НАСТРОЕНИЕ

Уголовное дело в отношении пятерых переводчиков ООО «Рабикон К», обвиняемых в хищении свыше 500 миллионов рублей судебных департаментов Москвы и области, направлено в Симоновский суд для рассмотрения по существу, сообщает пресс-служба Генпрокуратуры РФ.

По версии следствия, с 2012 года по 2014 год сотрудники «Рабикон К» изготавливали подложные постановления, якобы вынесенные судьями столицы и Подмосковья об оплате переводческих услуг. Впоследствии данные документы представлялись для оплаты в судебные департаменты города Москвы и Московской области. Следствие считает, что данные действия осуществлялись работниками компании под непосредственным руководством главы организации, которая в настоящее время находится в международном розыске.

«На основании решений судебных департаментов денежные средства за якобы оказанные переводчиками услуги перечислялись на расчетный счет ООО «Рабикон К», — говорится в сообщении. Таким образом злоумышленникам удалось похитить свыше 500 миллионов рублей, выделенных из федерального бюджета судам для оплаты переводческих услуг, уточнили в надзорном ведомстве.

Кадастр святых земель

Каждый прилежный школьник знает, что 15 июля 1099 года войска крестоносцев штурмом захватили Иерусалим, триумфально закончив 1-й крестовый поход. И буквально на следующий же день перед победителями встал вопрос - как нам обустроить Святую землю? Само собой подразумевалось, что оставлять отвоеванное без охраны глупо - поганые сарацины снова набегут и всё позабирают, устроив "гнет и прижим" круче прежнего. Отдавать византийцам тоже был не вариант - во-первых, несмотря на их несомненные аппетиты и желания, они вряд ли были в силах всё это удержать и защитить, а во-вторых, они-то тут причем, крестоносцы свою кровь пополам с потом проливали, а теперь отдавать всё за здорово живешь бородатому греческому дяде? Фигвам!


Государства крестоносцев (тыц)
( Читать дальше...

Котобус сильно изменился за лето...

явная нелепица
Существует популярная байка, что Временное правительство будто бы хотело выслать свергнутого императора и его семью в Британию, но это явная нелепица, выдуманная постфактум самими февралистами. Или в лучшем случае обманный маневр для улучшения имиджа. Дескать, ужасно хотели отправить в Британию, но англичане сами не разрешили. В 1920 году, когда расследовавший убийство Романовых следователь Соколов допрашивал Керенского в Париже как свидетеля, тот признал:

читать дальше«Я говорил, что вину Николая перед Россией рассмотрит беспристрастный суд. Сама сила злобы рабочих масс лежала глубоко в их настроениях. Я понимал, что здесь дело гораздо больше не в самой личности Николая II, а в идее «царизма», пробуждавшей злобу и чувство мести. Протестуя, я, за свой страх, вынужден тогда был искать выхода этим чувствам и сказал про Англию: если суд не найдет Его вины, Временное правительство вышлет Его в Англию, и я сам, если нужно будет, буду сопровождать Его до границы России. Никаких оснований в действительности в то время у меня не было полагать, что этот вопрос будет фактически разрешен в этом смысле, так как к этому времени он еще не поднимался во Временном правительстве и никаких переговоров с правительством Англии в это время не велось».

В действительности Временное правительство практически сразу собиралось арестовать царя. Потому как оставлять его на свободе было для самозванцев (а люди были реальным самозванцами, напомним) слишком опасно. Да и отправлять в другую страну тоже слишком рискованно. К тому же этот вопрос мог испортить отношения между Петросоветом и Временным правительством, которые тогда еще были пусть и не единым целым, но достаточно близки.

via

Вильгельм Руфус - король и архиепископ/2
Если Ансельм полагал, что данное ему до Троицы время подумать пройдёт для него спокойно, то архиепископ очень ошибался. Уже буквально через несколько дней ближайшие его советники были вынуждены покинуть Кентербери. И не по своей воле. Монахов (некоего Балдуина и ещё парочку) просто выслали из Англии. По-видимому, они прибыли с континента продвигать дело Урбана. Управляющего Ансельма просто арестовали. Уж такая это была должность, что мало кто мог бы на ней удержаться без злоупотреблений, но иногда власть смотрела на злоупотребления сквозь пальцы, а иногда – нет.



читать дальшеНаверное, чисто по-человечески Ансельм был в бешенстве и чувствовал себя так, словно тучи Судного Дня буквально задевают его тонзуру. Но в данных обстоятельствах, главная проблема была в том, что полноценно подготовиться ко второму раунду аргументаций Ансельм мог только с помощью других знатоков канонического права. Пусть монах Эльмер, оставивший в истории свою версию биографии Ансельма, и писал, что архиепископ в Рокингеме просто сладко спал во время выступлений оппонентов, а потом просыпался для своих аргументов, освеженный и непобедимый, но в реале это было, конечно, не так.

Со своей стороны, Вильгельму Руфусу тоже было о чем поразмыслить. Он, конечно, не имел никаких симпатий к человеку, называвшему себя папой Урбаном II. Уже просто потому, что именно тот замахнулся на власть императоров и королей, да вдобавок стоял против широко практикующихся выплат назначаемых королями епископов и архиепископов в королевскую казну. Тем не менее, на Пасху 1094 года Урбан захватил Рим, и явно завоевал себе поддержку во Франции и в Нормандии. Поскольку в 1095 году Руфус уже имел основания полагать, что вскоре он станет правителем не только Англии, но и Нормандии, и идти поперек приверженностей Нормандии было бы в этих обстоятельствах неумно.

Проблема была в том, что за Урбана выступал Ансельм, причем выступал без оглядки на короля, что нарушало установки прерогативы королевской власти. Выбирать, какого папу признать, должен был король, и точка. Но что делать, если мнение враждебного королю епископа совпадало с логической необходимостью, ясной для короля?

Вильгельм послал к Урбану двух своих служащих, и те вскоре привезли с собой папского легата, епископа Альбано. Руфус предложил тому сделку: он признает Урбана папой, а Урбан помогает ему свалить Ансельма, дав паллиум кому-нибудь другому по выбору короля. Легат подумал, покряхтел, но был вынужден сказать Руфусу, что в их кругах дела так прямолинейно не делаются. Епископ, собственно, получил от Урбана инструкции сделать всё, чтобы Вильгельм Руфус признал его папой, но кое-какие формальности соблюдать таки требовалось. А сместить Ансельма, не нарушив канонического закона, было как бы и не за что. Легат попытался достичь компромисса, предложив, что паллиум, который он привез с собой, вручит Ансельму Руфус, а тот взамен вручит королю некоторую «рекомпенсацию», которая закроет проблему со взносом за королевскую benevolencia. Но Ансельм, разумеется, отказался наотрез.

Как ни странно, для самого Вильгельма Руфуса главная тема в переговорах с папским легатом лежала несколько в другой плоскости, чем конфликт с собственным архиепископом. Главной своей задачей он видел ограничение власти Рима в королевстве. И ему удалось получить договор, что ни один легат из Рима в дальнейшем не приедет в его королевство иначе, как по королевскому вызову. И вот в этом вопросе он, как ни странно, получил поддержку Ансельма, который считал Кентербери представительством Рима в Англии ещё со времен прибытия римской делегации монахов в конце 500-х и начале 600-х годов. То есть, и Ансельм не жаждал видеть папских легатов на территории, которую считал своей.

В общем, с паллиумом нашлось компромисское решение. Легат привез паллиум в Кентербери, положил его на алтарь, и Ансельм взял символ своей власти с алтаря. К слову сказать, Ансельм наотрез отказался встречаться с легатом не на своей территории, ссылаясь на то, что его обязанностью является охрана береговой линии, и он не может покинуть этот пост в такие неспокойные времена (как раз ожидался ответный «визит» Роберта Нормандского в Англию). Интересно, что после этого проявления природного упрямства, Ансельму вернули его советника, Балдуина. По-видимому, Руфус был доволен тем, что неприятный ему тип оказался, в конце концов, просто неприятным типом и для папского представителя. То есть, он получил неплохую демонстрацию того, что поведение Ансельма было именно проявлением характера этого человека, а не направленным конкретно против него, Руфуса, выпадом.

Кстати, отказ Ансельма покинуть Кентербери имел под собой серьезные основания. Оборона южного побережья становилась его обязанностью в отсутствие короля, и король действительно отсутствовал – на севере случился очередной кризис.

Роберт де Мовбрей ограбил четырех норвежсках купцов, прибывших в Англию, конфисковав их корабли со всем грузом. Купцы добрались до короля, и Руфус отправил в Нортумбрию приказ де Мовбрею, чтобы тот немедленно вернул норвежцам их собственность. Но де Мовбрей этот приказ игнорировал. Он также игнорировал приказ короля явиться для объяснений. Руфус полностью компенсировал норвежцам их потери, и отправился в Нортумбрию сам.

Эпизод с кораблями случился ещё на Пасху, и изначально Руфус, занятый распрями с Ансельмом и выбором папы, просто приказал де Мовбрею явиться ко двору до Троицы, под угрозой быть объявленным вне закона. Но де Мовбрей потребовал сначала обмена заложниками и, позже, охранную грамоту для себя. Это было, мягко говоря, странное поведение для одного из ведущих магнатов страны, говорившее, как минимум, о том, что граф Нортумбрии знал, что нарушал закон, но считал, что закон ему не писан. А Руфус привык не верить в то, что на севере события могут укладываться в рамки «как минимум», и заподозрил, что в Нортумбрии затевается что-то более серьезное, чем просто реакция струсившего барона, перешедшего в жадности черту дозволенного.

И король был, конечно, совершенно прав.

События бунта де Мовбрея я уже описывала, не буду повторяться, расскажу то, что осталось тогда за кадром. Например, утверждения некоего хрониста и поэта Жоффрея Гаймара о том, что вся история с купцами была подстроена каким-то «низкорожденным» подданым де Мовбрея, которого тот взрастил и вывел в люди. Речь идет, несомненно, о Мореле, который был стюардом замка Бамборо, и который, после сдачи замка женой де Мовбрея, перешел на службу к Руфусу, и сдал ему многих скрытых участников заговора.

Опять же, и в этих утверждениях пробема та, что Гаймар писал где-то после 1130-х, то есть не был современником описываемых им событий. Ордерик пишет, что Руфус просто пошел на север вводить в мередиан зарвавшегося графа. Это Джон Вустерский пишет о заговоре и его деталях. Джон Вустерский умер в 1140-м, и он жил в Англии, то есть, имеется вероятность, что какие-то материалы о событиях 1095 года в его распоряжении были, или он имел возможность получить о них информацию из первых рук. Тем не менее, заявление о заговоре в пользу Стефана Омальского, сына сестры Завоевателя, выглядит странновато. Конечно, Эд де Блуа, отец Стефана, был на какой-то момент потом арестован, но его совершенно не наказали.

В общем, причина восстания выглядит более чем неубедительно. Ордерик рассказывает и другую историю. О том, что когда Руфус приблизался к землям де Мовбрея, некий Гилберт из Тонбриджа отозвал его в сторону, и пал перед королем на колени с мольбами простить его за провинности перед его величеством. Удивленный Руфус простил. Тогда Гилберт рассказал, что в лесу, расположенном прямо перед ними, находится засада. Как понимаю, Гилберт из Тонбриджа – это Гилберт Фиц-Ричард де Клер. Он выступал против Руфуса за Куртгёза в 1088 году, поэтому вполне логично, если заговорщики попытались привлечь его на свою сторону. Но этот эпизод может изменить перспективу взгляда на всю историю с бунтом 1095 года.

Ведь могло быть и так, что поведение де Мовбрея не было поведением вляпавшегося в серьезные неприятности, зарвавшегося магната. История с четырьмя купцами (мелочь, на самом-то деле, в масштабах торговых операций графа всей Нортумбрии) могла быть не причиной, а приманкой. Руфуса нужно было вытащить на север, и покончить с ним быстро и эффективно, как год назад покончили с Малькольмом – из засады.

Король, вспомнив, сколько участников событий 1088 года сейчас скачут в его армии, сражаться с засадой не кинулся, а резко изменил направление марша. Ньюкастл был королевской крепостью с королевским же гарнизоном, и он направился туда. Следующим его действием был удар по небольшому, но хорошо укрепленному и находящемуся на стратегически важном месте гарнизону Морпет Кастл. Во-первых, там, по его сведениям, были лучшие воины де Мовбрея, а во-вторых, сам Морпет Кастл находился на высоте над прилегающими окрестностями. Обороной Морпета руководил Вильгельм де Мерли, и вот это имя проливает некоторый свет на причину бунта де Мовбрея.

Дело в том, что когда Роберт де Мовбрей получил титул графа Нортумберленда, его самого в Англии не было. Вместо него исполняющим обязанности племянника стал епископ Кутанса. И Вильгельм де Мерли как раз был одним из рыцарей епископа. Как ни дико это звучит, именно в 1088 году монахи Дарема захватили на графских землях стадо в 200 голов. Вряд ли это был лихой набег одетых в рясы дюжих молодцев, полагаю. Скорее всего, дело было в каких-то спорных территориях (Дарем постоянно судился по поводу недвижимости с окрестными магнатами), и стадо перегнали совершенно спокойно. Вильгельм де Сен-Кале угодил тогда под суд, а свидетелем против него был на суде именно де Мерли: “The Bishop of Durham’s men, who were in the castle, took from my lord the Bishop of Constance 200 animals, which were under your safe conduct before this bishop (i.e. St Calais) now came up before your majesty’s court; and my lord requested them to restore the cattle back to him, but they would not. Afterwards Walter de Haiencorn, in your majesty’s name, commanded him to deliver up the cattle, which they persisted in refusing to do; and now, sire, we implore you to command them to be restored to my lord.”

То есть, с точки зрения де Мовбрея, король был несправедлив по отношению к нему и Вильгельму де Сен-Кале. Судя по описаниям характера графа, он был не склонен к всепрощению, да и вряд ли он успел получить назад это злополучное стадо – события бунта 1088 года поставили и его, и принца-епископа почти на один уровень, и начались сначала конфискации, а затем восстановления в правах. Тут не до животных, разумеется. И вот в 1094-95 годах де Сен-Кале снова подвизался рядом с королем и при дворе, а где был де Мовбрей? На севере, вдали от центра власти. Более того, на него, победителя шотландцев и богатейшего магната, имеющего обширные владения не только в Англии, но и в Нормандии, приближенные короля смотрели, не скрываясь, косо, и говорили неприятное слово «регицид». Самую большую его победу превратили в самый большой его позор.

Интересно также, что одного из сыновей де Мерли звали Морель, и это – очень необычное имя. Историк Хэдли предполагает, что либо сына де Мерли назвали в честь племянника де Мовбрея, либо... он и был тем самым Морелем, который убил из засады короля Малькольма. В пользу этой версии говорит то, что де Мовбрей сделал де Мерли бароном где-то в районе 1094-95 года.

Мог ли кровопролитный (в этот раз Руфус не был настроен прощать тех, кого он уже простил однажды) эпизод 1095 года стать кульминацией вражды, начавшейся из-за 200 коров? Вполне. Дело не в коровах, а чувстве свершившейся несправедливости. Хотя причем здесь Блуасский, конечно. Разве что при том, что сам-то сын Эда Блуасского отправился в Первый Крестовый с герцогом Робертом Нормандским, а история с Малькольмом, от начала и до конца, была тяжело воспринята именно Робертом, который считал себя за эти события ответственным. Мог ли герцог Роберт додуматься до мысли, что адекватная Малькольмовой смерть Руфуса снимет тяжесть с его совести? Почему нет.

Де Мерли, к слову, если и не сдал Руфусу Морпет сразу, то достаточно быстро договорился с королем, и сохранил этим себе жизнь и баронство.

Ордерик, кстати, писал, что у де Мовбрея была привычка выкрикивать со стен Бамборо поименные оскорбления тем участникам его заговора, которые находились рядом с королем. Руфус, к тому времени, должен был уже выяснить, кто именно в его окружении вляпался опять и снова, и только тонко улыбался, слушая подтверждения своей информации из уст беснующегося графа. Он даже отвлекся от осады Бамборо на пару месяцев, предприняв рейд в Уэльс, о котором, как обычно, сохранились два противоположных мнения.

Хронисты Уэльса писали, что рейд был катастрофой, в которой король потерял множество людей и лошадей, а Англосаксонские хроники – что рейд был успешным. Так или иначе, этот рейд был интересен тем, что проходил (опять!) в условиях совершенно мерзкой погоды, и тем, что был не столько армейской, сколько партизанской операцией. Руфус повторил стратегию и тактику Гарольда и Тостига Годвинсонов в мае 1063 года, разбив свои силы в небольшие мобильные отряды, проникшие на территорию Уэльса очень глубоко, и соединившиеся потом в Сноудоне в конце ноября.

Рождество 1095 года Вильгельм Руфус праздновал в Виндзоре. Скорее всего, со всеми пережившими события этого года магнатами, потому что он озаботился издать приказ об обязательной явке всех своих баронов на сезонные праздники при дворе – под угрозой быть объявленными вне закона. То есть, король сделал правильный вывод из поведения де Мовбрея. Все королевские магнаты должны были периодически появляться в центре королевской власти, а не отсиживаться в дальних углах королевства со своими тяжелыми думами.

В Виндзоре встретил Рождество и граф де Мовбрей – в качестве заключенного.

Совершенно неожиданно для всех, на праздники слег и умер принц-епископ Дарема, Вильгельм де Сен-Кале. Он совершенно точно не участвовал в заговоре 1095 года, но, похоже, стресс от разборок с архиепископом Ансельмом не прошел даром, да и во время похода короля на Бамборо случилось что-то, за что король епископа хотел отчитать. Возможно, Руфус только сейчас узнал, что поведение епископа стало отправной точкой аж для двух баронских бунтов. То, что Руфус собирался за что-то епископа отчитать – это совершенно точно, потому что известна его реакция на известие о том, что де Сен-Кале слёг. Король рявкнул, что прелат наверняка надеется избежать таким хитрым образом головомойки. Но де Сен-Кале не притворялся.

Конь-огонь!
Однажды я купила лошадь ахалтекинской породы.

Конечно же, меня предупреждали, что это кони неуемного темперамента и сумасшедшей энергии. Конечно же, я это знала.
- Но тут же всего половинка, - говорила я себе, - А другая половинка совсем другая. Да, папа у нее текинец, зато мама - огромная, как мамонт, флегматичная лошадь неизвестного происхождения. Ну не может животное с такой толстой шеей, такой могучей грудью, такой широкой спиной обладать типично-текинским придурочным характером. Ну не может!

- Может, - ответил голос моего разума откуда-то из будущего, но он не был услышан.
И вот я седлаю свою кроткую и прекрасную деву, чтобы выехать на ней в манеж. Соловая в яблоках, красивая как мечта, мастистая, крупная, но поджарая, похожая в своей мощи на легконогий бронебойный таран, любимица детей, нежная словно лебедь.
Я заношу в денник седло, и мой лебедь преображается.
Она расправляет грудь, набирая побольше воздуха. Она подбирает зад и приподнимает спину. Она раздувает ноздри, будто уже проскакала несколько километров. Она готовится.
читать дальше
Так готовится перед боем боксер, округляя спину и плечи, уходя в глухую оборону. Тренер слегка бьет его по выставленным вперед перчаткам, которыми спортсмен закрывает голову. Готов? Готов?! ГОТОВ!
Она готова. Она злится сама по себе, без всяких видимых причин. Внутри нее будто бы крутится невидимая динамо-машина, вырабатывающая ненависть. Кобыла истерично клюет себя в грудь, встряхивая золотисто-белой гривой, как металлист на концерте. Она пугает укусом, грозит, обещает расправу.

Мы поседлались и выходим из денника. Шея дугой, грудь колесом. Легким тротом, храпя, как трактор Беларус, она движется бок о бок со мной к манежу. Она, как тот самый трактор, завелась. Она, как тот самый боксер, готова. К чему?

К тому, ради чего родилась! Скакать по бескрайней степи от края до края, выпучив глаза, рот корытом, под диким и неистовым ханом кочевого племени. Скакать от рассвета до заката, чтобы ночью жевать скудные степные колючки, мечтая, что скоро она догонит тех других, наших врагов, которые живут на том конце бескрайней степи, владеют НАШИМ золотом, НАШИМИ женщинами, НАШИМ скотом. Мы скоро их догоним, и тогда победа будет за нами. И чем быстрее мы побежим, тем скорее нас настигнет слава. Этих ничтожных мы втопчем в скудную землю так, что их дети никогда не найдут их могил. Кривые сабли будут свистеть, исполняя гимн в нашу честь, и черепа врагов будут крошиться, как мел, под сухими и легкими ногами этой соловой беды, этой текинской кобылы. Такой красивой лошади достоин лишь хан, и умирая, он назовет столицу своей империи в ее честь.

Я сажусь в седло. Мы начинаем с простого. Шаг и легкая спокойная рысь. Вольты, восьмерки. Она делает, но уже временами горячо дергает повод, напоминая, что мы здесь не за этим. Проходит 10 минут, и терпение лошади заканчивается.
- Скакать! - кричит горячая кровь предков у нее в ушах.
- Скакать!!! - кричит воображаемый хан, свистя плеткой.
- СКАКАТЬ!!! - кричат поющие пески манежа, так похожего на ее родную бескрайнюю степь.

Она срывается и летит! Навстречу нашим врагам! Закусив оба повода. Чтобы настигнуть неверных! Мы их догоним, научим уму-разуму, а потом еще раз догоним и еще раз научим. Мы будем догонять их снова и снова, пока они не признают, что лучше нас нет в этой степи никого.
Она летит, распугивая всех на своем пути, сверкая налитыми кровью глазами. Это наш враг, никогда не видевший коней, придумал дракона по твоему образу и подобию! Стой, родная, стой! Остановись!!!
УБИВАААААААТЬ!!!!! Лошадь летит вдоль длинной стенки манежа, взрывая копытами глубокий грунт, не зная усталости, не ведая пощады, не слушая голоса всадника. Маленький хан в ее воображении обещал ей отлить ее статую из чистого золота, если она научится не только топтать врагов, но и пожирать их плоть.

СТООООЙ! Забыв все приличия, я, как тот лихой кочевник, тяну на себя оба поводы со всей имеющейся во мне дури. Лошадь останавливается, как вкопанная. Пена летит изо рта на песок, шея изогнута, глаза ищут неприятеля и горят дьявольским огнем.
- Ну что же ты, милая? Я же не этого прошу, - со всей своей оседлой, славянской простотой горю я лошади, - Ведь надо не так, надо спокойно. Давай я объясню.
Лошадь стоит, как памятник самой себе и борет копытом песок. Мы трогаемся, и она решает показать мне, простушке, что значит настоящая скорость.

СМЕРТЬ НЕВЕРНЫМ!!! - раздается где-то в ее больной голове, - Да ты же и не знаешь, что такое бег! Держи шапку, сейчас я тебя научу.
Сатанинская лошадь летит, будто ее гонят черти. Я лечу вслед за ней, на ходу избавляясь от своих иллюзий и наивных мечт. Я понимаю, что если бы всадники Апокалипсиса ехали на таких вот конях, то конец света наступил бы еще позавчера.
- На вольт! - кричит тренер.
Я тяну ее, как Моби Дика, изо всех сил пытаясь свернуть на вольт.
- ФОРСАААААЖ!!!! - орет воображаемый хан.

Карусель кружится, кобыла мчится по кругу, на ходу меняя ноги, стороны света и половую ориентацию.
- Как быстро, ты думаешь, лошадь может бежать по вольту? - молча спрашивает меня соловый демон, - Очень. Очень быстро. Я развею твои иллюзии. Не благодари!
Мы летим, взрывая песок, ко всем чертям, по вольту, не сбавляя скорости. Сбрасывать газ ее не учили. Эта лошадь для того, чтобы форсить. На ней можно крутить пятаки, накормив песком всех зрителей первого, второго и третьего ряда.
АААААААААА!!!! - ору я.
АААААААААААААААА!!!! - орет осатанелая лошадь.
ААААААААААААААААААААААААААА!!!! - орет маленький хан.
СТОЯТЬ!

Я тяжело дышу, пот застит глаза. Наверное, хватит на сегодня. Слезаю на твердую землю, и лошадь выдыхает. Дьявольское пламя в ее глазах меркнет, уступив место просветленному покою и удовлетворению. Она выполнила то, для чего была предназначена судьбой. Сейчас она придет в свой денник, чтобы немного поесть, немного попить и совсем чуточку поспать. А завтра мы встретимся снова: я, маленький хан и лошадь, рожденная, чтобы покорить мир.

© Anika Vishes

От себя Представила себя на месте наездницы.. Епт!
Хотяяя... отмороженная часть меня подсказывает, что я б не отказалась.. - ЕВГ

Три индейские принцессы и их отношения с белыми завоевателями

Принцесса Малинче помогала испанцам уничтожать империю, которую ненавидела. Фреска Роберт Куэво дель Рио

Если бы испанцы торговали с инками, а не истребляли их, Европа знала бы антибиотики уже в семнадцатом веке. Если бы испанцы не крестили ацтеков, те, может быть, до сих пор приносили бы обильные человеческие жертвы. В отношениях европейцев и коренных жителей Америки много если бы и кое-что “было точно” - геноцид. Во время колонизации европейцы не только убивали сотни тысяч американских аборигенов, но и стирали их историю и культуру с лица Земли. Поэтому из многих женских имён в индейской истории нам, по большому счёту, хорошо известны только имена трёх принцесс, с которыми довелось пообщаться завоевателям.

читать дальше

Донья Марина: преданная и предавшая

Малинели Телепатль, известная после крещения как донья Марина, - один из самых странных персонажей современной мексиканской народной мифологии. С одной стороны, она воспевается, как героиня, благодаря которой мексиканцы стали христианами. С другой - считается настолько образцом предательства, что в мексиканском испанском даже есть слово “малинчизм”, означающее именно измену своему народу, интересам своей нации. С одной стороны, в народных пьесах она часто изображается спутницей ацтекского императора Мотекусомы. С другой, в школьных учебниках ясно написано, что донья Марина была помощницей Кортеса, завоевателя Мексики.

Автор хроник “Правдивая история завоевания Новой Испании” Берналь Диас утверждает, что донья Марина была дочерью вождя одной из деревень, входивших в империю ацтеков, и внучкой правителя области Коацакоалько. По утверждению одних, её дали в услужение императорскому двору в качестве дани; другие считают, что мать продала её после смерти мужа, чтобы наследовали ей дети от нового, любимого мужчины, а не будущий супруг Малиналь. Фактически, её превратили в рабыню, которую то и дело передавали следующим хозяевам. Скорее всего, каждому из новых господ, хотела она или нет, Марина была наложницей. Недаром её прозвище до сих пор - La Chingada, та, которую насиловали.

Как пишет Диас, 15 марта 1519 года индейцы поднесли в дар Кортесу уток, собачек, ящериц, украшения и двадцать молодых женщин, оказавшихся в одном ряду с утками и украшениями по ценности для их предыдущих хозяев. Про Марину, находившуюся в числе этих рабынь, Диас говорит, что она была очень красива собой и благородного происхождения. Кроме того, она претерпела уже много бед.

В руках испанцев Малиналь оказалась впервые, очевидно, все обиды нанесли ей к тому времени соотечественники. Стоило ли ожидать им высокого патриотизма и сочувствия в ответ?

Возможно, потомки и испанцев, и индейцев чувствуют внутри вину за судьбу Малиналь. Антонио Руис. Сон Малинче, 1939

Малиналь крестили под именем Марины и отдали в качестве рабыни и наложницы конкистадору по имени Алонсо Эрнандес де Пуэртокарреро. Но, по мере изучения (и очень быстрого) Мариной испанского языка вскрылось, что она хорошо образована, знает несколько языков племён империи ацтеков, местные обычаи и письменность и политическую обстановку. Такую полезную рабыню грешно было оставлять простому вояке, и Кортес забрал Малиналь себе - в постель и в свиту.

С этого момента Марина сопровождает Кортеса на всех переговорах, не только как переводчица, но и как советчица. Она быстро стала настолько значимой фигурой Конкисты, что активно упоминается не только в хрониках европейцев, но и в дошедшх до нас записях ацтеков. Впрочем, у ацтеков вообще было специфическое отношение к женщине. С одной стороны, она рассматривалась как собственность мужчины. С другой - именно по родству с той или другой женщиной рассматривались права наследования мужчинами имён, титулов и имущества. Кортеса ацтеки и другие американцы называли “владыкой Марины”, то есть - по традиции определяли его через женщину.

Несмотря на огромную работу, которую проделывала Малиналь для конкистадоров, Кортес относился к ней скорее пренебрежительно. Она не была, вопреки легенде, его гражданской женой - только одной из многих индеанок, которых он укладывал в свою постель как господин, а не как соблазнитель. В своих письмах королю Кортес упоминает её как переводчицу, обычно без имени.

Тем не менее, самое Малиналь Кортес рассыпал комплименты и обещал ей свободу и всяческие привилегии, если она успешно установит дружеские отношения между ним и местными вождями. Из-за этих обещаний старалась Марина или из мести, как преданное неоднократно своими соотечественниками существо - кто знает.

Через некоторое время женщина родила от Кортеса сына. Мальчика назвали Мартином, безжалостно оторвали от материнской груди и отправили в Испанию. Марина оставалась рабыней. Всё, что она производила, будь то советы или дети, принадлежало её господину. В какой-то момент Кортес безжалостно оставил её: ему больше не нужна была переговорщица, а женщин для того, чтобы кидать их в свою постель, вокруг завоевателей хватало. Казалось, Марине предстояло исчезнуть из истории так же стремительно, как она в неё ворвалась.

Фреска, изображающая Малиналь во время переговоров между европейцами и индейцами. Она не просто так не смотрит ни на тех, ни на других: у неё своя игра

Однако в 1524 году Кортес, у чьих ног уже лежала растоптанная Мексика, отправился теперь на Гондурас. Ему снова понадобился некто, кому он сможет доверять и кто хорошо разбирается в обычаях и повадках противника. Он призвал донью Марину и в качестве поощрения - неизвестно, добровольно или после упрёков с её стороны - дал ей в законные мужья одного из своих доверенных солдат, Хуана Харамильо. Мужчина, не отличающийся от сотен других солдат, вероятно, покажется современной женщине сомнительной наградой, но в то время статус женщины сильно зависел от того, признаётся ли она пригодной для замужества или нет. Марина перестала считаться рабыней и шлюхой.

Во время похода судьба свела донью Марину с матерью и сводным братом. Те дрожали от ужаса, представляя, как жаждет Малиналь мести - много раз проданная, много раз изнасилованная. Они просили её прощения и не верили в то, что его получат. Малиналь бы не простила, но донья Марина была окрылена тем, что вернула себе уважение и даже получила его больше, чем вообще какая-либо женщина в Мексике. Она не без злорадства указала предавшей её семье на разницу в их положении теперь, но тут же объявила о своём прощении.

Гондурасский поход завершается благополучно для Кортеса, и Марина снова уходит из зоны внимания его хронистов. Умерла ли она сразу после? Прожила ли долгую жизнь? Это достоверно неизвестно.

Эрендира Неукротимая: та, что научила не бояться кентавров

Империи инков и майя были не единственными государствами доколумбовой Мезоамерики. На территории современного мексиканского штата Мичоакан располагалось Тараско, страна, основанная в начале четырнадцатого века народом пурепеча. Ей суждено было просуществовать около двухсот лет: в 1530 году Тараско завоевали испанцы, вполне возможно, что с помощью доньи Марины.

Как и соседние государства, Тараско было страной, где живёт несколько разных народов. Кроме пурепеча, там жили отоми, матлацинка, чичимеки и нахуа. Все эти народы постоянно воевали с ацтеками. Последним государем Тараско был правитель Тангашуан II. В 1522 году, на радостях от падения империи ацтеков, он отправил к испанцам послов. Те вернулись с послами от испанцев, состоялась встреча с обменом подарками. Испанцы, как водится, отсыпали стеклянных бус. Тангашуан взамен одарил их золотыми украшениями. Именно его щедрость стала началом конца истории Тараско.

Увидев золото, предводители Конкисты загорелись желанием ограбить ещё одну страну. В столицу Тараско направился офицер Кортеса де Олид с войсками. У Тангашуана своё войско тоже было большое, но он решил не развязывать войны, а согласиться на соправление с де Олидом.

В результате больше всех страдали, конечно, простые крестьяне и маленькие вожди: им пришлось платить дань и двору Тангашуана, и де Олиду. Но идея получать только половину от того, что можно выжать с жителей Тараско, испанцам не очень нравилась. Для полного покорения Тангашуана в Тараско выдвинулся один из жесточайших конкистадоров, де Гусман. Мирные переговоры и любые уступки были уже бессмысленны. Правителю Тараско пришлось принимать бой.

Принцесса Эрендира. Рисунок Джейсона Пората

Европейцы, надо сказать, вызывали суеверный ужас у индейцев Мезоамерики. Они странно выглядели - у них были светлые глаза, которые возможны только у неземных существ, они ранили американских воинов из странных палок, которые надо было поджигать, наконец, они скакали верхом. Несмотря на то, что, благодаря фильмом с Гойко Митичем, мы не представляем индейцев иначе, как умелыми всадниками, до европейцев в Америке лошадей не было. Умение двигаться с огромным животным как единое целое коренное население буквально поражало. Испанцы казались чем-то вроде кентавров-оборотней. Это сильно подрывало боевой дух защитников Тараско.

Во время одной из стоянок, когда, казалось, враг далеко, индейцы расслабились. В лагерь в это время ворвались верхом конкистадора и стали убивать спящих. Среди них был и Тангашуан. Сопротивление казалось обезглавленным, но у Тангашуана была взросла, по местным меркам, дочь. В историю она вошла как Эрендира, настоящее имя мы её никогда не узнаем, зато известно, что ей было около шестнадцати лет.

Чтобы научить своих воинов не бояться, она взялась доказать им, что испанцы - не кентавры, и сбила в бою одного из конкистадоров наземь. Испуганная лошадь унеслась вдаль, и конкистадора оказалось нетрудно добить. Это очень ободрило поставнцев, и сопротивление продолжилось.

Эрендира попыталась научиться ездить верхом сама и обучить этому своё войско. Лошадей они отбивали у испанцев. К сожалению, к лошадям очень не хватало ружей, которых у испанцев было в избытке и с которыми было довольно трудно научиться обращаться. Так что испанцы продолжили теснить войско Тараско, пока не уничтожили его полностью. В последней битве, чтобы не достаться врагу для издевательств, Эрендира прыгнула в реку и утонула.

Но смириться с этим её народ не мог. До сих пор существует легенда, что принцессу увезли в тайный храм и кто знает, сколько она прожила после этого. Уже в наше время про неё снят фильм на языке перепеча под названием “Эрендира Неукротимая”.

Покахонтас: недолгое путешествие Маленькой Проказницы

Настоящее имя дочери вождя поухатанов было Матоака. Но, поскольку она считалась ещё ребёнком, её звали детским прозвищем. Значило оно “Маленькая проказница”.

Племя поухатанов (самоназвание - “ренапе”) жило на территории современного штата Виргиния (США). Когда их обнаружили европейцы, они возглавляли конфедерацию из родственных племён, общей численностью 14-21 тысяча человек.

В 1607 году англичане основали возле поухатанов поселение Джеймстаун. Вождь племени поначалу попытался установить добрососедские отношения с колонистами, но их заносчивость, грубость, склонность к грабежу и нападениям на женщин быстро привели к вражде.

Один из основателей колонии, Джон Смит, попал в руки индейцев вместе с товарищами во время вылазки за провизией. Пленных привели для ритуальных игрищ и убийств на стоянку племени. Когда им дробили черепа, двенадцатилетняя Матоака, по своему желанию или наущению отца, закрыла собой офицера Смита, дав знак, что выбирает его своим мужем. Этот брак заключил мир между индейцами и оставшимися в живых колонистами. Сам Смит вскоре возглавил колонию, но ненадолго: он был ранен кем-то из своих во время очередных разногласий и отправился в Англию, лечиться и отчитываться. Свою юную жену он без колебаний оставил в племени её отца.

Фрагмент картины, изображающей крещение Покахонтас

Раздоры между американцами и европейцами продолжались, и в возрасте семнадцати лет Матоака оказалась захвачена в плен. Там её окрестили под именем Ребекка. Отец выкупил Матоаку, но всего через год после возвращения выдал замуж за колониста Джона Рольфа. Свадьба на два года установила мир между поухатанами и англичанами. Затем Рольф взял жену и уехал на родину.

В Англии Ребекка-Матоака моментально стала знаменитой и была представлена ко двору. Однако поездка в Европу не обошлась ей даром. На обратном пути стало ясно, что Матоака больна оспой. Очень быстро болезнь её убила, оставив Джона Рольфа - вдовцом, а маленького Томаса Рольфа, их сына - сиротой.

Среди потомков Покахонтас - немало громких имён. Первые леди Эдит Вильсон и Нэнси Рейган, выдающийся астроном и математик Персиваль Лоуэлл и многие старые семейства Виргинии.

Женщинам ещё одного индейского народа, известного нам как инки, жилось непросто ещё до прихода европейцев. Их строго контролировало государства, например, их постоянно проверяли инспектора: хорошо ли готовит, чисто ли в доме, не подходит ли к плачущим детям (это запрещалось).

Текст: Лилит Мазикина