Чо-та ржу. Дипломатия как есть. Школа МГИМО.
Дипломат пообещал Израилю поддержку России в случае нападения Ирана

Россия выступит на стороне Израиля, если Иран нападет на него, сообщил в интервью Times of Israel заместитель российского посла в Тель-Авиве Леонид Фролов.
Это заявление дипломат сделал через несколько дней после инцидента с дроном на сирийско-израильской границе.
"В случае агрессии в отношении Израиля не только Соединенные Штаты будут на стороне Израиля — Россия тоже встанет на его сторону. Многие наши соотечественники живут здесь, в Израиле, и Израиль в целом дружелюбная страна, и, таким образом, мы не позволим никакую агрессию против него", — заявил дипломат.
Также Фролов выразил сомнения насчет того, что беспилотник запустил Иран и предложил израильским спецслужбам наладить контакт с сирийскими коллегами.

ria.ru/world/20180218/1514857630.html

Но с другой стороны, если он еще и "комаринского" танцевать умеет, далеко пойдет.

Вильгельм Руфус - о том, как Ансельм стал архиепископом
Ранней весной, около 2 марта 1093 года, Вильгельм Руфус остановился в маноре Альвестон, Глостершир, намереваясь оттуда отправиться на границу с Уэльсом. Что именно случилось – совершенно неизвестно, но король заболел так серьезно, что сам предположил самое худшее, и даже известие о его смерти быстро распространилось по всей стране. Но Руфус не был бы Руфусом, если бы согласился умереть в каком-то поместье на 38 хозяйств, так что он, вдрызг больной, подхватился в Глостер, находящийся в 35 милях. Там был королевский дворец Кингхольм, куда собирали советы ещё Эдвард Исповедник и, позднее, Завоеватель. Во-первых, дворец позволял разместить не только эскорт короля, но и всех магнатов страны, которых срочно туда вызвали. Во-вторых, рядом были медики из Глостерского аббатства.

Ансельм кокетливо отмахивается от архиепископского посоха, который ему протягивает, очевидно, Вильгельм Руфус

читать дальше
Вообще-то королевским врачом тогда был некий Балдуин, аббат из Бери-Сент-Эдмундс, но он был, по-видимому, весьма и весьма не молод, потому что лечил ещё короля Эдварда и Завоевателя, и ожидать, что он быстро появится чуть ли не на другом краю королевства было бы беспечностью. А Руфус беспечным королем не был. Как полагается в подобных случаях, король торжественно поклялся, что если он выживет, то будет жить праведнее, не будет облагать церкви налогом, не будет эксплуатировать церковные должности, а также аннулирует несправедливые и установит справедливые законы.

Эксплуатация церковных должностей была любимым занятием английских королей и до, и после правления Вильгельма Руфуса. Это проявлялось в том, кто должности епископов оставались годами вакантными, и доходы от епископатов шли в королевскую казну. Собственно, именно при Руфусе большинство вакантных епископатов успешнейшим образом управлялись неукротимым Фламбардом, который провел серьезные реорганизации в их управлении во имя эффективности и экономии, и просто сократил «лишних» церковников с административных должностей. Но вот место главного духовного пастыря страны, архиепископа Кентерберийского, действительно пустовало необыкновенно долго. Ланфранк умер ещё в 1089 году, и на его место духовные лорды упорно проталкивали аббата Ансельма из Бека, но Руфус упорно не желал этого Ансельма утверждать.

Возможно, именно в данном случае дело было даже не в личности Ансельма и не в стабильном притоке доходов от архиепископата в королевскую казну, а просто в скорби по по своему учителю и наставнику Ланфранку. Руфус сказал, что пока он жив, на место архиепископа Кентербери он не назначит никого.

Но весной 1093 года Вильгельм Руфус был уверен, что он умирает. Поэтому он вызвал в Глостер Ансельма, который должен был стать его исповедником, распорядителем по завещанию, и архиепископом Кентерберийским. В конце концов, Ансельм был выдвиженцем самого Ланфранка, когда тот, уезжая в Англию, назначил молодого ещё человека аббатом Ле-Бека. То есть, своим преемником.

Говоря об Ансельме, надо иметь в виду три его особенности. Во-первых, он был ученым с репутацией. Во-вторых, он умел пользоваться этой репутаций, отстаивая независимоть подвластных ему церковных сообществ и перед светскими, и перед духовными властями. То есть, он явно хотел быть и был своего рода королем в своем королевстве. В-третьих, его манипулявные способности сделали бы его своим человеком в гораздо более поздние времена иезуитства и инквизиции. Ещё в молодые годы он смог подавить опозиционеров его назначению аббатом, просто выделив самого авторитетного (или самого горластого) врага, молодого монаха Осборна, восхвалениями уникальных достоинств этого человека и всяческими выражениями привязанности. А потом, когда тот расслабился и стал предметом зависти и недоброжелательства прежних сторонников, резко лишил этого Осборна всякой поддержки, и превратился из вчерашнего друга в строгого аббата, требующего строжайшего иерархического подчинения. Позднее, в составе церковного суда, он участвовал в осуждении какого-то другого аббата, которого «избивали день и ночь», но тот не признавал вины. Ансельм как-то ухитрился сломать сопротивление бедолаги, и тот вину признал.

В принципе, в Англию Ансельма вызвал Хью Честерский, в 1092 году. Несомненно, с благими намерениями, потому что отсутствие архиепископа на престоле Кентербери наверняка всерьез беспокоило многих. Во всяком случае, чуть раньше епископы испросили королевского разрешения объявить, чтобы все церкви во всем королевстве молились Господу за то, чтобы тот вдохновил короля назначить в Кентербери архиепископа. «Да молитесь себе», - ответил Руфус. «Только я все равно поступлю так, как сочту нужным».

Хью собирался заменить светских администраторов в основанном им монастыре св. Вербурги на монахов, и попросил у Ансельма, который уже не раз бывал в Англии, помощи. Ведь на континенте такие изменения уже шли полным ходом. Ансельм действительно занимался делами монастыря около четырёх-пяти месяцев, а потом осел у своего бывшего ученика, аббата Вестминстера, в ожидании чего-то. Известно, что он встретился с Вильгельмом Руфусом по поводу налогообложения владений аббатства Ле-Бек, и добился снижения этих налогов, но, по слухам (вернее, записям Уильяма из Малмсбери, который, по понятным причинам, на этой беседе не присутствовал), счел возможным призвать короля раскаяться в беспутной жизни. На что Руфус, с приятной улыбкой, попросил Ансельма не разочаровывать его в своей репутации умного человека, и не выслушивать сплетни. Вообще-то такой разговор мог состояться. Ответ довольно подходит к манере Руфуса, и Ансельм был хорошо знаком с родителями короля, которые безмерно его уважали, и считали практически святым, то есть с Руфусом они наверняка были знакомы ещё по Нормандии. Но Ансельм не был человеком, которого можно безнаказанно щелкать по носу, и Руфусу ещё предстояло в этом убедиться.

Главная проблема, которая делала Ансельма непривлекательной заменой Ланфранку, была полная невосприимчивость святого отца к таким понятиям как уместность, дипломатичность и гибкость. Он умел добиваться своего, это да. Но не имел желания рассматривать свои действия в политическом контексте. И это делало его гарантированно неэффективным администратором. В данном случае, несомненная ученость Ансельма была скорее минусом, чем плюсом. Он знал, что умён и образован, уважаем и почитаем, и поэтому никогда не подвергал сомнению свою правоту. И никогда не прощал тех, кто вставал у него на пути. Особенно тех, кто кристально ясно высказал своё о нём впечатление прилюдно, как это сделал король на совете, когда ему снова начали рекомендовать Ансельма в архиепископы.

Когда кто-то из лоббирующих эту кандидатуру сказал, что Ансельм – единственный известный ему человек, не жаждущий должности и власти, даже власти архиепископа, Руфус искренне развеселился. «Да он побежит к власти, аплодируя на бегу руками и ногами», - хмыкнул король. «Клянусь ликом Лукки, и Ансельм, и все прочие кандидаты настолько уступают мне, что я лучше побуду сам себе архиепископом». Это не было богохульством, к слову сказать. Набожность и ученость, по понятиям Руфуса, не были исключительными характеристиками для архиепископа, они были нормой, критерием, одним из многих. Должность архиепископа в королевстве была должностью администратора, автономного во многом, но полностью подчиняющаяся линии короля, и именно поэтому Ансельм для этой должности не подходил.

В этом плане невольно приходит в голову, что приезд Ансельма в Англию подозрительно совпадает с неожиданной болезнью Вильгельма Руфуса. Эта теория, насколько мне известно, никогда не обсуждалась. Просто мне кажется очень подозрительным, что ни один из хронистов не описал хотя бы общих симптомов болезни. Не менее подозрительно и то, что болезнь отступила немедленно после назначения Ансельма архиепископом. Возможно, Руфус что-то даже подозревал, потому что он сделал беспрецедентный поступок, и отказался от своей власти назначить архиепископа, приказав собравшимся епископам решать между собой, кого они хотят на престол Кентербери. Если верить биографии Ансельма (а сильно ей верить не стоит), то будущий архиепископ упирался абсолютно по протоколу, предписывающему целовеку церкви скромность и самоуничижение. Ему силой всунули в руки архиепископский посох, и силой не дали этот посох отбросить.

Около 17 апреля 1093 года болезнь отступила, и король снова занял полагающееся ему место, но отныне у него был враг там, где раньше был друг – в самом ближайшем окружении.

Фермер из американского штата Миссури дал публичное обещание, что в том случае, если республиканец Авраам Линкольн выиграет президентские выборы, он не будет бриться до конца своей жизни.

Валентин Тэпли (Valentine Tapley) - противник Линкольна - оказался человеком слова. Обещание не сбривать бороду он его сдержал. А заодно и прославился тем, что его борода была длиной 3,5 метра

Это платье с очень глубоким вырезом зрители назвали "Clair de Fesses". Создал его французский кутюрье Ги Ларош, придумавший коллекцию вечерних платьев с голой спиной, которые поначалу шокировали публику, но вскоре имели огромный успех, особенно на красных дорожках. Фасон стал знаковым для Дома Guy Laroche.

Черное платье Кристин, в исполнении Мирей Дарк — одна из самых ярких деталей популярной комедии «Высокий блондин в черном ботинке». Экстравагантный черный наряд имел разрез сзади, доходивший до ягодичных ямочек.

Актриса вспоминала:

"Меня ждали на площадке, я никого не предупредила. Спереди - безупречно элегантное классическое платье. На меня уставились двадцать пар глаз и я уже жду восхищенное шушуканье. И вдруг - молчание! Недоуменное молчание, которое случается, когда кто-то совершил ужасную оплошность.

Ну вот, говорю себе я, они это увидели. Они увидели и не в восторге.

Ив Робэр (режиссер) лишился дара речи. Технический персонал в смущении смотрит в сторону.

- Ладно, если так не годится, я пойду переоденусь.

- Нет, погоди...

Режиссер чешет в затылке, оглядывая меня со всех сторон.

- Погоди... как тебе объяснить.. Я не рассматривал твой персонаж под таким углом, но первый шок прошел и эта идея мне уже нравится.

Потом присоединился Франсис Вебер (сценарист) и через четверть часа платье было одобрено."

Платье на бис было повторено в "Возвращении высокого блондина" в белоснежным исполнении. Сейчас оба наряда хранятся в музее в Лувре.(с) www.facebook.com/groups/HISTORY1FOTO/permalink/...

От Масленицы до Пасхи. Часть первая.

В России приход Пасхи был ежегодным фантастическим спектаклем с прологом, развитием действия, концовкой и даже любопытным эпилогом. Два месяца в году уходило на подготовку к празднованию Воскресения Христова и встречи весны. Торжество начиналось еще в то время, когда лежал снег, — с языческой грубоватой масленицы, прославлявшей жизнь. Сразу вслед за этим наступал длительный строгий пост и, наконец, — кульминация — победа весны, возрождение природы и всеобщее ликование по поводу воскрешения Иисуса Христа.
читать дальше
Восемь дней продолжались праздничные пиршества, гуляния и карнавалы, называемые Масленицей. Ежедневно в течение недели перед наступлением долгого поста русские во время каждой трапезы потребляли огромное количество блинов, обильно смазанных маслом. Во всех ресторанах и трактирах подавали блины прямо «с пылу, с жару», выпекая их сразу на нескольких сковородах.

Незадолго до масленицы выпекались маленькие булочки в виде жаворонков с крылышками, тонкими лапками и глазками из изюма.

Их продавали повсюду, и такие жаворонки служили символом наступления тепла, веселья и безоблачного неба. Русские литераторы оставили немало ярких описаний веселых масленичных гуляний. Одно из них принадлежит перу Александра Куприна: «Вчера еще Москва ела «жаворонков»… А сегодня настоящий царь, витязь и богатырь Москвы — тысячелетний блин… Блин кругл, как настоящее солнце, щедрое солнце. Блин красен и горяч, как горячее всесогревающее солнце, блин полит растопленным маслом, — это воспоминание о жертвах, приносимых могущественным каменным идолам. Блин — символ солнца, красных дней, хороших урожаев, ладных браков и здоровых детей.

О, языческое удельное княжество Москва! Она ест блины горячими, как огонь, ест с маслом, со сметаной, с икрой зернистой, с паюсной, с салфеточной, с ачуевской, с кетовой, с сомовой, с селедками всех сортов, с кильками, шпротами, с сардинами, семужкой и с сижком, с балычком осетровым и с белорыбьим, с тешечкой и с осетровыми молоками, и с копченой стерлядкою, и со знаменитыми снетками из Белаозера…

А для легкости прохода в нутро каждый блин поливается разнообразными водками сорока сортов и сорока настоев. Тут и классическая, на смородинных почках, благоухающая садом, и тминная, и полынная, и анисовая, и немецкий доппель-кюммель, и всеисцеляющий зверобой и зубровка, настойка на березовых почках, и на тополевых, и лимонная и перцовка, и… всех не перечислишь.

А сколько блинов съедается за масленую неделю в Москве — этого никто никогда не мог пересчитать, ибо цифры тут астрономические. Счет приходится начинать пудами, переходить на берковцы, потом на тонны и вслед за тем уже на грузовые шестимачтовые корабли.

Ели во славу, по-язычески, не ведая отказу. Древние старожилы говорили с прискорбием: «Эх! Не тот, не тот ныне народ пошел. Жидковаты стали люди, не емкие. Посудите сами: на блинах у Петросеева Оганчиков-купец держал пари с бакалейщиком Трясиловым — кто больше съест блинов. И что же вы думаете? На тридцать втором блине, не сходя с места богу душу отдал! Да-с, измельчали люди. А в мое молодое время, давно уже этому, купец Коровин с Балчуга свободно по пятидесяти блинов съедал в присест, а запивал непременно лимонной настойкой с рижским бальзамом».

Масленица начиналась в воскресенье за восемь недель до Пасхи, обычно в феврале, и веселье, достигнув своего пика, резко обрывалось через восемь дней — в следующее воскресенье вечером. В Москве, в Санкт-Петербурге, в провинциальных городках и деревеньках устраивались праздники: ряженые в масках ходили по улицам, бродячие актеры развлекали крестьян, появлялись дрессировщики со своими танцующими мишками. Строились ледяные горы и качели.

В Москве на Новинском бульваре и в Петербурге на Адмиралтейской площади приготовления начинались за несколько дней до масленицы. В город прибывали санные обозы с досками и бревнами, и на лугу, прямо в самом его центре, перед зданием Адмиралтейства сооружали огромные ледяные горы, тянувшиеся от Зимнего дворца на несколько кварталов до самой Сенатской площади со знаменитой конной статуей Петра I. Вокруг этих гор за счет казны выстраивали целый палаточный городок с театрами и кофейнями весьма опрятного вида. Все они были вытянуты в ряд и красиво украшены. Проекты таких масленичных городков, а также построек к другим праздникам создавались человеком, которого городские власти специально нанимали для решения этой задачи. Самым знаменитым из архитекторов, оформлявших народные праздники на рубеже веков, был Алексей Алексеев-Яковлев. Именно он создавал искусные модели для петербургских масленичных городков. Некоторые временные театры вмещали до пяти тысяч зрителей. Балаганы и театры украшали колоннами и балконами, деревянными вазами и другими архитектурными деталями. Давали на площади и кукольные спектакли, в которых выступал Петрушка — , известная и любимая в России с шестнадцатого века. В таких городках устанавливали карусели с флажками. Фокусники, шуты, чревовещатели, медвежатники, неаполитанские и немецкие комедианты, потешавшие толпу своим смешным иностранным акцентом, выступали и днем, и вечером.

В 1911 году это веселое действо было перенесено на сцену и показано в самом самобытном русском балете Петрушка, поставленном на музыку Игоря Стравинского. Красочные декорации к этому спектаклю выполнил Александр Бенуа, который с детства любил масленичные городки. Наряду с ледяными горами традиционным развлечением русских были самые разнообразные качели. Они были настолько популярны, что, как только семья переезжала летом на дачу, тут же начинался ремонт старых качелей и строительство новых. Весной крестьяне ходили в лес за молодыми гибкими березовыми ветками, из которых затем плели качели. В каждом городе имелся общественный парк, а если не парк — то луг, на котором ставили качели. Существовали качели с крыльями, как у ветряной мельницы, которые можно было легко привести в движение несложным механизмом, или, еще проще, в деревнях — навалившись «всем миром». Появление первых качелей на масленице доставляло народу огромное удовольствие. Все, от последнего бедняка до придворных, занимавших самые высокие посты, катались на качелях. Любил качели и Петр Великий. Он приходил на праздник вместе с приближенными, и все они весело раскачивались часами. В дни масленицы, рассказывает Коль, «качели никогда не стоят в бездействии. Несмотря на их огромное число, они вращаются целый день, как крылья гигантских мельниц, с которыми сражался Дон Кихот. Они доставляют радость и молодым, и старым — всем, кто взбирается на качели. Тут же звучит музыка, слышен хор девичьих голосов и игра парней на дудках, свирелях и балалайках».

Перед театральными павильонами и балаганами продавцы чая устанавливали столы с целыми рядами заварных чайников разных размеров и больших шумящих самоваров с клубящимся над ними паром. Казалось, что над самоварами реют флаги с древками-трубами. В масленичную неделю, по традиции, торговцев орехами было еще больше, чем продавцов чая. Они расставляли длинными рядами под навесом большие столы. Столешницы напоминали большой секретер со множеством ячеек, наполненных лесными орешками, а также уэльсскими, греческими и украинскими, и крупным лесным орехом, называемым фундук, размером почти с голубиное яйцо; торговцы набирали орехи блестящими медными совками. «Через два-три дня», — рассказывает Коль, — «снег выглядел так, будто здесь расположилась целая армия белок». На гуляниях продавали также пряники и конфеты, но среди лавок не было винных, ибо в масленичном городке продавать спиртное запрещалось.

Поскольку в то время обычно еще лежал снег, люди катались на украшенных пестрыми лентами санях под звон бубенцов, прикрепленных к сбруе или висящих на шеях лошадей. Город наводняли тысячи финнов из близлежащих деревень в своих расписных или отделанных резьбой санях, напоминавших лодки. Эти сани очень любили ребятишки. На Масленицу и на Пасху всегда устраивалось гулянье — вереницы саней и экипажей заполняли улицы. Дрожки двигались по масленичному городку, медленно проезжая вдоль ограды. В провинциальных городах гулянья шли даже с большим размахом, так как не существовало никаких постановлений о допустимом числе лошадей, и люди могли ездить по праздничному городу без ограничений. Каждый имел право присоединиться к гуляющим, и скромные коляски перемежались в веренице с нарядными экипажами. Кер Портер с удивлением писал: «В Москве любимое развлечение жителей — «променад». В нем принимают участие все виды колясок, существующих в городе, возможно, что их число достигает семи тысяч, и они, следуя одна за другой, образуют кортеж, в котором отражается все богатство и великолепие Москвы; я в своей жизни никогда не видел так много очаровательных женщин». В Санкт-Петербурге среди прочих в гулянье принимали участие два десятка экипажей, в каждый из которых впрягали шестерку лошадей. В них сидели скромные юные девушки из Смольного института. Это был тот единственный раз в году, когда им разрешалось показаться на публике. В других экипажах ехали английские купцы, немецкие художники, шведские ученые, дамы, укутанные в собольи шубы, гувернантки со своими подопечными, купцы с женами, одетыми в праздничные наряды с кокошниками на головах.

Во всех театрах города дважды в день давались представления — на французском, немецком, русском и итальянском языках. В театрах масленичного городка разыгрывались праздничные спектакли с участием лицедеев, кукольников и актеров. Афиша с перечнем всех действ в масленичном городке печаталась ежедневно, и имела простое название — Блин.

По традиции в конце недели в Петербурге устраивался грандиозный маскарад для публики в Большом театре, который специально подготавливали для этого события; в партере поверх сидений строили помост, чтобы превратить его в огромный зал. Здесь гостеприимно встречали каждого прилично одетого посетителя, независимо от его сословия. Театр заполнялся людьми в странных масках, одетых в костюмы лягушек и птиц. Слуги и крестьяне любили надевать маскарадные костюмы, и были значительно изобретательнее в их изготовлении по сравнению с более высокопоставленной публикой. Согласно обычаю, император всегда появлялся на этих маскарадах, и молодые дамы в масках могли к нему подойти. Случалось, император прогуливался по залу под руку с продавщицей или модисткой. Коль однажды услышал разговор, состоявшийся между Николаем I и портнихой, скрытой под маской, которая невольно воскликнула: «Ах! Какой вы красавец!», на что император ответил: «О! Если бы вы видели, каким я был прежде!»

В последние три-четыре дня масленицы работа замирала практически полностью. Прекращалось ведение всех серьезных дел. Приостанавливались занятия в школах, закрывались учреждения. Надев самые дорогие украшения, состоятельные жители Петербурга устремлялись на утренники с танцами, а затем, вечером, — на какой-нибудь бал. В театрах спектакли шли днем и вечером, в антрактах выступали паяцы и клоуны. Простолюдины начинали пить с самого утра и пребывали в таком прекрасном настроении, что аплодировали всему увиденному Под конец праздничных торжеств император и придворные присоединялись к гуляньям в своих экипажах.

В деревнях делали из соломы чучело Масленицы, сажали ее в сани перед столом с обильными яствами и возили по улицам. «Оставайся, оставайся! — кричала толпа, — оставайся с нами навсегда!» Но в конце путешествия чучело водружали на костер и торжественно сжигали. В городах с ледяных горок сани летали вниз все быстрее и быстрее, в вихре кружились карусели, и все чаще клоуны поглядывали на часы, объявляя народу, сколько времени еще длиться Масленице, а затем… в шесть вечера раздавался колокольный звон, и подобно тому, как это случилось с Золушкой на балу — все замирало. Люди шли домой готовиться к Великому посту.

В конце масленицы целые площади были похожи на танцевальные залы после бала, усеяны скорлупой от орехов и апельсиновыми корками. Качели разбирали, раскалывали ломами ледяные горы. Все выглядели удрученными и вялыми.

Семинедельный Великий пост, предварявший Пасху, был самым важным в году и соблюдался всеми православными. В эти дни верующим не разрешалось есть мяса ни животных, ни птицы; не позволялось употреблять в пищу молоко, яйца, сливочное масло и сахар. Вместо всего этого ели грибы, капусту, растительное масло, рыбу и картошку, кофе с миндальным молоком. В восемнадцатом веке во время поста продавалось значительно больше икры, так как москвичи использовали ее вместо масла для всех соусов. Первая, четвертая и седьмая недели поста считались самыми строгими. Наиболее набожные исключали из рациона даже рыбу на первой и последней неделе, а по средам и пятницам в эти недели не ели вовсе. Большинство жителей соблюдали пост в первую и в последнюю неделю, а в остальное время — по средам и пятницам.

Когда начинался Великий пост, некоторые горожане покупали птичек, а затем выпускали их на волю в знак надежды, что Бог простит им их грехи. На семь недель общественные развлечения, балы и театральные представления запрещались или, по крайней мере, приобретали иной, более сдержанный характер. Оперы заменялись их концертным исполнением, пьесы — декламацией и живыми картинами. Состоятельные дамы снимали свои роскошные бриллианты и носили лишь жемчуг и кораллы, а в волосах несколько скромных украшений из бирюзы, напоминавших незабудки. Пение и беседы заменяли танцы; это было золотое время для музыкантов и певцов, приезжавших из Парижа и Вены. Тем, чьи именины приходились на дни поста, в некотором смысле повезло, так как к ним могли зайти все, кто хотел их поздравить и принести подарки, и такое событие нарушало однообразие жизни.

Человек видит только небольшую часть спектра. И цветы стараются быть красивыми не для нас (селекцию мы вынесем сейчас за скобки). Посмотрите, как красивы цветы для пчел и других насекомых, умеющих видеть и в ультрафиолете.
Фотограф Craig P. Burrows

( xxx )

Подборка артов от bluefield

читать дальше

Кстати, да))
Локи учитывает ошибки))

Dungeons and Dragons: Antheia'AnRaza II, Eddy-Shinjuku
читать дальше