так, специальными службами отдельных государств, а также различными террористическими и экстремистскими организациями все чаще для оказания информационно-психологического воздействия, направленного на дестабилизацию внутриполитической и социальной ситуации в различных регионах мира и приводящего к подрыву суверенитета и нарушению территориальной целостности других государств, используется информация, размещаемая военнослужащими в информационно-телекоммуникационной сети "Интернет", - отмечается в пояснительной записке.

В ней говорится, что данный проект подготовлен для повышения уровня информационной безопасности личности, общества и государства.

"Необходимо отметить, что на сегодняшний день аналогичная норма права для военнослужащих и гражданского персонала органов Федеральной службы безопасности Российской Федерации и Федеральной службы охраны Российской Федерации уже предусмотрена", - подчеркнули разработчики законопроекта.

Медичи: Лоренцо Великолепный. Часть 2: заговор Пацци (продолжение)

Джованни ди Биччи
Козимо Старый: часть 1
Козимо Старый: часть 2
Козимо Старый: часть 3
Пьеро Подагрик
Лоренцо Великолепный: часть 1
Лоренцо Великолепный: часть 2. Заговор Пацци (начало)

Для освежения памяти пересчитаем еще раз членов оргсостава заговора:

1. Папа Сикст IV (1 шт.).

2. Племянник папы Джироламо Риарио (1 шт.).

3. Архиепископ Сальвиати (1 шт.).

4. Семейство Пацци (буйный тип Франческо + много).

Вкратце, план был таков: заговорщики дожидаются какого-нибудь общественного мероприятия, на которое Лоренцо и Джулиано точно придут оба, убивают сразу и того, и другого, захватывают Синьорию и объявляют конец «тирании Медичи».

Одновременно папские войска плюс (возможно) контингент папских союзников, включая короля Ферранте Неаполитанского, вторгаются во Флоренцию и помогают Пацци захватить власть, а также (что еще важнее) при этой самой власти удержаться. А то ведь флорентийцы – народ несознательный: могут и не оценить без посторонней помощи, какое им счастье привалило.

Традиционно считается, что автором идеи был Франческо Пацци, но, похоже, то ли это не совсем так, то ли эта светлая мысль успела прийти в голову не ему одному.

В 2001 году историк Марчелло Симонетта решил покопаться в архивах своего предка Чикко Симонетты (нормальная такая ситуация для Италии: тамошние потомки аристократических родов довольно часто идут в историки – происхождение, знаете ли, мотивирует). Предок у Марчелло был не просто предок, а целый советник (по факту – нечто вроде премьер-министра) миланского герцога Галеаццо Марии Сфорца. После того как герцога прирезали, Чикко стал регентом при его вдове Боне Савойской и фактически какое-то время правил вместо нее.

Чикко Симонетта:



Так вот, среди рабочей переписки своего предка Марчелло Симонетта обнаружил интересное письмецо, автор которого в красках расписывал Чикко, какой нехороший человек Лоренцо Медичи и как он его, Чикко, всегда презирал и ненавидел. Письмо было написано в духе «пруфов не будет, но вы мне верьте», и датировалось оно – внимание! – февралем 1478 года. То бишь, за два месяца до убийства в соборе Санта-Мария-дель-Фьоре.

читать дальшеА теперь самое интересное: автором письма был крестный Лоренцо, уже знакомый нам одноглазый Федерико да Монтефельтро, князь Урбинский и по совместительству кондотьер, служивший некогда еще папеньке наших Медичи, Пьеро Подагрику.



На этом месте Марчелло Симонетта впал в некоторый когнитивный диссонанс. Вообще-то, до того ни в каких особо поганых отношениях с крестником Федерико замечен не был – ну, перешел после завершения контракта с Флоренцией на службу к папе римскому, но для кондотьера это как раз нормально: работа у них такая. И да, на пасхальной неделе 1478 года (как раз в то время, на которое было намечено убийство) его отряды ошивались у границ Флорентийской республики – но это тоже понятно: кто кондотьеру платит, тот его и танцует. А работодателем Федерико был как раз папа Сикст, в чьей причастности к заговору никто и никогда не сомневался.

Короче, профессор Симонетта отправился копать дальше – на сей раз уже в урбинских архивах. И через какое-то время нашел в этих архивах письмо Федерико к своим представителям в Риме, тоже датированное февралем 1478 года.

Письмо были зашифровано, но тут профессору здорово повезло. Во-первых, шифр оказался не из самых сложных (так называемый шифр замены, подробнее смотреть у Конан Дойля и Эдгара По), а во-вторых, славный предок Чикко, помимо своих политических достижений, был еще и известным криптографом, оставившим человечеству научный труд под названием «Regule ad extrahendum litteras ziferatas sine exemplo» - «Правила чтения шифрованных писем без ключа».

Итак, Марчелло Симонетта, вооружившись инструкцией умного предка, начал методом количественного анализа раскалывать подозрительное письмецо (кому интересны детали – на ютубе есть неплохая документалка от канала «Хистори», правда, перевод - говно).

Расшифрованный текст получился аховым. Герцог Федерико (папа Сикст не так давно повысил его до герцога) приказывал «своим блистательнейшим и любезнейшим» посланникам передать папе следующее: от Лоренцо нужно избавиться, причем как можно быстрее, иначе вскоре во врагах у папы окажется не только Флоренция, но и все союзники Медичи (читай: Венеция с Миланом). Для такого благого дела Федерико готов по собственной инициативе отправить папе на подмогу 550 солдат и 50 рыцарей – очень приличный контингент по тем временам.

Попутно новоиспеченный герцог (уже не шифром, а прямым текстом) передает Сиксту большое спасибо за золотую цепь, пожалованную его сыну, маленькому Гвидобальдо. Цепь эта не просто цепь, а фактическое подтверждение того, что после смерти Федерико герцогский титул, пожалованный папой, спокойно и без эксцессов перейдет к его сыну.

Федерико и маленький Гвидобальдо (пока еще без цепи):



Таким образом, получается, что Федерико в этой истории был не просто кондотьером на службе у папы (сказали послать войска к флорентийским границам – взял под козырек и послал), но и как минимум одним из авторов идеи. Одним из – потому что Пацци со счетов скидывать тоже нельзя: Франческо с родней уже давно спали и видели, как бы избавиться от Медичи, а от таких теплых чувств до мысли о физическом устранении, сами понимаете, всего один шаг. Посему не исключено, что эта мысль посетила их головы независимо друг от друга, а потом просто встретились два одиночества.:Пацци была нужна Флоренция, а Федерико было нужно подлизнуть своему благодетелю, работодателю и свату (напомню, старшая дочка Федерико Джованна вышла замуж за Джованни делла Ровере, очередного папского племянника) – авось еще какие плюшки посыплются. Ну и опять же, избавиться от такого могущественного соседа как Лоренцо Медичи – тоже дело не лишнее.

Собственно, это все, что мы в этой связи можем сказать о Федерико да Монтефельтро, поскольку больше в истории заговора он лично никак не всплывал. Пока остальные его подельники рисковали своей шкурой, герцог благоразумно сидел сиднем у себя в Урбино – чем и обеспечил себе железобетонное алиби на ближайшие полтыщи лет. Даже обещанные 600 головорезов двинулись к флорентийским границам якобы исключительно по причине внутрикомандного разгильдяйства (позднее, когда Федерико спросят о них, он скажет: «То, что там были мои отряды, не означает, что я их послал»).

А тем временем, пока герцог Урбинский отсиживался в своем уютненьком Урбино, Пацци, Риарио и епископ Сальвиати продолжали работать над практической частью заговора. На роль киллера Лоренцо они ангажировали папского военачальника, графа Джован Баттиста да Монтесекко. Что касается Джулиано, то его, по плану, должны были прирезать самолично Франческо Пацци и его подручный, разорившийся тосканский дворянчик Бернардо Бандини да Барончелли, который должен был банку Пацци по гроб жизни.

Для начала организаторы решили отправить Монтесекко разведать обстановку во Флоренции, ну и заодно переговорить с дядюшкой Франческо Пацци, старым Якопо, который пока что на идеи своего племянничка не велся от слова «никак».

Монтесекко явился во Флоренцию под видом папского военного атташе: мол, не даст ли Лоренцо ему умный совет, как лучше организовать военные дела в Романье? Не вопрос: Лоренцо «атташе» принял и советов надавал. Самое смешное, что Монтесекко при личной встрече его будущая жертва очень понравилась, так что наш потенциальный киллер даже взгрустнул: экая, мол, незадача, такого приятного человека убивать придется! Но работа есть работа, посему, переговорив с приятным Лоренцо, Монтесекко отправился к Якопо Пацци – уговаривать того принять участие в криминале.

Старый Якопо был тот еще параноик и принимать Монтесекко у себя в доме отказался наотрез. Поэтому встреча была устроена по-шпионски: в тайной комнатке в таверне «У колокола», куда старый Пацци явился, замотавшись в кучу тряпок, чтобы никто не дай бог его не узнал. Тем не менее, услышав, что папа Сикст дал свой «одобрямс», Якопо согласился поддержать заговорщиков, и Монтесекко отправился в Рим докладывать, что миссия выполнена на все сто.

Теперь оставалось выбрать только подходящее место и подходящее время. Тут как раз, на счастье заговорщиков, по дороге из Пизы в Перуджу во Флоренцию заехал 17-летний внучатый племянник (да, блин, еще один племянник!) папы Сикста. Племянника звали Раффаэле Риарио Сансони, он только что окончил курс канонического права в Пизанском университете, и любящий дедушка Сикст подарил ему по этому поводу кардинальскую шапку.

Понятное дело, посвящать в заговор кардинала-малолетку никто не стал, но его приезд для заговорщиков был самое то. Пацци и Сальвиати (Джироламо Риарио во Флоренцию не приехал и участвовал только дистанционно) упали на хвост юному кардинальчику в качестве членов свиты и уговорили его напроситься в гости на виллу Медичи во Фьезоле.

Лоренцо и Джулиано охотно уважили просьбу высокого гостя, и на субботу, 25 апреля, во Фьезоле был назначен торжественный пир на весь мир. Участники заговора радостно потирали руки: вот, вот щас киллеры совместно с отрядом Монтесекко, просочившимся на виллу вместе с кардинальской свитой, угондошат обоих ничего не подозревающих Медичи – и все, можно праздновать победу!

Вилла во Фьезоле:

Однако в субботу заговорщиков ожидал облом: Джулиано на праздник не приехал. У него болела нога: не то он покалечил ее где-то на охоте, не то наследственная подагра уже давала о себе знать – но, как бы то ни было, младший Медичи решил в тот день остаться во Флоренции. Хуже того: выяснилось, что на продолжение банкета, которое Лоренцо собирался закатить назавтра в своем городском палаццо, Джулиано тоже не придет. А придет только на праздничную мессу, которую в воскресенье утром будет служить в соборе юный кардинал Риарио.

Пришлось заговорщикам экстренно переформатировать свой план: по всему выходило, что убивать братьев придется прямо в соборе. Да, прямо во время мессы, ачетакова. Вон, Галеаццо Сфорца так прикончили, и ничего. Между прочим, очень даже удобно: эффект неожиданности и все такое прочее…

Но тут их ждал еще один неприятный сюрприз. Услыхав о том, что «работать» придется в церкви, Монтесекко встал на дыбы и категорически заявил, что на ТАКОЕ он не подписывался. Вот в каком-нибудь другом помещении – это всегда пожалуйста, а проливать кровь в святом месте и губить свою бессмертную душу – ищите себе другого идиота.

При этом Монтесекко, похоже, не кривил душой: в перспективу загреметь в ад за такое богохульное деяние свято верило 99,99% тогдашнего населения, и наш киллер, скорее всего, не был исключением. Обычную-то уголовщину хоть отмолить можно (допустим), но убийство в церкви – это все, звездец, вечные муки в адском огне и никакой надежды на помилование.

Пацци и архиепископ Сальвиати принялись уговаривать Монтесекко, что не все так страшно: вон, даже сам Его Святейшество это мокрое дело одобрил, так что со спасением души все будет чики-пики, – но у Монтесекко, по-видимому, было свое мнение насчет святости Сикста IV, и он продолжал стоять на своем.

В итоге сошлись на компромиссном варианте: наш совестливый уголовник берет на себя руководство отрядом, который будет сопровождать кардинала в собор под видом секьюрити, а непосредственно убивать Лоренцо будут игроки с запасной скамьи – Антонио Маффеи из Вольтерры и Стефано де Баньоне. Что интересно, оба они были священниками, но на мокрое дело в церкви согласились без колебаний: Маффеи жаждал отомстить за родимую Вольтерру, которую Лоренцо раскатал в блин во время восстания 1474 года (между прочим, при помощи своего крестного Монтефельтро), а Баньоне был домашним капелланом Якопо Пацци и, похоже, под началом своего хозяина не боялся ни бога, ни черта.

Итак, наступает час «Ч» - утро 26 апреля 1478 года. В соборе Санта-Мария-дель-Фьоре яблоку негде упасть: в тот день праздновалась Антипасха, то есть следующее воскресенье после Пасхи (то, что у нас еще называется Фоминым воскресеньем или Красной Горкой, а у католиков Quasimodo).

Заговорщики, расположившиеся на заранее оговоренных местах, нервно мониторят обстановку: вот пришел Лоренцо и занял, как обычно, почетное место на хорах, недалеко от алтаря. Вокруг него кучкуются его друзья и прочие сопровождающие – Антонио Ридольфи, Сиджизмундо Стуффа, поэт Полициано, братья-охранники Андреа и Лоренцо Кавальканти… стоп, а где же Джулиано?

Джулиано снова не пришел. Франческо Пацци вне себя от злости вылетает из церкви и вместе со своим подручным Бернардо Бандини несется в палаццо Медичи (благо, нестись недалеко – там от собора до палаццо от силы метров триста).

Заявившись в палаццо, Франческо начинает уговаривать больного Джулиано пойти на мессу: мол, ну как же, праздник большой, все собрались, а ты здесь один киснешь, да и ногу разминать надо – вот пройдешься, сразу полегчает, Мадонной клянусь.

Простодушный Джулиано хоть и несколько удивлен такой неожиданной заботливостью, но ничего дурного не подозревает. В конце концов, Франческо ему почти родственник, брат мужа его родной сестры – ну и вообще, кому придет в голову, что Медичи посреди бела дня может угрожать опасность, да еще и в церкви? По дороге родственничек дружески обнимает его – якобы для того, чтобы помочь хромающему Джулиано идти, а на самом деле прощупывая, нет ли под камзолом кольчуги. Кольчуги нет, все чисто.

Собор к тому времени уже битком набит, и Джулиано решает не протискиваться к брату в центр, а остаться возле двери. Чем ломает заговорщикам всю диспозицию: теперь придется убивать братьев поодиночке, а это не совсем то, на что они рассчитывали.

Собор Санта-Мария-дель-Фьоре:



Какой именно условный сигнал был выбран для убийства – не совсем ясно. Макиавелли пишет, что нападение произошло во время пресуществления святых даров, когда священник поднял над алтарем гостию, Полициано в своем труде «О заговоре Пацци» – что уже в самом конце службы, после того, как все причастились.

Вариант Макиавелли, конечно, соблазнителен: пресуществление – это ключевой момент мессы, все опускаются на колени и предаются молитвенному созерцанию (ну или хотя бы делают вид) – в любом случае, удара ножом в спину в такой благочестивый миг обычно никто не ждет. Но Макиавелли, в отличие от Полициано, не непосредственный очевидец: в 1478 году ему было всего девять лет, и даже если папа с мамой и приводили маленького Никколо в тот день на мессу в соборе, вряд ли мальчик мог толком разглядеть что-то, кроме множества напуганных дядь и теть. Так что прав здесь, скорее всего, поэт Полициано (тем более что если бы убийство действительно произошло во время пресуществления даров, он бы уж точно не преминул описать такую драматическую деталь).

Итак, сразу после возгласа священника «Ite, missa est!» («Ступайте, месса окончена!»), Бернардо Бандини выхватывает припрятанный заранее кинжал и наносит Джулиано удар в затылок. Собственно, на этом можно было и остановиться – судя по данным эксгумации, проведенной в 1895 году, такого удара жертве должно быть хватить, чтобы скончаться на месте. Но тут у Франческо Пацци явно съезжает крыша: он бросается со своим кинжалом на уже практически мертвое тело Джулиано и начинает наносить удар за ударом, причем так яростно, что в запале сам себя ранит в ногу.

В этот же момент священник Маффеи хватает Лоренцо сзади за левое плечо и пытается развернуть его, чтобы ударить кинжалом в грудь. Но у Лоренцо хорошая реакция – он успевает увернуться и получает всего лишь легкую рану на шее. Мгновенно сориентировавшись, он одной рукой выхватывает меч из ножен, а на вторую набрасывает плащ, чтобы блокировать следующие удары.

В церкви воцаряется массовая паника: никто ничего не понимает, все спрашивают, что случилось, какой-то полоумный начинает вопить, что купол Брунеллески треснул и вот-вот рухнет, – и, естественно, от такой информации паника возрастает втрое. Бернардо Бандини, бросив труп Джулиано, несется на хоры к Лоренцо, расталкивая бегущую к выходу толпу. Наперерез ему бросается Франческо Нори, торговый агент Медичи и дальний кузен Лоренцо по линии матушки Лукреции, но Бандини убивает его одним ударом. Однако эта секундная задержка, похоже, решает все – Бандини добегает до хоров, но Лоренцо уже окружили его друзья и охрана. Они заталкивают Лоренцо в ризницу и запираются там вместе с ним.

В ризнице верный друг Антонио Ридольфи, опасаясь, что оружие убийц могло быть отравлено, начинает отсасывать кровь из раны Лоренцо. Между прочим, очень самоотверженный поступок – будь кинжал Маффеи действительно отравлен, Ридольфи с ненулевой вероятностью мог тут же отъехать в мир иной, но, слава богу, все обошлось.

Лоренцо постоянно спрашивает, где Джулиано и жив ли он, но ему никто не отвечает – половина присутствующих и сама не знает, а вторая половина просто не решается сказать. Тут еще вдобавок в ризницу начинают ломиться какие-то люди с криками «Лоренцо, открывай, мы пришли тебя спасать!» Сиджизмондо Стуффа, самый юный и самый проворный из всей компании, забирается наверх, к органу, чтобы рассмотреть, друзья это или враги. Оказалось – друзья. Стуффа дает отмашку, друзья выводят раненого Лоренцо из ризницы и ведут к выходу окольным путем – так, чтобы он не увидел изувеченный труп Джулиано. Зрелище и впрямь не для слабонервных: на теле Джулиано девятнадцать ран, а череп разнесен практически вдребезги.

А тем временем во дворце Синьории архиепископ Сальвиати пытается реализовать вторую часть плана. Прихватив с собой перуджийских наемников и флорентийца Якопо Браччолини (между прочим, сына гуманиста Поджо Браччолини, автора шрифта Roman и близкого друга Козимо Старого), архиепископ заявился во флорентийский горсовет и потребовал личной встречи с гонфалоньером – дескать, у него есть срочные новости от папы Сикста.

Пока служащие ходили за гонфалоньером, половина наемников набилась в помещение канцелярии и, чтобы их не выкурили оттуда раньше времени, захлопнула за собой дверь. Идея оказалась достойной премии Дарвина: замки во флорентийской Синьории были с секретом, так что захлопнутую дверь можно было открыть только ключом – хотя, конечно, откуда об этом было знать неотесанной перуджийской гопоте? Ключей у горе-захватчиков, естественно, не было, так что теперь им оставалось только сидеть в самоизоляции и дожидаться коллективной награды за ум и сообразительность.

Архиепископ Сальвиати, в свою очередь, тоже показал себя тем еще титаном мысли. Когда гонфалоньер Петруччи стал расспрашивать его про папу Сикста, Сальвиати принялся нервно мямлить какие-то общие фразы и в конце концов понес такую пургу, что Петруччи заподозрил неладное и позвал стражу. Перепуганный архиепископ пустился наутек, гонфалоньер побежал за ним и натолкнулся в коридоре на Якопо Браччолини с кинжалом.

Тут надо сказать, что гонфалоньер Чезаре Петруччи был дядя серьезный и бывалый. Восемь лет назад он был градоначальником маленького городишки Прато и попал там в серьезную переделку: во время восстания местных народных масс весь тамошний горсовет во главе с Петруччи был посажен в тюрьму. Однако Петруччи каким-то макаром выбрался из узилища, собрал ополчение и принялся восстанавливать в городе статус кво. В итоге, когда через несколько дней флорентийские отряды быстрого реагирования наконец-то добрались до Прато, оказалось, что помощь уже не требуется: законная власть восстановлена в правах, руководители восстания красиво развешаны на окнах местного горсовета, а сам Петруччи с хлебом-солью встречает прибывший флорентийский спецназ и предлагает откушать с дороги, чем бог послал.

Лоренцо, конечно, не мог не положить глаз на такой ценный административный кадр, так что Петруччи после этого случая резко пошел в гору: перебрался во Флоренцию и в конце концов дослужился до гонфалоньера справедливости.

Прато, Палаццо Преторио (бывший «горсовет»):



Естественно, с таким житейским опытом для Петруччи любой сопливый гуманист с кинжалом был просто тьфу – плюнуть и растереть. Что наш боевой гонфалоньер тут же и доказал: схватил бросившегося на него Браччолини за волосы, сдал его с рук на руки подбежавшей охране, а затем, цапнув со стола первый попавшийся тяжелый предмет (потом оказалось, что это кухонный вертел – в Синьории как раз было время обеда), принялся отбиваться от той ½ перуджийцев, у которой хватило ума не запереться в канцелярии.

Остальные члены Синьории, заслышав кипеш, тоже похватали со стола что под руку подвернулось и начали вместе с Петруччи пробиваться наверх, к входу в башню. Забаррикадировавшись в башне, члены правительства принялись изо всех сил звонить в колокол, созывая народ на помощь.

Напомню еще раз, как выглядит башня дворца Синьории:



Тут как раз на площадь прискакал старый Якопо Пацци. Он уже знал, что заговор провалился: Лоренцо выжил, теперь он будет мстить за смерть младшего брата и за покушение на себя самого, и месть эта явно будет такова, что лучше даже себе не представлять. Останься Джулиано в живых, заговорщики, наверное, еще могли бы отделаться изгнанием – в конце концов, во Флоренции довольно редко кого-нибудь казнили, это было как-то не принято. Но Джулиано мертв, а это значило, что Лоренцо не остановится, пока не сотрет всех причастных в порошок.

Пацци все это прекрасно понимал, но терять ему все равно было уже нечего. И он пошел ва-банк: вместе с несколькими десятками слуг направился на площадь Синьории, скандируя «Народ и свобода!» - традиционный флорентийский призыв к восстанию. Народ, однако, призыву не внял. Более того, пока Пацци надрывался, выкрикивая свои лозунги, сторонники Медичи не теряли времени: они ворвались во дворец Синьории, перебили перуджийцев, арестовали архиепископа Сальвиати и выпустили из башни забаррикадировавшихся там членов правительства.

Увидав, как из дверей дворца вываливает толпа с головами перуджийских наемников, надетыми на копья, Якопо Пацци окончательно понял, что все пропало, и ретировался к себе домой.

А теперь перенесемся в палаццо Медичи. С момента смерти брата Лоренцо словно раздвоился: с одной стороны, как писали его друзья, он непрестанно оплакивал Джулиано, а с другой, судя по хронологии событий, действовал четко и методично, как будто у него были не нервы, а железные канаты. В тот же день, 26 апреля, он начинает руководить следственными мероприятиями и одновременно посылает в Милан письмо с просьбой о военной помощи. Попутно Лоренцо не забывает то и дело выходить на балкон и сообщать собравшейся под окнами толпе, что рана его не опасна, что нет причин для паники, что скоро в городе будет наведен порядок и злодеи, убившие его брата, будут наказаны.

Убедившись, что Лоренцо и впрямь жив и здоров, толпа разражалась радостными криками, а затем отправлялась на площадь Синьории – глазеть, как будут казнить тех заговорщиков, которых уже успели поймать. На место ушедших тут же набивались новые сочувствующие, и успокоительные речи приходилось повторять заново.

На площади же тем временем разворачивалась сцена рейтинга «столько не живут». Первым номером программы туда притащили раненого Франческо Пацци, которого выковыряли полураздетым прямо из постели, и под чутким руководством опытного в таких делах Петруччи повесили на одном из окон Синьории. Затем, пишет Полициано, на том же окне повесили и Сальвиати в полном архиепископском облачении. «Когда Сальвиати повесили, – продолжает поэт-очевидец, – произошло нечто странное (хотя все это видели, я думаю, что никто и не понял, была ли это какая-то случайность или выражение ярости): задыхаясь, он неистово выпучил глаза и вонзил зубы в грудь Франческо».

Двух священников, покушавшихся на Лоренцо, толпа поймала прямо на улице, кастрировала, а затем разорвала на клочки (замечу: в буквальном смысле слова). Мужчины семейства Пацци, включая даже королевского крестника Ренато, который в свое время отказался участвовать в заговоре, были в течение последующих нескольких дней схвачены и частью повешены, а частью отправлены в тюрьму. Легче всех отделался муж Бьянки Медичи, Гильельмо Пацци: как только он услышал о произошедшем в соборе (до того родичи его в свои секреты не посвящали, опасаясь, что Гильельмо может сболтнуть лишнее жениному семейству), он тут же прибежал к Лоренцо и начал умолять защитить его, поскольку он ни в чем не виноват. Надо понимать, Лоренцо испытывал большое искушение отправить Гильельмо туда же, куда и всех прочих Пацци, но ради своей сестры и ее детей ограничился тем, что выпихнул зятька под домашний арест в провинцию. Позже, когда все успокоилось, Гильельмо позволили сбежать из-под ареста, и он перебрался в Рим, куда впоследствии к нему, с негласного разрешения Лоренцо, переехала и Бьянка с детьми.

Богобоязненного душегуба Монтесекко повязала городская стража. В тюрьме он дал показания против своих подельников (позднее Лоренцо обнародует этот документ для широкой публики) и за сотрудничество со следствием был, в качестве особой милости, не повешен, а благородно казнен путем отсечения головы.

Что же касается миланских отрядов, присланных по просьбе Лоренцо Чикко Симонеттой, то они, в сущности, даже не понадобились: убедившись, что переворот во Флоренции не удался, папские войска (включая 600 «безхозных» отморозков Федерико да Монтефельтро) даже не стали пересекать границу.

Тем не менее, в самом городе еще долго бушевали всяческие непотребства. Через несколько дней после казни старого Якопо Пацци во Флоренции неожиданно ударили заморозки. Разъяренная толпа горожан явилась в монастырь Санта-Кроче, где был похоронен Якопо, и потребовала вышвырнуть останки из склепа: дескать, Господь наказывает Флоренцию за то, что тело такого негодяя и святотатца посмели похоронить в освященной земле. Перепуганным монахам пришлось повиноваться, и толпа еще долго таскала эксгумированный труп по городу, пока, наконец, не бросила его в Арно. Но и тут костям старого Якопо не нашлось покоя: ниже по течению его выловили местные крестьяне, повесили на дереве и колотили останки палками до тех пор, пока те не рассыпались на части.

Что характерно, Лоренцо никак не вмешался, чтобы остановить этот массовый психоз, – то ли не имел реальной возможности, то ли не очень-то и хотелось. В конце концов, заговорщики убили его любимого брата – в общем-то, вполне достаточная причина, чтобы не сильно переживать о костях покойного Пацци.

Джулиано похоронили в церкви Сан-Лоренцо, в фамильной усыпальнице Медичи. На похороны пришла почти вся Флоренция: Джулиано в городе любили – за красоту, за молодость, за приятные манеры, за щедрость, за безобидность, в конце концов (вспомним, в отличие от брата политикой он почти не занимался). По факту, Медичи-младший был для флорентийской публики чем-то вроде символа всего красивого-молодого-жизнерадостного, а уж безвременная гибель прямо в годовщину смерти его возлюбленной Симонетты Веспуччи (Симонетта умерла 26 апреля 1476 года) и вовсе превратила его в романтическую суперзвезду.

Впрочем, Симонетта Симонеттой, но после ее смерти Джулиано жил далеко не монахом, так что успел оставить после себя внебрачного ребенка от Антонии (Фьоретты) Горетти, дочки флорентийского оружейника Антонио Горетти. Этот ребенок, родившийся через месяц после гибели Джулиано и крещеный под именем Джулио Дзаноби де Медичи, через сорок пять лет станет папой Климентом VII – но это, опять же, будет уже совсем другая история.

Существует посмертный портрет Джулиано, написанный Боттичелли не то с набросков, сделанных с покойника, не то с посмертной маски. Судя по всему, среди друзей-приятелей покойного было много желающих заказать себе на память изображение любимого друга, так что Боттичелли пришлось раскопипастить портрет как минимум в трех вариантах: один сейчас хранится в Бергамо, второй в Берлине, а третий в Вашингтоне.

Вашингтонская Национальная галерея искусств	Берлинская картинная галерея	Бергамо, Академия Каррара

Помимо портрета, Боттичелли написал еще одну работу в честь победы над заговором Пацци. Лоренцо, со своим обычным культурно-пропагандистским размахом, заказал любимому художнику и другу расписать стены Дворца Синьории фресками с изображениями казненных участников заговора (была во Флоренции такая милая традиция – устраивать высокохудожественные доски позора прямо на здании горсовета).

Обычно художники брались за такую работу не то чтобы с большим энтузиазмом – подобные штуки могли впоследствии нехорошо аукнуться в плане имиджа. Например, Андреа дель Кастаньо в свое время после аналогичного заказа заработал себе прозвище Andrea degli Impiccati (Андреа Висельников) и потом очень долго от него отмазывался.

Но с Боттичелли, судя по всему, дело обстояло немножко иначе. Не будем забывать, что он фактически провел юность в доме Медичи и очень любил и уважал мать Джулиано, мадонну Лукрецию, которая ему покровительствовала, да и к самому Джулиано, годившемуся ему в младшие братья, тоже был очень привязан. Так что в данном случае у господина Сандро явно имелись личные мотивы для вдохновения.

Боттичелли пахал над заказом несколько месяцев – естественно, под идейным руководством Лоренцо, – и в итоге этот творческий тандем создал своего рода пропагандистский шедевр. Все участники заговора были изображены, простите за кладбищенский юмор, «как живые», и под каждым красовалась хулительная надпись в стихах, сочиненная лично Лоренцо (в конце концов, поэт он был или кто?). Особенно удачно, по мнению флорентийской публики, получился архиепископ Сальвиати, изображенный с петлей на шее в полном архиепископском облачении – немножко богохульственно, зато с соблюдением всей жизненной правды.

Что касается Бернардо Бандини, убийцы Джулиано, успевшего, к огромному сожалению Лоренцо, вовремя смыться из Флоренции, то под его портретом красовалась надпись:

Son Bernardo Bandini, un nuovo Giuda,
Traditore micidiale a chiesa io fui,
Ribello per aspettare morte più cruda.

(«Я – Бернардо Бандини, новый Иуда, предатель, совершивший убийство в храме, мятежник, ждущий жестокой казни»).

Немного забегу вперед: через год Бернардо отловили аж в Константинополе, где он маскировался под турка. Лоренцо по своим каналам снесся с оттоманским султаном Мехмедом Завоевателем, с которым Флорентийская республика втихаря вела кое-какую торговлишку, после чего по приказу Мехмеда Бернардо был повязан и в подарочной упаковке отправлен уважаемому партнеру во Флоренцию. Там Бандини, само собой, немедленно повесили – прямо в том виде, в каком привезли: «alla turca», то бишь в турецкой одежде. Ну а фреску после этого, соответственно, пришлось апгрейдить. Боттичелли на тот момент был чем-то занят, поэтому повешенного рисовал молодой Леонардо да Винчи. Сама фреска до наших дней не дожила, но зато в бумагах Леонардо сохранился набросок, изображающий Бандини в петле:



Лоренцо же, в благодарность за любезное содействие, прислал султану в подарок памятную медаль, выбитую в честь победы над заговорщиками в мастерской Вероккьо. На одной стороне медали изображался Джулиано с надписью «Luctus publicus» («Всеобщая скорбь»), а на другой сам Лоренцо, опять же, с надписью – «Salus publuca» («Всеобщее спасение»).



Продолжение следует…

Les Brigandes - Rondeau de France

Joachim Meyer - Kunst des Fechtens

Оригинал взят у в Как изменяются значения слов

     Поясним. В 1901 году французский антрепренер Шарль Омон перестроил по проекту Модеста Дурнова дом на Триумфальной площади под театр:
читать дальше
     Это было крупное, четырехэтажное краснокирпичное здание с очень прихотливым фасадом. Неоштукатуренное и внешне невзрачное, оно вызывало восхищение великолепной внутренней отделкой. Зрителей при входе встречала «грандиозная лестница мраморной облицовки», ведущая из вестибюля в зал и фойе. Для выполнения тонких мраморных работ были приглашены итальянские мастера. Нарядные бронзовые люстры, изящные плафоны зрительного зала с оригинальными панно создавали особый праздничный фон. Зеркальные стены фойе с украшенными фресками карнизами, бронзовые украшения и массивные бра были сделаны по специальным рисункам в Париже. Высокая художественная отделка, роскошь во всем сразу привлекли сюда состоятельную публику. Газеты много писали о «храме шантана», воздвигнутом в центре столицы, обязательно упоминали о переполненном зале, несмотря на высокие «шаляпинские» цены, взахлеб повествовали о роскошном буфете с кабинетами.
     Так писал Юлиан Толстов в статье «Площадь, где встречали зрителей 16 театров». Ну а в качестве краткого описания репертуара процитируем «Симфонию» Андрея Белого: В театре Омона обнаженные певицы выкрикивали непристойности.
    После революции в здании размещался театр Мейерхольда, сегодня это концертный зал имени Чайковского. Канкан там давно уже не исполняют.
 

в Стамбуле задержан сотрудник генконсульства США из-за связей с ФЕТО
АНКАРА, 5 октября. /ТАСС/. Силы безопасности Турции задержали сотрудника генконсульства США в Стамбуле, подозреваемого в связях с организацией ФЕТО ("Террористическая организация фетхуллахистов" - прим. ТАСС), которую обвиняют в организации госпереворота в Турции в июле 2016 года. Об этом сообщила в среду газета Sabah.

Подробнее на ТАСС:
tass.ru/mezhdunarodnaya-panorama/4618360

Министерство культуры решило отказаться от идеи увеличения стоимости прокатного удостоверения для иностранных фильмов в пользу процентных отчислений. Об этом сообщил глава Минкультуры Владимир Мединский в интервью «Газете.ру».

По словам Мединского, он считает «более справедливой» французскую модель, при которой со сборов иностранных фильмов взимается процент. «Во Франции он довольно высокий, около 12%», — сказал Мединский, добавив, что размер процента «можно обсуждать».

Разовый сбор за прокатное удостоверение, по словам министра культуры, гораздо проще администрировать. Однако, указал он, существует риск, что при стоимости прокатного удостоверения в пять миллионов рублей малобюджетное авторское кино не появится в широком прокате.

Рабинович напел
Как этот анекдот выглядит в приложении к Леонардо да Винчи?

Показываю в картинках.



читать дальшеКартина Леонардо да Винчи на тему Леды и Зевса, соблазнившего ее в виде лебедя (кто не читал у меня в "омерзительном искусствоведении" подробно -- наслаждайтесь; но не при детях!!!), была написана в 1506-8 (?) годах, и не сохранилась.

Однако есть его собственные рисунки, а также многочисленные копии и вариации, сделанные другими художниками.
Как раз за ними очень интересно наблюдать.

Мотать будем обратно по художественному качеству.
Чем дальше по времени и вглубь Европы, тем хуже.

Vincent Sellaer (circle)

Vincent Sellaer

Аноним

Domenico Beccafumi (Domenico di Giacomo di Pace) or Luca Cambiaso? Allegory of Venus

Понтормо

Баккьякка

Андреа дель Сарто

Аноним


Чем ближе к времени создания картины, тем меньше импровизаций и больше аккуратного следования образцу.

Википедия пишет:

"Одной из наиболее ранних стал рисунок Рафаэля, сделанный около 1506 года, вероятно, по предварительным эскизам".



"Особо выделяется среди копий «Леды» работа Джампетрино (ок. 1520), ранее приписывавшаяся самому Леонардо: на его картине лебедь отсутствует, Леда изображена опустившейся на одно колено и придерживающей ребенка, вокруг в траве сидят остальные её дети. Композиционно эта работа имеет мало общего с копиями других леонардесков, но зато очевидно близка его наброскам середины 1500-x".

Джампетрино


"В то же время, на другой картине Джампетрино («Венера и купидон» фигура Венеры, её поза и выражение лица фактически дословно повторяют позу и выражение лица Леды с утраченной картины".



"В качестве первой живописной копии иногда называют картину из галереи Уффици, приписываемую Франческо Мельци (ок. 1515).
От других ранних копий «Леды» (Чезаре да Сесто, 1515 — 1520; Содома (предположительно), ок. 1515) она отличается фоном: у Содомы и да Сесто Леда изображена на фоне светлого вечернего неба, Мельци же размещает персонажей перед массивной скалой".

Сейчас пойдут картины непосредственных учеников Леонардо, они примерно одного уровня, и ставлю их без градации, разница достаточно незначительна, к тому же качество репрдукций разное и влияет.

Fernando Yanez de la Almedina (?) and other author
Пейзаж типа голландский, второго автора

Мельци ("Леда Спиридон"

Содома

Репродукции из интернета, кстати, это то еще искажение.
Сравните картину выше (Содома) с ее снимком с коммерческого фотостока.


Следующая версия, по моим интуитивным ощущениям, должна быть самой красивой, но репродукция плохая.

Чезаре да Сесто


"Окончательный вариант картины был создан около 1508 года. Судя по дошедшим до нас копиям, здесь Леда была изображена стоящей в полный рост; руками она обнимала шею лебедя, но взгляд её был устремлен на детей, только что вылупившихся из огромных яиц и теперь играющих в траве.

Дальнейшая её история неясна. По сообщению Ломаццо, картина была вывезена во Францию.
Последнее упоминание о ней принадлежит Кассиано даль Поццо, видевшему «Леду» во дворце Фонтенбло, и относится к 1625 году:

"Полностью обнаженная фигура стоящей в полный рост Леды с лебедем. У её ног — два яйца, из разбитой скорлупы которых являются четыре младенца. Эта работа, хотя и суховата по стилю, выполнена весьма изысканно, в особенности груди Леды; кроме того, пейзаж и растительность также изображены с огромной тщательностью. К несчастью, картина в плохом состоянии, так как панели, на которых она написана, разошлись, и значительная часть краски сошла".

Историки предполагают, что впоследствии картина была уничтожена, однако когда точно это произошло — неизвестно. Уже в конце следующего, XVIII столетия драматург Карло Гольдони, посетивший Версаль в 1775, замечал, что от «Леды» словно не осталось и следа. В своих дневниках он отмечает, что ему не удалось найти упоминания «Леды» даже в списках картин, уничтоженных по приказу маркизы де Ментенон за «непристойность»".

В общем, выглядела она как-то так.
Реконструкция с этого сайта на основе приведенных выше ранних копий.


В ту эпоху не существовало понятия "плагиат" в том смысле, какое мы вкладываем в него сейчас. Копируя произведение великого мастера, художники следовали Лучшему Образцу, выражали свое почтение, а также имели больше шансов на коммерческий успех.


А вот что осталось от самого Леонардо -- рисунки.

"Судя по всему, замысел картины на сюжет легенды о Леде зародился у художника еще в начале 1500-x.

Первые наброски к будущему полотну относятся к 1504, однако композиционно они заметно отличаются от окончательного варианта. Рисунки пером, хранящиеся в Музее Бойманса — ван Бёнингена и Чатсуорт-хаусе, изображают полуопустившуюся на колени Леду с лебедем среди густой травы; на одном из них она ласкает голову птицы, на другом лебедь, приобняв возлюбленную крылом, «целует» её в ухо".

Вот рисунок Леонардо, с которого делал картину Джанпетрино. Но считается, что у Леонардо картины такой не было, Джанпетрино непосредственно "раскрасил" этот эскиз. Почему? Статистика. Количество копий другого варианта слишком огромно, и явно именно оно вдохновлено картиной маслом.



"На листе, хранящемся в Виндзорском замке, рядом с крупным наброском коня намечено два небольших рисунка к «Леде»: здесь она изображена уже сидящей на земле, на одном из набросков рядом с ней виднеется фигурка ребенка".

"Наиболее известны наброски головы Леды, в частности, хранящиеся в Виндзорском замке рисунки 1505 и 1506 года".




"Иногда в качестве наброска к «Леде» называют известную «Голову девушки» из Национальной галереи Пармы (La Scapigliata)".



***

Сравним еще раз с тем, откуда начали. Здорово же мутировало, а?!




(с)

с нуля, по-честному
Скандал вокруг «Матильды», помимо того, что фигура Поклонской напрямую связана с Крымом и поэтому является лакомым куском для униженых и обиженых заукраинцев, во многом так мощно полыхнул потому, что у нас, кроме церковного, нет нормального, принятого обществом, плюс-минус консенсусного взгляда на Николая II.

Романовым вообще в этом смысле не повезло; у Ульяновых, как мы помним, были личные, семейные счёты к Романовым, а у будущего Ленина ещё и личная травма: маленький Володя, звезда гимназии и отличник с похвальным листом, внезапно превратился в родственника государственного преступника, его отец из уважаемого чиновника, дворянина — в отца цареубийцы; террориста, если называть вещи своими именами.

читать дальшеРомановым на протяжении советской власти досталось особенно больно. Михаил был бессмысленный пень, Алексей кровавый психопат (подавил восстание Разина же), Пётр много сделал, но по жизни ЧУДИЛ, Екатерина и Елизавета только на балах могли скакать, Анна бироновщину развела, Павел солдафон и имбецил, Екатерина была распутная и дворянство распустила, Александры все трое по всей Европе свободу душили, Николаям досталось особенно: один Палкин, а второй так и вообще — Кровавый.

Я уже писал о гипотезе, что Ленин не захотел оставаться Владимиром не просто так; её никак не проверить, но она мне нравится. «Теперь в этом мире другой будет Николаем». Николаем Лениным он подписывал свои работы, Николаем Лениным его звали за границей до 40 годов.

Первые комья говна полетели в последнего Романова сразу после переворота, но впоследствии этот образ всячески закреплялся и вытеснял реальную личность конкретного человека и его семьи. Мы, нынешние носители дискурса, не знаем о реальном Николае Романове ничего. Недавно рунет с изумлением узнал, что у него, оказывается, был вытатуирован японский дракон.

Наше знание о Николае II — это цепочка бесчисленных агиток, за 7 десятилетий полностью выдавившая исторический контекст. Это сектантский сборник мифов и легенд: «Ходынка», «Кровавое воскресенье», «Позорно проиграли японцам», «Красная Пресня», «Роковой шаг самодержавия», «Распутин», «Убил ворону».

Беда в том, что у православной общественности этого светского образа тоже нет. Есть большевистская ересь и есть собственно церковная традиция почитания, весьма молодая. Ересь они отрицают, но противопоставить светскому обществу альтернативный светский образ не могут за его фактическим неимением; а церковный тут не прокатывает.

Причём, другим Романовым со временем давали послабления: разрешили быть не во всём ужасным тираном Петру, потом срочно понадобились победа над Наполеоном и Шипка, в восьмидесятые советский обыватель благосклонно допустил, что и в Екатерине был прок, ну а в девяностые уже можно было и кино про Гардемаринов снять. Оба Николая же оставались демонами (один декабристов повесил, второй Кровавый).

Собственно, на данный момент у 99% негодующей общественности мозги забиты валентинопикулевским говном про кровавых николашек, а верующие только и могут им возразить, что церковным почитанием — что на неверующих, понятно, никак не действует.

Нам нужен нормальный, человеческий последний русский император. Написанный с нуля, по-честному.

(с) Алексей Траньков