В качестве предэкзаменационного мотиватора
prpro.spb.ru/index.php?option=com_content&task=...
prpro.spb.ru/index.php?option=com_content&task=...

В Музее политической истории России встретила сегодня Ирину Александровну, учительницу по истории города. Удивительное дело, но она меня вспомнила, несмотря на то что расстались мы очень давно. Обменялись несколькими словами: летом, в свободное от преподавание время, она работает с туристическими группами. Поинтересовалась, что я делаю в музее с толпой американцев, чем вообще занята. Так приятно было увидеть любимую учительницу и еще раз убедиться, насколько тесен город Питер. Очевидно, по причине тех же малых масштабов с неделю назад столкнулась в магазине с Анной Евгеньевной.

"Канте хондо окрашен таинственным цветом первобытных эпох... Близкий к древним музыкальным системам Индии, канте хондо - это только бормотание, только поток голоса, то повышающегося, то понижающегося; это изумительная волнообразная вибрация, которая разрывает звуковые клетки нашей темперированной шкалы, не вмещается в строгую и холодную пентаграмму современной музыки и раскрывает тысячи лепестков в герметических цветах полутонов. Канте хондо близок к трелям птиц, к пению петуха, к естественной музыке леса и родника.
Итак, канте хондо - это редчайший и самый древний в Европе образец первобытных песен, его звуки доносят до нас обнаженное, внушающее ужас чувство древних восточных народов.
Глубоко изучивший вопрос композитор де Фалья, на которого я ссылаюсь, утверждает, что цыганская сигирийя относится к канте хондо, и решительно объявляет его единственным типом песен, сохранившихся на нашем континенте в девственной чистоте как по композиции, так и по стилю исполнения, то есть наш канте обладает теми же качествами, что и древние песни восточных народов. ...цыганская сигирийя рисовала моему воображению дорогу без конца и начала, дорогу без перекрестков, ведущую к трепетному роднику "детской" поэзии, дорогу, на которой умерла первая птица и заржавела первая стрела. Цыганская сигирийя начинается жутким криком, который делит мир на два идеальных полушария, это крик ушедших поколений, острая тоска по исчезнувшим эпохам, страстное воспоминание о любви под другой луной и другим ветром.
Затем мелодия постепенно раскрывает тайну музыкальных тонов и извлекает драгоценный камень рыдания - звучную слезу над рекой голоса. Любой андалузец содрогнется от ужаса, услышав этот крик; ни одна песня в Испании не может сравниться с сигирийей по поэтическому величию; очень редко, невероятно редко, удается человеческому духу создать творение такой силы."
Федерико Гарсиа Лорка

Не имеет смысла соревноваться с великим писателем в поиске достойных всеобъемлющих образов, передающих завораживающее, тревожащее воздействие этих магических песнопений. Он сказал все. Остается лишь услышать этот непосредственный, ничем не сдерживаемый вопль, исходящий из самых глубин страстной, темной цыганской души.
Песни

Гипотетически, мы все рискуем превратиться в страпельки.
Положительно, в этом мире никогда не знаешь, кем проснешься на следующее утро. Да и каков будет этот утренний мир - тоже не всегда ясно.

Потому что в нем всегда все понятно и логично. На двери деканата висит объявление "Уважаемые студенты! Стипендию за май вы можете получить в университетской кассе в такие-то дни". Я еще подивилась, мол, раньше же на карточку перечисляли, ну да ладно, я не гордая, схожу в кассу. Пришла. А там страшная бухгалтерша,грозно сверкая глазами: "Что вы все к нам ходите,а? Вам русским языком сказано - деньги придут на карточку!" Вот и пойми их после этого...

Нет, все-таки я должна написать об этом, хоть и месяц спустя. «Сиротливый запад» был полуудачной попыткой культурного обогащение/просвещения/просто приятного вечера. Я искренне полагала, что на сцене Комиссаржевки «почти комедия» будет зрелищем достойным, лиричным, добрым и т.д.
Спектакль открывался инфернальной картиной: под оглушающий вой сирен четыре странные монахини с фарфоровыми лицами синхронно вырывали страницы из телефонных справочников, совершали над ними некие загадочные манипуляции – посыпали мукой, поливали водой. Они словно бы перемалывали чужие судьбы, эти жутковатые гротескные норны в монашеских рясах - и все это под адские завывания сигналов об артобстреле.
Само действие, к счастью не сопровождавшееся столь «изысканным» аудиофоном, по уровню культурки – вот именно культурки – походило на «Нашу Рашу»: два бомжеобразных персонажа перебрёхивались их своих фанерных комнат-ящиков, употребляя выражения, едва ли допустимые на подмостках, особенно в театре с традициями. Половина зрителей покинула зал, не дожидаясь антракта, менее чувствительные выдержали чуть дольше. Те, кто честно попытался вникнуть в смысл активного обмена пейоративными выражениями, стали свидетелями следующей драмы.
Герои – братья Коннор, жители ирландской глубинки, терпеть друг друга не могут, поэтому любая мелочь – вплоть до цвета кухонной плиты и наличия бороздок на чипсах – вызывает между ними бурную перепалку. Братья являют собой классическую пару: большой тихоня Коулмен, у которого в голове водятся неизвестно какие дьяволы, и мелкий задира Вален, у которого что на уме – то на языке. Их дуэт дополняют малолетняя представительница некой агрессивной субкультуры Герлен, чудо в драных колготках, и пастор Уэлш, тщетно вопиющий в этом аду сквернословия, алкоголизма, распущенности и безысходности о моральных ценностях и добродетели.
При всей пошлости и сумбурности внешнего, глубинный слой постановки достоин внимания и размышлений. Когда персонажи, каждый в свой момент, перестают паясничать, затронутые проповедями – да что там, воплями отчаяния – Уэлша, и по-своему, пусть грубо, упрощенно и обыденно трактуют огромные проблемы – в этом есть что-то почти трогательное. Когда они рассуждают о вере, о посмертной судьбе душе, о соотношении жизни со всеми ее тяготами с освобождающей, но забирающей самое ценное смертью – в такие моменты откровенности они становятся похожи на непослушных, но тем не менее чистых и честных детей. Да, они грязны снаружи – но это лучше, чем грязь внутри. Вся их циничность и грубость – наносная, это защитный панцирь, предохраняющий их от личного и всеобщего одиночества, от «сиротливости». Приобретенная в ходе эволюции наклонность, помогающая выжить в удушающем болоте бесконечного быта. Механизм, так и не развившийся у бедняги Уэлша, покончившего с собой.
В общем, не рубите сплеча, когда речь идет о постановках и людях. В результате они могут оказаться гораздо лучше, чем показались на первый взгляд.

Кажется, что все необозримое многообразие событий, судеб, поступков, мыслей, диалогов, отношений, составляющих историю – или еще шире, бытие – что это многообразие иллюзорно. Вселенная располагает набором из нескольких характерных образцов – узоров – жизни, которые с небольшими вариациями идут сквозь века, не нарушая стройного порядка ненужной безвкусной пестротой. Тут еще можно вспомнить, что «история развивается по спирали», но это описание траектории исторического процесса так избито, что в него верится с трудом, а разум требует свежих гипотез и объяснений.
Итак, набор сюжетов. Вы когда-нибудь обращали внимание на то, сколько в вашем похожих на вас людей: не просто разделяющих интересы в силу занятости в одной области и пр., а фундаментально-сходных, скроенных по единой мерке. Замечали, как узнаете ситуации, впечатления, ход мыслей, описанные на страницах чужих биографий? Как из уст исторических личностей благодаря наличию письменного слова звучат те же идеи, что еще вчера излагал вам ваш друг? Замечали? Если да, то вы поймете, почему внезапно обнаруженное совпадение (ну ладно, для правдолюбцев сделаем скидку и скажем вместо «совпадение» - «закономерная связь»: кто-то раньше придумал, кто-то позже прочел и пересказал) приводит меня в своеобразный восторг. Для меня эти «находки» реализуют непреложный закон. Увлеченно говорить о высоких материях можно сколько угодно, и вовсе не обязательно, что сказанное будет истиной, достойной не то что доверия, а хотя бы внимания. Но если эти самые «высокие материи» находят подтверждение в трудах авторитетных умов – в «умных книгах», как любят иронизировать некоторые, то апокриф получает определенное значение в моих глазах. Эта перекличка – своего рода доказательство истинности гипотезы. Ко всему прочему, книга – не человек, ее можно без каких бы то ни было неудобств перечитывать столько раз, сколько требуется для понимания, в то время как человека не станешь бесконечно просить еще разок объяснить его личную философскую систему, не рискуя при этом оказаться в списке тугодумов. И кстати о перекличке: почему-то преемственность мысли – то есть когда мои современники избирают некий стройный комплекс идей из уже имеющихся – мной не воспринимается. Кажется, что люди сами приходят к тем или иным воззрениям, независимо от всех объективистов, футуристов, экзистенциалистов и прочих приверженцев разнообразных интеллектуальных религий. Идею никто не придумал, она была всегда, просто кто-то увидел ее раньше, кто-то – позже. Вот вам, между прочим, и наглядный пример моего неверия в наследование: идеи – любимая тема Платона, но меня не покидает ощущение, что все это ново и впервые, ведь «каждый из нас сам открывает мир», как говорил один мой знакомый.
Это было затянутое, бессвязное вступление к тому, что я хотела рассказать о книге «Эрос невозможного», точнее, о ее первой главе. Чтобы передать волнение, вызванное ощущением родства, мне пришлось бы переписать эти страницы, повторить слово в слово, выучить наизусть, наконец. Ибо нет сильнейшего выражения любви и поклонения, чем единение себя с предметом обожания, присвоение, поглощение, если хотите.
Удивительным образом, ничего не подозревая, я взяла в качестве псевдонима короткое звучное имя, не зная, даже не допуская предположения, что в истории была настоящая Лу – Лу Андреас-Саломе. Ее имя пронзает и тревожит, потому что в нем соединилась часть меня, моей желаемой сущности, и отзвук магически-мрачного декадентского сюжета.

Невероятная девушка Лу в 17 лет написала письмо пастору Гийо, проповеди которого так ее восхищали. Она сетовала незнакомому мужчине: «…одинока в том смысле, что никто не разделяет ее… тяги к подлинному знанию. Вероятно, мой способ мышления отделяет меня от большинства девушек моего возраста и моего круга… так горько чувствовать себя одинокой, потому что тебе недостает приятных манер, которыми так легко завоевать доверие и любовь.» Она сходила с ума – интуитивно ощущая присутствие чудовищно-огромной вселенной ИСТИНЫ, Лу в то же время понимала, что человеческий разум едва ли способен вместить и, более того, осмыслить содержание мирового информационного пространства без фатальных последствий. Одна она просто-напросто заблудится, бездна подлинного знания поглотит ее, если не найдется мудрый проводник, который поведет ее через голосящий хаос. Таким проводником она посчитала Гийо, в нем ей виделся сам Бог, она поклонялась ему – интеллектуальное партнерство, дружба-ученичество, бесполое обоюдополезное сосуществование двух острых, ищущих умов было той опорой, которой искала Лу, спасаясь от безумия. Роман, тяжелым пламенем заполыхавший между ведомым и ведущим, нарушил идиллию глубокого духовного взаимодействия – впоследствии Лу станет избегать физической близости с мужчинами, оставляя место лишь интеллектуальному обмену. Предательство Гийо, в котором Лу видела прежде всего наставника, а не мужчину, оставит глубокий шрам в ее душе.
Запретив плоти смущающие порывы, Лу отдалась искусительным играм разума, став для многих своих современников вдохновителем, коллегой, учителем. Говорят, что Фридрих Ницше закодировал в своем Заратустре именно Лу, единственное живое существо, которому удалось надломить самодостаточность и врожденную тягу философа к одиночеству. Она была «недостающим совершенным другом»: отражением, копией натуры Ницше, не нуждающейся в объяснениях и откровенности. Философ наказывал ей: «Стань тем, что ты есть». «Лу жила в истории, изменяясь вместе с окружающими ее людьми. Осуществляла ли она ницшеанский миф на практике? Она становилась тем, что есть, другие либо уходили в ее пути, либо пытались ей соответствовать. Это кончалось для них по-разному.» Завещал ли ей философ напрямую стать Сверхчеловеком? Тем единственным в своем роде существом, которое презирает здравый смысл, как нечто, что необходимо преодолеть? Тем существом, действия и мысли которого стоят вне морали, по ту сторону добра и зла? Существом, наконец избавившимся от инстинкта размножения, в котором, как и в самом разделении на два пола, кроется путь к смерти? Сложно сказать. Один из современников так писал о Лу: «…вампир и дитя. Ни в коем случае не будучи холодной, она не могла полностью отдать себя даже в самых страстных объятиях. Она могла быть поглощена своим партнером интеллектуально, но в этом не было человеческой самоотдачи.» Что это: отголоски обиды на страсть Гийо, перенесенная на прочих представителей противоположного пола, или первые шаги к сверхчеловеческой натуре, неподвластной обычной логике?
Как бы то ни было, Лу не для всех ассоциировалась с надчеловеческим, иррациональным, темным. Благодаря ей мировая литература обогатилась поэзией Райнера Марии Рильке. Лу отговорила неврастеничного поэта, страдавшего приступами отчаяния, проходить курс психоанализа: «Успешный анализ может освободить художника от демонов, которые владеют им, но он же может увести с собой ангелов, которые помогают ему творить.» Она поддерживала его творческие начинания, мягко и тактично сводя на нет любовные порывы молодого творца. Любящий обречен на разочарование: не потому, что любовь угасает… Те ожидания универсальности, которые адресует любящий к своему объекту, его индивидуальность не способна выполнить. Зато она помогла ему приблизиться к загадочной России, которая влекла его своей непознанностью, мистичностью, какой-то небывалостью. Вместе они до изнеможения учили русский язык, читали классику. Вместе они составляли гармоничную пару ученика и учителя – пару, приближенную к идеалу, поскольку Лу учла свой собственный опыт и избежала ошибок прошлого. Она стала такой же мудрой, воодушевляющей, надежной, понимающей проводницей в мире идей – вот только чувственную составляющую, оскорбительную для духовных отношений, она нивелировала. С каждым новым человеком она изменялась, обретая почти новое Я.
Случается, что некоторые люди рождаются раньше, чем наступит эпоха, готовая принять их, предназначенная именно для них. Лу, избавленная от предрассудков, нелепых суеверий, ментальных шор, свободомыслящая и свободочувствующая, явилась осколком очень далекого будущего, предрекаемого некоторыми нынешними мыслителями. Это будущее пока далеко от нас, еще дальше оно было от современников Лу – но они уже могли воочию увидеть Человека нового образца. Человека Полудня. Человека, во имя которого разгорелся Прекрасный Рассвет.