Listen how calmly I can tell you the whole story
воскресенье, 26 июня 2011
Listen how calmly I can tell you the whole story
На днях, возвращаясь из Политеха с вожделенными корочками, встретила в троллейбусе Олега Смирнова, одноклассника. Я бы его и не заметила, наверное, если бы он меня не окликнул.
Разговор шел, как обычно и бывает при встрече знакомых, но не поддерживающих общение людей, о текущем положении дел. Олег честно признался, что близок к состоянию "в полной *опе" - уходил в академку, восстанавливался, сессионные долги, мытариться в универе еще полтора года, и вообще, все его одноклассники более или менее выпустились, а он все учится. Меня как-то подкупила его внезапная откровенность. Олег ведь отнюдь не из нытиков, напротив, закален большим спортом. По себе знаю, что, когда вот так сталкиваешься с кем-то из бывших соучеников, стремишься показать, что у тебя все лучше всех, ты на пути к покорению мира и уже правая рука Стива Джоббса или, как минимум, занял теплое непыльное место в офисе. Вроде как не хочется быть лузером в глазах тех, с кем бок о бок провел десять лет. И дело не в том, что тебе так дорого мнение любимых однокашников. Не настолько были и есть теплые отношения. Но Олега, видимо, действительно допекло. Вероятность новой встречи незначительна, так почему бы не поделиться накипевшим. В чем-то я его понимаю.
После приезда заходила к деду, принести нормальной еды этому бесхозяйственному индивиду. Было что-то около семи, я думала уйти по-тихому, пока он не вернулся с работы, но немножко не успела: встретились в тамбуре. Дед только освободился от студентов, страстно желающих получить хоть какую-нибудь оценку на экзамене после злостного закоса длинной в семестр. Говорит, устал. Не то чтобы конкретно сегодня, а вообще, за 45 лет преподавательской деятельности. Хочет работать на полставки. Только вряд ли Академия его так просто отпустит. У деда такая нагрузка, что у меня создалось впечатление, что он читает лекции вообще по всем предметам, хотя его епархия - социология и философия на 1-2 курсе, правда, на всех факультетах.
В этот раз он показался мне каким-то особенно... постаревшим? одиноким? несчастным? Говорит: "Поеду в деревню, там отдохну." Я не стала его разочаровывать, но на самом деле рядом с бабушкой не отдохнешь. Характерец у нее к старости испортился тотально, по рассказам маман она и в молодости-то была не хуже пилы, да еще упрямая и принципиальная, последнее слово всегда должно оставаться за ней. А тут - не толчено не молото, огород не вспахан, грядки не полоты, забор заваливается, дом надо ремонтировать, баню строить, и почему это Васильев ничего не предпринимает, бездельник-тунеядец-алкоголик? Пускай впрягается в плуг - и вперед! Короче говоря, бедный дед. Стыдно, конечно, но я только сейчас начинаю понимать подоплеку его временами выплескивающегося антисоциального поведения - нормальная реакция на непрекращающиеся упреки, нападки, ворчание.
Разговор шел, как обычно и бывает при встрече знакомых, но не поддерживающих общение людей, о текущем положении дел. Олег честно признался, что близок к состоянию "в полной *опе" - уходил в академку, восстанавливался, сессионные долги, мытариться в универе еще полтора года, и вообще, все его одноклассники более или менее выпустились, а он все учится. Меня как-то подкупила его внезапная откровенность. Олег ведь отнюдь не из нытиков, напротив, закален большим спортом. По себе знаю, что, когда вот так сталкиваешься с кем-то из бывших соучеников, стремишься показать, что у тебя все лучше всех, ты на пути к покорению мира и уже правая рука Стива Джоббса или, как минимум, занял теплое непыльное место в офисе. Вроде как не хочется быть лузером в глазах тех, с кем бок о бок провел десять лет. И дело не в том, что тебе так дорого мнение любимых однокашников. Не настолько были и есть теплые отношения. Но Олега, видимо, действительно допекло. Вероятность новой встречи незначительна, так почему бы не поделиться накипевшим. В чем-то я его понимаю.
После приезда заходила к деду, принести нормальной еды этому бесхозяйственному индивиду. Было что-то около семи, я думала уйти по-тихому, пока он не вернулся с работы, но немножко не успела: встретились в тамбуре. Дед только освободился от студентов, страстно желающих получить хоть какую-нибудь оценку на экзамене после злостного закоса длинной в семестр. Говорит, устал. Не то чтобы конкретно сегодня, а вообще, за 45 лет преподавательской деятельности. Хочет работать на полставки. Только вряд ли Академия его так просто отпустит. У деда такая нагрузка, что у меня создалось впечатление, что он читает лекции вообще по всем предметам, хотя его епархия - социология и философия на 1-2 курсе, правда, на всех факультетах.
В этот раз он показался мне каким-то особенно... постаревшим? одиноким? несчастным? Говорит: "Поеду в деревню, там отдохну." Я не стала его разочаровывать, но на самом деле рядом с бабушкой не отдохнешь. Характерец у нее к старости испортился тотально, по рассказам маман она и в молодости-то была не хуже пилы, да еще упрямая и принципиальная, последнее слово всегда должно оставаться за ней. А тут - не толчено не молото, огород не вспахан, грядки не полоты, забор заваливается, дом надо ремонтировать, баню строить, и почему это Васильев ничего не предпринимает, бездельник-тунеядец-алкоголик? Пускай впрягается в плуг - и вперед! Короче говоря, бедный дед. Стыдно, конечно, но я только сейчас начинаю понимать подоплеку его временами выплескивающегося антисоциального поведения - нормальная реакция на непрекращающиеся упреки, нападки, ворчание.
Listen how calmly I can tell you the whole story
Тут Ирочка высказалась в том духе, что сны у меня интересные.
А какие интересные у меня кошмары...
Те девять ночей были удивительно богаты на галлюциногенные сюжеты, об одном из которых я умолчала. Бессмысленно это вспоминать, когда не можешь передать словами страх и отчаяние от собственного бессилия. Технологии третьего тысячелетия еще не дошли до непосредственной публикации ощущений, жаль. Может, Сколково нам скоро в этом поможет.
Феличе, Вы однажды рассказывали мне о своем предчувствии недоброго грядущего, и еще Ваш "Дримхакер"... Кажется, теперь я вполне могу представить, что это такое - ужас пророка, увидевшего будущую катастрофу.
Снилось, что родители пакуют вещи, собираясь бежать из города, отец озабоченно рассуждает, можно ли сейчас прорваться на проспект Культуры, потому что ходят слухи, что там огонь и километровый затор. Я вызываюсь сходить на разведку. На улице - зимний вечер с этим проклятым, характерным для Питера розовато-серым грязным безнадежным небом. Сверху сыплется ледяная крошка, смешанная с дождем, и чей-то голос за спиной говорит, что это первый признак... Я чувствую привкус ледяного крошева на языке.
За пределами нашего двора очень много снега, он лежит нетронутым полем, но мне ничуть не трудно и не холодно идти. Все вокруг цвета темной сепии, я смотрю вверх, в кажущиеся нарисованными небеса: в них снопами света высвечены дирижабли, а другие объекты скрыты, как будто на прожектор, выхвативший их из тьмы, положен клетчатый листок, и эти клетки и какие-то схемы проецируются на силуэты, в которых без труда угадываются военные самолеты. Но все это скорее похоже на рисунки на плотных облаках.
Я выхожу на проспект и вижу, как в пожарном зареве складываются внутрь и рушатся дома. Из чердачных окон сначала валит густой пар, а потом блочные девятиэтажки рассыпаются одна за другой. А старик, выгуливающий собаку, со знанием дела говорит, что так всегда и бывает: сначала идет дым, а потом здание падает. Мне же не дает покоя мысль о жильцах, которые испаряются перед тем, как рухнет дом. Нигде нет ни людей, ни мертвых тел.
Разного рода катаклизмы, порой совершенно фантастические, с армагеддоновским размахом прокатывающиеся по видимой мне части пространства - не столько уж редкие гости в моих снах. Но чтобы, задыхаясь и почти плача, подскочить в четыре утра от неумолимого, ясного и даже не подлежащего сомнению сознания того, что увиденное - неизбежное будущее, что так и будет непременно - это слишком. Оказывается, чувствовать себя слепым передаточным звеном грядущего в настоящее - очень страшно. Неудивительно, что оракулы тяготились своим даром, а некоторые и вовсе почитались окружающими за сумасшедших. С таким-то грузом.
А какие интересные у меня кошмары...
Те девять ночей были удивительно богаты на галлюциногенные сюжеты, об одном из которых я умолчала. Бессмысленно это вспоминать, когда не можешь передать словами страх и отчаяние от собственного бессилия. Технологии третьего тысячелетия еще не дошли до непосредственной публикации ощущений, жаль. Может, Сколково нам скоро в этом поможет.
Феличе, Вы однажды рассказывали мне о своем предчувствии недоброго грядущего, и еще Ваш "Дримхакер"... Кажется, теперь я вполне могу представить, что это такое - ужас пророка, увидевшего будущую катастрофу.
Снилось, что родители пакуют вещи, собираясь бежать из города, отец озабоченно рассуждает, можно ли сейчас прорваться на проспект Культуры, потому что ходят слухи, что там огонь и километровый затор. Я вызываюсь сходить на разведку. На улице - зимний вечер с этим проклятым, характерным для Питера розовато-серым грязным безнадежным небом. Сверху сыплется ледяная крошка, смешанная с дождем, и чей-то голос за спиной говорит, что это первый признак... Я чувствую привкус ледяного крошева на языке.
За пределами нашего двора очень много снега, он лежит нетронутым полем, но мне ничуть не трудно и не холодно идти. Все вокруг цвета темной сепии, я смотрю вверх, в кажущиеся нарисованными небеса: в них снопами света высвечены дирижабли, а другие объекты скрыты, как будто на прожектор, выхвативший их из тьмы, положен клетчатый листок, и эти клетки и какие-то схемы проецируются на силуэты, в которых без труда угадываются военные самолеты. Но все это скорее похоже на рисунки на плотных облаках.
Я выхожу на проспект и вижу, как в пожарном зареве складываются внутрь и рушатся дома. Из чердачных окон сначала валит густой пар, а потом блочные девятиэтажки рассыпаются одна за другой. А старик, выгуливающий собаку, со знанием дела говорит, что так всегда и бывает: сначала идет дым, а потом здание падает. Мне же не дает покоя мысль о жильцах, которые испаряются перед тем, как рухнет дом. Нигде нет ни людей, ни мертвых тел.
Разного рода катаклизмы, порой совершенно фантастические, с армагеддоновским размахом прокатывающиеся по видимой мне части пространства - не столько уж редкие гости в моих снах. Но чтобы, задыхаясь и почти плача, подскочить в четыре утра от неумолимого, ясного и даже не подлежащего сомнению сознания того, что увиденное - неизбежное будущее, что так и будет непременно - это слишком. Оказывается, чувствовать себя слепым передаточным звеном грядущего в настоящее - очень страшно. Неудивительно, что оракулы тяготились своим даром, а некоторые и вовсе почитались окружающими за сумасшедших. С таким-то грузом.
суббота, 25 июня 2011
Listen how calmly I can tell you the whole story
Одновременно хочется написать обо всем и об этом же умолчать, потому что оно шире моего активного словарного запаса, шире ставшей дырявой памяти, шире заявленной темы сочинения.
В деревне было холодно. Или, скорее, нежарко. Постоянно принимался идти дождь. Нормальная для начала июня погода, от которой я отвыкла, проводя начало лета в городе, где холод и сырость физически незаметны благодаря наличию обогревателя и горячей воды. Дождь в городе - явление романтическое, которым можно любоваться. Там, в глубинке, такое вряд ли придет в голову, учитывая постоянный дискомфорт и невозможность почувствовать себя уютно из-за сырой испарины и липнущего постельного белья.
Деревня - это летние каникулы, а значит, много солнца и тепла - устоявшийся стереотип из детства. За те девять дней, что я провела на Мсте, не пришлось загорать, надевать легкие платья, тем более купаться. Погода и самоощущение подходили скорее для конца августа, а потому не покидало ощущение, что лето уже прошло. Со своими сессиями, практиками и прочим я обычно оказывалась на даче не раньше июля, когда жара, сенокос, прогревшаяся река и клубника создавали летнее настроение. Опять же, вспоминая прошлый год с его фантастическим зноем, когда все, даже самые привередливые, смогли погреть кости, ощутила некоторую неполноценность нынешнего отпуска.
Бывать на Мсте и нравится, и нет. Здесь удивительным образом всё так, как предвкушаешь весь год, и нет. Значительно меньше всяческого оскорбительного социального безобразия, чем представляется по примеру прошлых лет: ни тебе алкоголических родственников, норовящих заявиться в гости, ни шумных компаний ночью под окнами, ни зарвавшейся деревенщины. Здесь вообще очень мало людей. Но эта безлюдность и пустота не создает впечатления вымершего мира, не давит на сердце, она наполнена другой - природной - жизнью.
Шестой орган восприятия фиксирует изменения среды, но фотографии всё те же: облака, поля, вода, травы. Объектив удобно-привычно выбирает замыленные ракурсы. Серьезно, через стеклянный глаз деревня неизменна вплоть до травинки. А чего еще стоило ожидать в краю, порядочно удаленном от цивилизации? Хотелось бы обмануть себя надеждой, что эта удаленность от процесса устарения-до-рождения поможет сохранить хотя бы здесь нормальный темп времени. Но нет. Даже здесь оно летит. И это почти не зависит от того, чем ты занят. Единственный шанс - физический труд, чем глобальней и сложнее, тем лучше.
На Мсте природа, которая живьем воспринимается совершенно особо, а в воспоминаниях остается литературно-речевыми штампами о бескрайности полей, глубине небес и привольности рек. А знаете, какой по ночам воздух во дворе? Пахнет смолисто - от двух лиственниц, а с болота тянет пряным холодком - багульник, мхи, сосны и что-то неопознаваемое, магическое. Представляете, каково это - сделать первый глубокий вдох, наполнить грудь настоем лугового разнотравья после шести часов, проведенных в поезде. Специально отправиться вечером в соседнюю деревню, чтобы остановиться на обочине песчаной дороги между двух высоких стен соснового борка, идеально ровно разделенного проселком пополам, и наблюдать, как закатный свет расщепляется на пыльные полосы, проходя сквозь частокол стволов. Шагать узкой тропинкой над обрывом и видеть нефтяную тяжесть и тягучесть темной торфяной воды внизу...
На Мсте снятся живейшие [и страннейшие] сны - во всяком случае, первые несколько ночей, пока мозг не начинает считать окружающую реальность привычной и скучной, а подсознание не перестает буйствовать от наплыва свежих впечатлений. Виделось, что я взяла на себя инициативу сводить мою дорогую китайскую диаспору на концерт В.Михайловского, который проходил в помещении, подозрительно похожем на цирк, вместо сцены - посыпанная песком арена. Поскольку на билетах сэкономила (дамы, знайте, в реальной жизни я бы так не поступила), постольку места у нас были соответствующие: за колонной и повернутые к арене спинками. Виделся огород соседки, затопленный, как рисовое поле: между грядами можно было перемещаться, перешагивая с доски на доску, а из воды поднимались огромные лотосы. А еще привиделся тов. Sz-P-Sz, выступавший в неком неосвещенном доме культуры - его почему-то прервал хлыщеватый молодой человек с бесплатными юридическими консультациями, а потом Стас Михайлов, а потом мы с Ильей-Барсиком-Тапочком убегали по сугробам от его мамы. Нет, конопляные поля в нашей области не горели...
Жизнь там очищает каналы связи с мировым информационным полем от белого шума. Как никотин из легких, с каждым днем из головы испаряются ненужные мимолетные сведенья, нахватанные за год жизни-в-цивилизации, постоянное пережевывание и прокручивание которых довольно успешно заменяет мыслительную деятельность современному хомо сапиенсу. Они улетают прочь, эти мелкие суетливые мошки-недомысли, их мельтешение больше не отвлекает, не сбивает, не раздражает. И вот за этим бестолковым, пустым роем обнаруживаются прежние большие идеи, числившиеся пропавшими без вести или без надежды на осуществление. Они уже не мучают невыразимой огромностью, они волнуют твердым обещанием воплотиться обязательно. И однажды ночью, когда вдруг одолела счастливая бессонница, как во времена первой любви, приходит первая строка - словно кто-то шепнул на ухо. Идеально отточенная. За ней тянется вторая, третья, энная - до логической точки. Ты не придумываешь - выхватываешь их, трепетных мотыльков, неизвестно как появляющихся в кристально-ясном пространстве сознания,и, собрав всех, подскакиваешь, без света, близлежащим огрызком карандаша на полях газеты строчишь, задержав дыхание, пока не разлетелись... Написанное не перечитываешь. Для критики нужен трезвый взгляд и дневной свет. Творческий адреналин все еще не дает заснуть, но в конце концов мерная вибрация дома укачивает и усмиряет беспокойное сознание. То, что ты вынашивал месяцами - стало, начало быть, всё остальное - завтра.
Это состояние особенно остро переживается там, в отшельничестве; оно пока живо во мне, и надеюсь, из него вырастет что-нибудь путное.
Чтобы вернуться к заданному курсу, то есть к предполагавшемуся совершенно обыкновенным и без претензий рассказу о поездке на дачу, приклеиваю к сочинению тематическую картинку. Я бы еще многое вам поведала, друзья мои, но час поздний, да и будет это совсем другая история.
В деревне было холодно. Или, скорее, нежарко. Постоянно принимался идти дождь. Нормальная для начала июня погода, от которой я отвыкла, проводя начало лета в городе, где холод и сырость физически незаметны благодаря наличию обогревателя и горячей воды. Дождь в городе - явление романтическое, которым можно любоваться. Там, в глубинке, такое вряд ли придет в голову, учитывая постоянный дискомфорт и невозможность почувствовать себя уютно из-за сырой испарины и липнущего постельного белья.
Деревня - это летние каникулы, а значит, много солнца и тепла - устоявшийся стереотип из детства. За те девять дней, что я провела на Мсте, не пришлось загорать, надевать легкие платья, тем более купаться. Погода и самоощущение подходили скорее для конца августа, а потому не покидало ощущение, что лето уже прошло. Со своими сессиями, практиками и прочим я обычно оказывалась на даче не раньше июля, когда жара, сенокос, прогревшаяся река и клубника создавали летнее настроение. Опять же, вспоминая прошлый год с его фантастическим зноем, когда все, даже самые привередливые, смогли погреть кости, ощутила некоторую неполноценность нынешнего отпуска.
Бывать на Мсте и нравится, и нет. Здесь удивительным образом всё так, как предвкушаешь весь год, и нет. Значительно меньше всяческого оскорбительного социального безобразия, чем представляется по примеру прошлых лет: ни тебе алкоголических родственников, норовящих заявиться в гости, ни шумных компаний ночью под окнами, ни зарвавшейся деревенщины. Здесь вообще очень мало людей. Но эта безлюдность и пустота не создает впечатления вымершего мира, не давит на сердце, она наполнена другой - природной - жизнью.
Шестой орган восприятия фиксирует изменения среды, но фотографии всё те же: облака, поля, вода, травы. Объектив удобно-привычно выбирает замыленные ракурсы. Серьезно, через стеклянный глаз деревня неизменна вплоть до травинки. А чего еще стоило ожидать в краю, порядочно удаленном от цивилизации? Хотелось бы обмануть себя надеждой, что эта удаленность от процесса устарения-до-рождения поможет сохранить хотя бы здесь нормальный темп времени. Но нет. Даже здесь оно летит. И это почти не зависит от того, чем ты занят. Единственный шанс - физический труд, чем глобальней и сложнее, тем лучше.
На Мсте природа, которая живьем воспринимается совершенно особо, а в воспоминаниях остается литературно-речевыми штампами о бескрайности полей, глубине небес и привольности рек. А знаете, какой по ночам воздух во дворе? Пахнет смолисто - от двух лиственниц, а с болота тянет пряным холодком - багульник, мхи, сосны и что-то неопознаваемое, магическое. Представляете, каково это - сделать первый глубокий вдох, наполнить грудь настоем лугового разнотравья после шести часов, проведенных в поезде. Специально отправиться вечером в соседнюю деревню, чтобы остановиться на обочине песчаной дороги между двух высоких стен соснового борка, идеально ровно разделенного проселком пополам, и наблюдать, как закатный свет расщепляется на пыльные полосы, проходя сквозь частокол стволов. Шагать узкой тропинкой над обрывом и видеть нефтяную тяжесть и тягучесть темной торфяной воды внизу...
На Мсте снятся живейшие [и страннейшие] сны - во всяком случае, первые несколько ночей, пока мозг не начинает считать окружающую реальность привычной и скучной, а подсознание не перестает буйствовать от наплыва свежих впечатлений. Виделось, что я взяла на себя инициативу сводить мою дорогую китайскую диаспору на концерт В.Михайловского, который проходил в помещении, подозрительно похожем на цирк, вместо сцены - посыпанная песком арена. Поскольку на билетах сэкономила (дамы, знайте, в реальной жизни я бы так не поступила), постольку места у нас были соответствующие: за колонной и повернутые к арене спинками. Виделся огород соседки, затопленный, как рисовое поле: между грядами можно было перемещаться, перешагивая с доски на доску, а из воды поднимались огромные лотосы. А еще привиделся тов. Sz-P-Sz, выступавший в неком неосвещенном доме культуры - его почему-то прервал хлыщеватый молодой человек с бесплатными юридическими консультациями, а потом Стас Михайлов, а потом мы с Ильей-Барсиком-Тапочком убегали по сугробам от его мамы. Нет, конопляные поля в нашей области не горели...
Жизнь там очищает каналы связи с мировым информационным полем от белого шума. Как никотин из легких, с каждым днем из головы испаряются ненужные мимолетные сведенья, нахватанные за год жизни-в-цивилизации, постоянное пережевывание и прокручивание которых довольно успешно заменяет мыслительную деятельность современному хомо сапиенсу. Они улетают прочь, эти мелкие суетливые мошки-недомысли, их мельтешение больше не отвлекает, не сбивает, не раздражает. И вот за этим бестолковым, пустым роем обнаруживаются прежние большие идеи, числившиеся пропавшими без вести или без надежды на осуществление. Они уже не мучают невыразимой огромностью, они волнуют твердым обещанием воплотиться обязательно. И однажды ночью, когда вдруг одолела счастливая бессонница, как во времена первой любви, приходит первая строка - словно кто-то шепнул на ухо. Идеально отточенная. За ней тянется вторая, третья, энная - до логической точки. Ты не придумываешь - выхватываешь их, трепетных мотыльков, неизвестно как появляющихся в кристально-ясном пространстве сознания,и, собрав всех, подскакиваешь, без света, близлежащим огрызком карандаша на полях газеты строчишь, задержав дыхание, пока не разлетелись... Написанное не перечитываешь. Для критики нужен трезвый взгляд и дневной свет. Творческий адреналин все еще не дает заснуть, но в конце концов мерная вибрация дома укачивает и усмиряет беспокойное сознание. То, что ты вынашивал месяцами - стало, начало быть, всё остальное - завтра.
Это состояние особенно остро переживается там, в отшельничестве; оно пока живо во мне, и надеюсь, из него вырастет что-нибудь путное.
Чтобы вернуться к заданному курсу, то есть к предполагавшемуся совершенно обыкновенным и без претензий рассказу о поездке на дачу, приклеиваю к сочинению тематическую картинку. Я бы еще многое вам поведала, друзья мои, но час поздний, да и будет это совсем другая история.
понедельник, 13 июня 2011
Listen how calmly I can tell you the whole story
...поэтому, наверное, нет большого смысла писать, чем занята сейчас Лу.
Правильно, подчищает хвосты, отдает долги, закрывает счета и прочее из того же синонимического ряда. В основном, отдает и закрывает перед самой собой, потому что не любит перемещаться в другую частью видимого пространства, когда за ней тянутся обязательства морально-интеллектуального толка. Впрочем, повторяюсь. Об этом я уже рассказывала.
Конечно же, по закону Мёрфи, к отъезду испортилась погода и самочувствие. Первое меня, в общем-то, не угнетает, люблю дождь в дороге, да и без дороги тоже. Второе... ну это надо просто перетерпеть.
Всей душой надеюсь, что к моменту моего приезда у дражайшей подруги наступит вечер отъезда. Здесь говорит злая, вредная, мизантропическая часть меня
Обновила запасы музыки, ибо имеющаяся как-то больше не бодрит и на мысли не наводит. В процессе поискаарий песен Тибальта и Оберона (дефицитный товар, скажу я вам), наткнулась на сие чудо. Здесь говорит идолопоклонническая часть меня
Правильно, подчищает хвосты, отдает долги, закрывает счета и прочее из того же синонимического ряда. В основном, отдает и закрывает перед самой собой, потому что не любит перемещаться в другую частью видимого пространства, когда за ней тянутся обязательства морально-интеллектуального толка. Впрочем, повторяюсь. Об этом я уже рассказывала.
Конечно же, по закону Мёрфи, к отъезду испортилась погода и самочувствие. Первое меня, в общем-то, не угнетает, люблю дождь в дороге, да и без дороги тоже. Второе... ну это надо просто перетерпеть.
Всей душой надеюсь, что к моменту моего приезда у дражайшей подруги наступит вечер отъезда. Здесь говорит злая, вредная, мизантропическая часть меня
Обновила запасы музыки, ибо имеющаяся как-то больше не бодрит и на мысли не наводит. В процессе поиска
Listen how calmly I can tell you the whole story
вторник, 07 июня 2011
Listen how calmly I can tell you the whole story
...выраженным сегодня в устной форме во время прогулки.
В глубине души я знаю, что стремление постичь ведет к слепоте,
что желание понять несет в себе жестокость,
которая затмевает то, к чему стремится понимание.
Только восприятие обладает чуткостью.
Питер Хёг
что желание понять несет в себе жестокость,
которая затмевает то, к чему стремится понимание.
Только восприятие обладает чуткостью.
Питер Хёг
И это тоже эпиграф.
Peter Handke. Lied Vom Kindsein
Als das Kind Kind war,
ging es mit hängenden Armen,
wollte der Bach sei ein Fluss,
der Fluss sei ein Strom,
und diese Pfütze das Meer.
Als das Kind Kind war,
wusste es nicht, dass es Kind war,
alles war ihm beseelt,
und alle Seelen waren eins.
Als das Kind Kind war,
hatte es von nichts eine Meinung,
hatte keine Gewohnheit,
sass oft im Schneidersitz,
lief aus dem Stand,
hatte einen Wirbel im Haar
und machte kein Gesicht beim fotografieren.
Als das Kind Kind war,
war es die Zeit der folgenden Fragen:
Warum bin ich ich und warum nicht du?
Warum bin ich hier und warum nicht dort?
Wann begann die Zeit und wo endet der Raum?
Ist das Leben unter der Sonne nicht bloss ein Traum?
Ist was ich sehe und höre und rieche
nicht bloss der Schein einer Welt vor der Welt?
Gibt es tatsächlich das Böse und Leute,
die wirklich die Bösen sind?
Wie kann es sein, dass ich, der ich bin,
bevor ich wurde, nicht war,
und dass einmal ich, der ich bin,
nicht mehr der ich bin, sein werde?
Als das Kind Kind war,
würgte es am Spinat, an den Erbsen, am Milchreis,
und am gedünsteten Blumenkohl.
und isst jetzt das alles und nicht nur zur Not.
Als das Kind Kind war,
erwachte es einmal in einem fremden Bett
und jetzt immer wieder,
erschienen ihm viele Menschen schön
und jetzt nur noch im Glücksfall,
stellte es sich klar ein Paradies vor
und kann es jetzt höchstens ahnen,
konnte es sich Nichts nicht denken
und schaudert heute davor.
Als das Kind Kind war,
spielte es mit Begeisterung
und jetzt, so ganz bei der Sache wie damals, nur noch,
wenn diese Sache seine Arbeit ist.
Als das Kind Kind war,
genügten ihm als Nahrung Apfel, Brot,
und so ist es immer noch.
Als das Kind Kind war,
fielen ihm die Beeren wie nur Beeren in die Hand
und jetzt immer noch,
machten ihm die frischen Walnüsse eine rauhe Zunge
und jetzt immer noch,
hatte es auf jedem Berg
die Sehnsucht nach dem immer höheren Berg,
und in jeder Stadt
die Sehnsucht nach der noch grösseren Stadt,
und das ist immer noch so,
griff im Wipfel eines Baums nach dem Kirschen in einem Hochgefühl
wie auch heute noch,
eine Scheu vor jedem Fremden
und hat sie immer noch,
wartete es auf den ersten Schnee,
und wartet so immer noch.
Als das Kind Kind war,
warf es einen Stock als Lanze gegen den Baum,
und sie zittert da heute noch.
Раньше всё было просто и понятно. Мой любимый цвет - синий. Мое любимое время года - лето. Мой любимый писатель - Достоевский. Мой любимый школьный предмет - немецкий язык и литература. Добро было добром, а зло - злом. И свет не смешивался с тьмой, и самая мысль о возможности их переплетения казалась кощунственной. Я мало знала о мире - в любом смысле. Но зато хорошо знала себя. Симпатии и антипатии, то из чего в конечном счете складывается человек. Мечты и цели. Друзей и врагов. Все свои "хочу-не хочу", "могу-не могу". Четкие представления, где между черным и белым полюсом не было неопределенных полутеней.
Чем больше я узнавала о мире (в любом смысле), тем меньше знала о себе. То, чему я прежде говорила "да", и то, чему прежде говорила "нет", ушло в сумрак прошлого, устарело и требовало обновления в связи со сменой возраста и взглядов. Но из окружающих вещей и явлений я так и не смогла выбрать те, что будут слушать мои "да" и "нет". Почему? Потому что это хорошо, но... А это плохо, но... Оказалось, что категоричность не приветствуется, как проявление узости воззрений. Что нельзя рубить с плеча, что однозначность суждений опасна, что полутени - слишком огромный массив нашей жизни, чтобы вот так легко закрывать на них глаза. Теперь мне мало известно о себе определенного, конкретного, не подлежащего толкованию. В каждом пункте есть оговорки. Наверное, меня бы не так заботило расплывчатое состояние вкусов и пристрастий, но в конечном счете расплывается всё - и дальнейшие цели, и смысл, и вообще. И вот, превращаясь в человека без твердых убеждений о собственной личности(потому что в чем можно быть уверенным точно в нашей реальности, предпочитающей многозначие?), ты даже не можешь тешить себя мыслью, что взамен получаешь фундаментальные знания о том, что вне тебя. Потому что хватая вершки, не обогащаешься понемногу в разных областях, а лишь обманываешь сознание иллюзией многогранного постижения. И нищаешь еще больше. Чтобы глубоко изучать одну узкую тему, требуется куда больше мужества, чем для отрывочного коллекционирования фактов из разных сфер. Чтобы глубоко изучить окружающее нас пространство, требуется еще и бессмертие.
Peter Handke. Lied Vom Kindsein
Als das Kind Kind war,
ging es mit hängenden Armen,
wollte der Bach sei ein Fluss,
der Fluss sei ein Strom,
und diese Pfütze das Meer.
Als das Kind Kind war,
wusste es nicht, dass es Kind war,
alles war ihm beseelt,
und alle Seelen waren eins.
Als das Kind Kind war,
hatte es von nichts eine Meinung,
hatte keine Gewohnheit,
sass oft im Schneidersitz,
lief aus dem Stand,
hatte einen Wirbel im Haar
und machte kein Gesicht beim fotografieren.
Als das Kind Kind war,
war es die Zeit der folgenden Fragen:
Warum bin ich ich und warum nicht du?
Warum bin ich hier und warum nicht dort?
Wann begann die Zeit und wo endet der Raum?
Ist das Leben unter der Sonne nicht bloss ein Traum?
Ist was ich sehe und höre und rieche
nicht bloss der Schein einer Welt vor der Welt?
Gibt es tatsächlich das Böse und Leute,
die wirklich die Bösen sind?
Wie kann es sein, dass ich, der ich bin,
bevor ich wurde, nicht war,
und dass einmal ich, der ich bin,
nicht mehr der ich bin, sein werde?
Als das Kind Kind war,
würgte es am Spinat, an den Erbsen, am Milchreis,
und am gedünsteten Blumenkohl.
und isst jetzt das alles und nicht nur zur Not.
Als das Kind Kind war,
erwachte es einmal in einem fremden Bett
und jetzt immer wieder,
erschienen ihm viele Menschen schön
und jetzt nur noch im Glücksfall,
stellte es sich klar ein Paradies vor
und kann es jetzt höchstens ahnen,
konnte es sich Nichts nicht denken
und schaudert heute davor.
Als das Kind Kind war,
spielte es mit Begeisterung
und jetzt, so ganz bei der Sache wie damals, nur noch,
wenn diese Sache seine Arbeit ist.
Als das Kind Kind war,
genügten ihm als Nahrung Apfel, Brot,
und so ist es immer noch.
Als das Kind Kind war,
fielen ihm die Beeren wie nur Beeren in die Hand
und jetzt immer noch,
machten ihm die frischen Walnüsse eine rauhe Zunge
und jetzt immer noch,
hatte es auf jedem Berg
die Sehnsucht nach dem immer höheren Berg,
und in jeder Stadt
die Sehnsucht nach der noch grösseren Stadt,
und das ist immer noch so,
griff im Wipfel eines Baums nach dem Kirschen in einem Hochgefühl
wie auch heute noch,
eine Scheu vor jedem Fremden
und hat sie immer noch,
wartete es auf den ersten Schnee,
und wartet so immer noch.
Als das Kind Kind war,
warf es einen Stock als Lanze gegen den Baum,
und sie zittert da heute noch.
Раньше всё было просто и понятно. Мой любимый цвет - синий. Мое любимое время года - лето. Мой любимый писатель - Достоевский. Мой любимый школьный предмет - немецкий язык и литература. Добро было добром, а зло - злом. И свет не смешивался с тьмой, и самая мысль о возможности их переплетения казалась кощунственной. Я мало знала о мире - в любом смысле. Но зато хорошо знала себя. Симпатии и антипатии, то из чего в конечном счете складывается человек. Мечты и цели. Друзей и врагов. Все свои "хочу-не хочу", "могу-не могу". Четкие представления, где между черным и белым полюсом не было неопределенных полутеней.
Чем больше я узнавала о мире (в любом смысле), тем меньше знала о себе. То, чему я прежде говорила "да", и то, чему прежде говорила "нет", ушло в сумрак прошлого, устарело и требовало обновления в связи со сменой возраста и взглядов. Но из окружающих вещей и явлений я так и не смогла выбрать те, что будут слушать мои "да" и "нет". Почему? Потому что это хорошо, но... А это плохо, но... Оказалось, что категоричность не приветствуется, как проявление узости воззрений. Что нельзя рубить с плеча, что однозначность суждений опасна, что полутени - слишком огромный массив нашей жизни, чтобы вот так легко закрывать на них глаза. Теперь мне мало известно о себе определенного, конкретного, не подлежащего толкованию. В каждом пункте есть оговорки. Наверное, меня бы не так заботило расплывчатое состояние вкусов и пристрастий, но в конечном счете расплывается всё - и дальнейшие цели, и смысл, и вообще. И вот, превращаясь в человека без твердых убеждений о собственной личности(потому что в чем можно быть уверенным точно в нашей реальности, предпочитающей многозначие?), ты даже не можешь тешить себя мыслью, что взамен получаешь фундаментальные знания о том, что вне тебя. Потому что хватая вершки, не обогащаешься понемногу в разных областях, а лишь обманываешь сознание иллюзией многогранного постижения. И нищаешь еще больше. Чтобы глубоко изучать одну узкую тему, требуется куда больше мужества, чем для отрывочного коллекционирования фактов из разных сфер. Чтобы глубоко изучить окружающее нас пространство, требуется еще и бессмертие.
пятница, 03 июня 2011
Listen how calmly I can tell you the whole story
Кажется, мюзиклы народов мира становятся для меня ключевой темой этого лета. Ностальгически переслушиваю "Дракулу", с которым познакомилась после незабвенного "Нотр Дам де Пари". Самые любимые песни:
Закралась шальная мысль. Интересно, что бы вышло, если бы в Будапеште поставили "Дракулу"? Учитывая, что опыт создания удачной, зрелищной чертовщины у них есть (даже РиДж смотрится довольно-таки готично), могу предположить, что история самого известного вампира получилась бы впечатляющей. Венгры вкладывают 200% сил именно в игру, в передачу эмоций (что не отменяет, конечно же, прекрасного пения) - а здесь огромнейший простор для очень сильных чувств в каждом эпизоде; у постановки энергетика была бы убийственная.
Распределение ролей... Мне сходу представился Собу - Дракула, но по здравом размышлении... В целях сохранения психического здоровья зрителей... Нет, внешне он идеально вписывается в образ; опять же, кому, как не ему, заслуженной Смерти всея Венгрии, играть вампира? Но Дракула - персонаж неуравновешенный, мрачный, тёмный, наполненный трагизмом несчастливой любви. Помножьте этот ангстовый букет на специфичное для Собу исполнение более или менее драматических ролей - и всё, зрители утонут в слезах еще до окончания первого акта. Или от ужаса умрут. Или он сам рассудком повредится. Этакий эмоциональный гибрид Смерти и Тибальта. Страшно вообразить.
К тому же, Дракула, на мой взгляд, должен обладать магнетизмом, немного животной чувственностью; он демон, он соблазнитель, он - грех во плоти. Собу как-то не присущ эротизм. Ну вот ни разу. Он может быть величественным, аристократично-сдержанным, властным, вызывающим сочувствие, жутким, нелепым, комичным, но никогда не вызывает желания. Есть в нем благородное целомудрие, идущее от внутреннего уклада. Какой уж тут упырь-искуситель. Вот Хоммоной с его кошачьей улыбкой и игривым блеском в глазах выглядит достаточно непристойно для Дракулы. А Собу... ван Хельсинг? Или Ренфилд. Хотя и тот, и другой представляется в облике вышеозначенного товарища крайне... концептуальной фигурой.
Закралась шальная мысль. Интересно, что бы вышло, если бы в Будапеште поставили "Дракулу"? Учитывая, что опыт создания удачной, зрелищной чертовщины у них есть (даже РиДж смотрится довольно-таки готично), могу предположить, что история самого известного вампира получилась бы впечатляющей. Венгры вкладывают 200% сил именно в игру, в передачу эмоций (что не отменяет, конечно же, прекрасного пения) - а здесь огромнейший простор для очень сильных чувств в каждом эпизоде; у постановки энергетика была бы убийственная.
Распределение ролей... Мне сходу представился Собу - Дракула, но по здравом размышлении... В целях сохранения психического здоровья зрителей... Нет, внешне он идеально вписывается в образ; опять же, кому, как не ему, заслуженной Смерти всея Венгрии, играть вампира? Но Дракула - персонаж неуравновешенный, мрачный, тёмный, наполненный трагизмом несчастливой любви. Помножьте этот ангстовый букет на специфичное для Собу исполнение более или менее драматических ролей - и всё, зрители утонут в слезах еще до окончания первого акта. Или от ужаса умрут. Или он сам рассудком повредится. Этакий эмоциональный гибрид Смерти и Тибальта. Страшно вообразить.
К тому же, Дракула, на мой взгляд, должен обладать магнетизмом, немного животной чувственностью; он демон, он соблазнитель, он - грех во плоти. Собу как-то не присущ эротизм. Ну вот ни разу. Он может быть величественным, аристократично-сдержанным, властным, вызывающим сочувствие, жутким, нелепым, комичным, но никогда не вызывает желания. Есть в нем благородное целомудрие, идущее от внутреннего уклада. Какой уж тут упырь-искуситель. Вот Хоммоной с его кошачьей улыбкой и игривым блеском в глазах выглядит достаточно непристойно для Дракулы. А Собу... ван Хельсинг? Или Ренфилд. Хотя и тот, и другой представляется в облике вышеозначенного товарища крайне... концептуальной фигурой.
среда, 01 июня 2011
Listen how calmly I can tell you the whole story
Дорогой дневник,
лето наступило по всем фронтам, на календаре и на улице. Воздух пропитался жаром за один день и пахнет по-летнему, ультрафиолетом, теплом, чем-то сельско-растительным. Чем дальше на окраины, тем проще город. В парке на газонах вместе с одуванчиками сияют зимней белоснежной бледностью тела отдыхающих. Прекрасные юные девы в летящих сарафанах приковывают взгляд и заставляют размышлять, почему я не мужчина, иначе ах какая бы подруга у меня была... Иные из них заняты чем-нибудь душевно-тонким и творческим, себе под стать: зарисовывают прохожих, кто-то ловит первые моменты лета на пленку с помощью солидного "Зенита", красавица с косами до пояса сосредоточенно жонглирует булавами.
Дома настежь распахнуто окно, птичий щебет с утра до вечера, засыхающая сирень отдает последние капли дурманящего аромата сильнее, чем свежая. На столе остались только те книги, которых просит душа. Где-то в недалеком будущем ждут венгры, Висконти и Вим Вендерс. Во снах я вижу мои скандинавские сказки. В голове покой и безмятежность. Это счастье.
...жаль только, что одуванчики совсем не хотят жить в вазе.
лето наступило по всем фронтам, на календаре и на улице. Воздух пропитался жаром за один день и пахнет по-летнему, ультрафиолетом, теплом, чем-то сельско-растительным. Чем дальше на окраины, тем проще город. В парке на газонах вместе с одуванчиками сияют зимней белоснежной бледностью тела отдыхающих. Прекрасные юные девы в летящих сарафанах приковывают взгляд и заставляют размышлять, почему я не мужчина, иначе ах какая бы подруга у меня была... Иные из них заняты чем-нибудь душевно-тонким и творческим, себе под стать: зарисовывают прохожих, кто-то ловит первые моменты лета на пленку с помощью солидного "Зенита", красавица с косами до пояса сосредоточенно жонглирует булавами.
Дома настежь распахнуто окно, птичий щебет с утра до вечера, засыхающая сирень отдает последние капли дурманящего аромата сильнее, чем свежая. На столе остались только те книги, которых просит душа. Где-то в недалеком будущем ждут венгры, Висконти и Вим Вендерс. Во снах я вижу мои скандинавские сказки. В голове покой и безмятежность. Это счастье.
...жаль только, что одуванчики совсем не хотят жить в вазе.
вторник, 31 мая 2011
Listen how calmly I can tell you the whole story
ЗАЩИТИЛА ДИПЛОМ
УРА!!!
УРА!!!
понедельник, 23 мая 2011
18:43
Доступ к записи ограничен
Listen how calmly I can tell you the whole story
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
воскресенье, 22 мая 2011
Listen how calmly I can tell you the whole story
Дорогой дневник,
от диплома столько отходов, что набралось две стопки обороток, и я теперь (не сейчас, когда-нибудь, через неделю) просто обязана писать - много, длинно, толково. Знаете, я всегда пишу сначала на бумаге, редко-редко сразу в ворде. И непременно на оборотках, на черновых листах, так душевнее и... нет страха испортить безукоризненно-чистую поверхность, не оправдать заложенный в ней потенциал. И как будто спасаешь деревья. А еще бумагу сжечь можно, безостаточно уничтожая недостойное быть.
День сегодня - достать чернил и плакать. Можно даже и без чернил. Сама не понимаю, почему. Внутри как-то неспокойно, смутно, грустно без видимой причины. То есть, причину я знаю. Несуществующая, as usual. Выдуманная, фантастическая, далекая, невозможная в реальной моей жизни. Мне кажется, я всё не о том. Переживания эти на пустом месте, когда через неделю защита. Когда надо работу/свое жилье/семью, а ты специалист-регионовед и ни хрена не смыслишь в настоящем мире. И живешь постоянно в воображаемых обстоятельствах. Натура утонченная, Достоевским увлеченная, какое "вынеси мусор" - давайте о высоком, и вообще - принцессам не пристало чинить чулки. Принцессам положено сидеть в высокой башне и всматриваться вдаль, ожидая прекрасного принца.
от диплома столько отходов, что набралось две стопки обороток, и я теперь (не сейчас, когда-нибудь, через неделю) просто обязана писать - много, длинно, толково. Знаете, я всегда пишу сначала на бумаге, редко-редко сразу в ворде. И непременно на оборотках, на черновых листах, так душевнее и... нет страха испортить безукоризненно-чистую поверхность, не оправдать заложенный в ней потенциал. И как будто спасаешь деревья. А еще бумагу сжечь можно, безостаточно уничтожая недостойное быть.
День сегодня - достать чернил и плакать. Можно даже и без чернил. Сама не понимаю, почему. Внутри как-то неспокойно, смутно, грустно без видимой причины. То есть, причину я знаю. Несуществующая, as usual. Выдуманная, фантастическая, далекая, невозможная в реальной моей жизни. Мне кажется, я всё не о том. Переживания эти на пустом месте, когда через неделю защита. Когда надо работу/свое жилье/семью, а ты специалист-регионовед и ни хрена не смыслишь в настоящем мире. И живешь постоянно в воображаемых обстоятельствах. Натура утонченная, Достоевским увлеченная, какое "вынеси мусор" - давайте о высоком, и вообще - принцессам не пристало чинить чулки. Принцессам положено сидеть в высокой башне и всматриваться вдаль, ожидая прекрасного принца.
суббота, 21 мая 2011
Listen how calmly I can tell you the whole story
Очень понравился роман. Увы, из тех книг, что слишком быстро заканчиваются. Такие произведения я обычно перечитываю три раза: первый - знакомясь с сюжетом, от которого буквально не оторваться; второй - уже спокойно и вдумчиво, заручившись знанием о хорошем финале, вчитываясь в описания, обращая внимания на детали. В третий раз, когда уже выучил расположение эпизодов, перечитываешь самые любимые, заново переживаешь, проигрываешь в уме, как в собственном театре.
Не припомню, когда последний раз я так остро, так мучительно переживала за героев; волновалась, будто это мне грозило неминуемое открытие улик и разоблачение. Задумаешься невольно, когда Максим собственной волей двигает расследование вперед, может быть, к виселице или пожизненному сроку, со спокойствием и достоинством, чего ему стоит это холодное аристократическое самообладание, оправдывающее его фамилию. Что происходит за бесстрастной, вежливо-отстраненной личиной? Вообще Максим меня откровенно раздражал до того момента, как признался в убийстве. В самом деле, если тебе так хочется забыть несчастливую любовь, зачем столь упорно сохранять память о ней буквально во всем? Зачем в таком случае приводить в дом другую женщину да еще закатывать ей скандалы, словно она виновата в живучести неприятных воспоминаний. На протяжении всей первой части романа очень хочется де Винтера отрезвляюще встряхнуть, чтобы он бросил свои капризы, не слишком подобающие немолодому уже дядечке. И только признание ставит всё на места. Впору удивиться, как, живя с таким грузом на совести, Максим вовсе не сошел с ума.
К слову, о визуализации персонажей. Ничего не могу с собой поделать, в образе главной героини и Максима мне упорно видятся Жужи Вагу и Сильвестр Собу из венгерского мюзикла. В постановке, насколько я могу судить, рассказчица вышла вполне каноничная: милая застенчивая девушка, которая в одночасье переросла свои страхи, повзрослела, став надежной моральной опорой для любимого. А вот Максим в исполнении Собу отличается от книжного прообраза: более неуравновешенный, нервный, постоянно на грани срыва (что он со свойственным ему мастерством и демонстрирует). Отчаяние и страх моментами становятся сильнее него, сильнее его английского воспитания. Он более открыт в выражении эмоций по сравнению с прототипом: если в романе де Винтер позволяет себе лишь короткие вспышки холодной ярости, и боль его можно прочесть по изменившемуся выражению глаз, то Максим-Собу страдает откровенно, с заламыванием рук, обращением взгляда к небесам, со срывами голоса. Кажется, Собу перенес в эту роль очень многое от страдальца Тибальта, но применительно к де Винтеру его подростковая манера истерить смотрится не очень.
Не припомню, когда последний раз я так остро, так мучительно переживала за героев; волновалась, будто это мне грозило неминуемое открытие улик и разоблачение. Задумаешься невольно, когда Максим собственной волей двигает расследование вперед, может быть, к виселице или пожизненному сроку, со спокойствием и достоинством, чего ему стоит это холодное аристократическое самообладание, оправдывающее его фамилию. Что происходит за бесстрастной, вежливо-отстраненной личиной? Вообще Максим меня откровенно раздражал до того момента, как признался в убийстве. В самом деле, если тебе так хочется забыть несчастливую любовь, зачем столь упорно сохранять память о ней буквально во всем? Зачем в таком случае приводить в дом другую женщину да еще закатывать ей скандалы, словно она виновата в живучести неприятных воспоминаний. На протяжении всей первой части романа очень хочется де Винтера отрезвляюще встряхнуть, чтобы он бросил свои капризы, не слишком подобающие немолодому уже дядечке. И только признание ставит всё на места. Впору удивиться, как, живя с таким грузом на совести, Максим вовсе не сошел с ума.
К слову, о визуализации персонажей. Ничего не могу с собой поделать, в образе главной героини и Максима мне упорно видятся Жужи Вагу и Сильвестр Собу из венгерского мюзикла. В постановке, насколько я могу судить, рассказчица вышла вполне каноничная: милая застенчивая девушка, которая в одночасье переросла свои страхи, повзрослела, став надежной моральной опорой для любимого. А вот Максим в исполнении Собу отличается от книжного прообраза: более неуравновешенный, нервный, постоянно на грани срыва (что он со свойственным ему мастерством и демонстрирует). Отчаяние и страх моментами становятся сильнее него, сильнее его английского воспитания. Он более открыт в выражении эмоций по сравнению с прототипом: если в романе де Винтер позволяет себе лишь короткие вспышки холодной ярости, и боль его можно прочесть по изменившемуся выражению глаз, то Максим-Собу страдает откровенно, с заламыванием рук, обращением взгляда к небесам, со срывами голоса. Кажется, Собу перенес в эту роль очень многое от страдальца Тибальта, но применительно к де Винтеру его подростковая манера истерить смотрится не очень.
пятница, 20 мая 2011
Listen how calmly I can tell you the whole story
вторник, 17 мая 2011
Listen how calmly I can tell you the whole story
ГОС СДАН
Преодолев очередной порог, значившийся в списке "серьезного" и "обязательного" и ощущая блаженную постстрессовую усталость, с радостным волнением предвкушаю, как займусь делами для души. Вчерашний вечер и сегодняшнее утро провела, приводя в порядок дневниковые - бумажные - записи, ибо больше всего не выношу хаоса в мыслях. Половину, конечно, упустила, откладывая во время подготовки к экзамену на потом, но это не страшно. Основное в памяти задержалось. В городе сейчас остро любимая мной пора - дожди, во дворах сумеречно от молодой зелени, резко и горько прорезает холодный воздух аромат черемухи, ночи все светлей и тревожней. И тонко вибрирует внутри творческое беспокойство. Одновременное "Я могу всё" и робость перед вдруг свалившейся свободой. В эти неуловимые дни хочется придать окончательную форму бесчисленным отрывкам-эскизам. Пусть исполнение окажется далеким от задуманного, но в него впитается эта сумеречная атмосфера, и когда чарующе-мрачноватая пора подойдет к концу (через неделю, день, час? Загадка в непредсказуемости), каждая начатая строка должна получить подобающее завершение. Исключительные слова на строго выверенных местах. После никакая правка станет невозможной, только огонь - потому чтоо ни будут отмечены двойным - непреодолимым - финалом.
четверг, 12 мая 2011
Listen how calmly I can tell you the whole story
Дорогой дневник,
наверное, я скоро сойду с ума. Никак не могу прекратить думать. Голова постоянно наполнена голосом, не одним, так другим. И еще песнями, слова которых не даются языку для повторения, но с уверенностью раздаются в черепной коробке, которая сейчас действительно кажется пустой гремучей коробкой и словно бы вот-вот лопнет.
Я всё чаще встречаю городские рассветы и знаю теперь, что первый свет оживает в четыре утра неширокой зеленоватой полосой напротив моего окна. Тем временем реальность торопливо проходит мимо. Каким-то чудом уже почти середина мая, еще немного - и середина года. А я хожу по улицам с ощущением стеклянного барьера, как обычно, далеко от внешнего, в мыслях-мыслях, и в сознании моем беседуют разные люди. Мир вокруг как-то недоступен для осязания.
Опасно заигралась. Снова. Необходимо запретить себе до времени это великолепное расстройство рассудка, но будет ли так же волнительно, когда можно будет вернуться?
наверное, я скоро сойду с ума. Никак не могу прекратить думать. Голова постоянно наполнена голосом, не одним, так другим. И еще песнями, слова которых не даются языку для повторения, но с уверенностью раздаются в черепной коробке, которая сейчас действительно кажется пустой гремучей коробкой и словно бы вот-вот лопнет.
Я всё чаще встречаю городские рассветы и знаю теперь, что первый свет оживает в четыре утра неширокой зеленоватой полосой напротив моего окна. Тем временем реальность торопливо проходит мимо. Каким-то чудом уже почти середина мая, еще немного - и середина года. А я хожу по улицам с ощущением стеклянного барьера, как обычно, далеко от внешнего, в мыслях-мыслях, и в сознании моем беседуют разные люди. Мир вокруг как-то недоступен для осязания.
Опасно заигралась. Снова. Необходимо запретить себе до времени это великолепное расстройство рассудка, но будет ли так же волнительно, когда можно будет вернуться?
суббота, 30 апреля 2011
Listen how calmly I can tell you the whole story
Наверное, правила уже всем знакомы. Вы продолжаете фразу "Карина и..." одним словом, а я объясняю, что бы это могло значить в семи пунктах.
От carottt@yandex.ru "Карина и весна":
читать дальше
От carottt@yandex.ru "Карина и весна":
читать дальше
пятница, 29 апреля 2011
Listen how calmly I can tell you the whole story
Пишет the Mocker:
Пишет =Утро=:
Пишет Zlotego Smok:
Пишет З. ГорынычЪ:
Пишет Loiso:
Гос Думой, благодаря «Единой России»,которая единогласно проголосовала «за», был принят закон,согласно которому, с 1 сентября 2011 г. среднее образование в России станет платным.Больницы, школы и детсады — перейдут с бюджетного финансирования на самоокупаемость. Государство будет оплачивать только определенный объем услуг.Ребенок сможет получить несколько базовых предметов. Речь идет о русском языке(2 часа в неделю),математике(2 часа в неделю), физической культуре(2 часа в неделю)и истории(1 час в неделю).А за такие предметы как информатика,физика, химия,рисование,музыка,биология и др.родителю придется заплатить.Стоимость обучения в месяц составит порядка 6-7 тысяч рублей.Это порядка 54-70 т.р в год и около 630 т.р за 11 лет обучения.Первые три класса остаются бесплатными.Из-за того,что у нас 40% населения живет за чертой бедности,большинство россиян будут безграмотными.Сельские школы новый закон просто уничтожит.Отметим,что при принятии этого решения мнения граждан РФ не учитывалось, их просто поставили перед фактом, что со следующего года им придется оплачивать обучение своих детей. Тем не менее, налоги гражданам никто снижать не собирается.
Listen how calmly I can tell you the whole story
Просто отмечаю мысли для себя, чтобы разобраться в произведении.
Роман очень в духе Ф.М.Д. - кажется, это один из немногих писателей, который так последовательно воспроизводит систему персонажей в каждом произведении. Всегда есть благородный, хотя и не слишком благочестивый, слегка неврастеничный главный герой. Его доброта и великодушие непременно проявляются в любви к увечной женщине (разумом, телом - а лучше и тем, и другим одновременно). Обязательно присутствует хитроумный антипод главного героя, подленькая змея в сиропе. Есть кто-нибудь "с идеей", немного зацикленный, но все же достаточно здравомыслящий в том смысле, что идет своим путем, стараясь держаться в стороне от конфликтов между ГГ и его зеркальным двойником. Есть благородная дама, питающая пристрастие к ГГ и как бы заранее оскорбленная фактом существования юродивой хромоножки. И в довершение - пестрая палитра разночинной швали, обожающей скандалы и алкоголь.
В этой книге почти каждый персонаж, кроме Верховенского-младшего, вызывает сочувствие и жалость. В Ставрогине есть что-то демоническое, байроновское. Я все думала, как определить суть этого персонажа, но он сам ее вывел в прощальном письме - "но к чему приложить эту силу - вот чего никогда не видел." Какое-то едва ли не сверхчеловеческое могущество, которое Ставрогин ощущал в себе, находило выход в нелепых, скандальных выходках, но со временем стало ясно, что растрачивать эту силу, таская уездных полковников за волосы - по меньшей мере глупо. Окружающий мир оказался слишком мелок для ставрогинского духа. Он мог бы делать добро, благодетельствуя обездоленных, или удариться в насилие черносотенных кружков - но все это не подходило мятущейся душе, ищущей более масштабного поля приложения силы. А пока она застаивалась в душе ядовитейшим сарказмом, веселой злобой и страданием. Мысль о спокойной жизни должна была быть физически противна Ставрогину. Невозможно добровольно погрузить себя в тихо-вязкую дрему обыкновенного обывательского существования - лучше умереть. Выбрать смерть - это тоже поступок.
Верховенский-младший. Наиболее отталкивающий персонаж, один-единственный из центральных героев, увы, оставшийся в живых. В нем можно даже не пытаться искать что-то положительное. С каждым выходом на сцену в нем открывается все больше и больше внутренней гнили. Сначала он вызывает лишь презрение, бесцеремонный хлыщ, умеющий улыбнуться кому надо и не брезгующий ролью шута, чтобы занять место в любимчиках. А потом открывается его истинное лицо, куда более отвратительное и страшное. Изощренный интриган, готовый запугивать и убивать, находящий особое удовольствие в том, чтобы унизить тех, кто его некогда превозносил. Хладнокровный, бессовестный образчик человека "новой формации".
Кириллов. Наверное, мой любимый персонаж. Вызывает симпатию своей прозорливостью, умением читать в душах и способностью без боязни и пощады говорить о людях правду. А еще тем, что его личные мании касались единственно его самого и никому не приносили вреда. Его странная, не по-русски построенная речь кажется более выразительной. Ницшеанец. Хотя безумный Фридрих вывел своего сверхчеловека только в 1883-1884, а "Бесы" написаны одиннадцатью годами раньше. "Всякий, кто хочет главной свободы, тот должен сметь убить себя." Только благодаря Кириллову мне стало понятно, что означает преодоление себя, которое проповедовал Заратустра, и как связаны смерть, отрицание Бога и себя и свобода.
Верховенский-старший. Описанием его нелегкого житья открывается роман - благодаря чему первые страниц сто приходится бороться с искушением бросить чтение, пока не заплевал книгу окончательно. Трудно представить существо более жалкое и презренное, чем Степан Трофимович. Трусливый приживальщик, буквально всем обязанный своей благодетельнице-генеральше, страдающий попеременно то приступами аристократической хандры, то манией величия, глупо-сентиментальный, мнительный, с претензией на понимание народной души. Чем-то напомнил Павла Петровича из "Отцов и детей", который жил "по принсипам" в стерильной среде дворянского поместья. Как он может знать народ, если наверняка элементарно не представляет, откуда на его столе берется хлеб насущный? Но чем дальше, тем больше он внушает некоторое уважение крепнущим характером. Конечно, его решения фантастичны и основаны на впечатлительности и художественности натуры, но по сравнению с изначальным размазанным состоянием и это прорыв. Когда он уходит из дому, за него становится страшно: как выживет этот великовозрастный ребенок, не имеющий реального представления об окружающем мире? Он безмерно нелеп и в то же время трогателен, когда с признательностью и восторгом лепечет книгоноше о будущей буколической жизни. Но никакой "будущей жизни" не случилось. Искренняя радость сопереживающего читателя от приезда генеральши ("Спасен! Спасен!") уступает место грусти. Верховенский умирает, но это него получилось, пожалуй, наиболее достойно.
Рискую сейчас сыграть роль Капитана Очевидность, но. Пророческий дар Достоевского кажется едва ли не сверхъестественным. Для человека незаурядных умственных способностей (а наличие таковых у Ф.М.Д. не подлежит сомнению), к тому же не понаслышке знакомого с деятельностью революционных кружков, предсказать взрыв народного недовольства, точнее, логически вывести возможность такового, не составит труда. Но предугадать, что в основу революции ляжет искоренение морали и чести - когда традиция уверенно предрекает счастье и обновление в огне. И это за 45 лет до.
Роман очень в духе Ф.М.Д. - кажется, это один из немногих писателей, который так последовательно воспроизводит систему персонажей в каждом произведении. Всегда есть благородный, хотя и не слишком благочестивый, слегка неврастеничный главный герой. Его доброта и великодушие непременно проявляются в любви к увечной женщине (разумом, телом - а лучше и тем, и другим одновременно). Обязательно присутствует хитроумный антипод главного героя, подленькая змея в сиропе. Есть кто-нибудь "с идеей", немного зацикленный, но все же достаточно здравомыслящий в том смысле, что идет своим путем, стараясь держаться в стороне от конфликтов между ГГ и его зеркальным двойником. Есть благородная дама, питающая пристрастие к ГГ и как бы заранее оскорбленная фактом существования юродивой хромоножки. И в довершение - пестрая палитра разночинной швали, обожающей скандалы и алкоголь.
В этой книге почти каждый персонаж, кроме Верховенского-младшего, вызывает сочувствие и жалость. В Ставрогине есть что-то демоническое, байроновское. Я все думала, как определить суть этого персонажа, но он сам ее вывел в прощальном письме - "но к чему приложить эту силу - вот чего никогда не видел." Какое-то едва ли не сверхчеловеческое могущество, которое Ставрогин ощущал в себе, находило выход в нелепых, скандальных выходках, но со временем стало ясно, что растрачивать эту силу, таская уездных полковников за волосы - по меньшей мере глупо. Окружающий мир оказался слишком мелок для ставрогинского духа. Он мог бы делать добро, благодетельствуя обездоленных, или удариться в насилие черносотенных кружков - но все это не подходило мятущейся душе, ищущей более масштабного поля приложения силы. А пока она застаивалась в душе ядовитейшим сарказмом, веселой злобой и страданием. Мысль о спокойной жизни должна была быть физически противна Ставрогину. Невозможно добровольно погрузить себя в тихо-вязкую дрему обыкновенного обывательского существования - лучше умереть. Выбрать смерть - это тоже поступок.
Верховенский-младший. Наиболее отталкивающий персонаж, один-единственный из центральных героев, увы, оставшийся в живых. В нем можно даже не пытаться искать что-то положительное. С каждым выходом на сцену в нем открывается все больше и больше внутренней гнили. Сначала он вызывает лишь презрение, бесцеремонный хлыщ, умеющий улыбнуться кому надо и не брезгующий ролью шута, чтобы занять место в любимчиках. А потом открывается его истинное лицо, куда более отвратительное и страшное. Изощренный интриган, готовый запугивать и убивать, находящий особое удовольствие в том, чтобы унизить тех, кто его некогда превозносил. Хладнокровный, бессовестный образчик человека "новой формации".
Кириллов. Наверное, мой любимый персонаж. Вызывает симпатию своей прозорливостью, умением читать в душах и способностью без боязни и пощады говорить о людях правду. А еще тем, что его личные мании касались единственно его самого и никому не приносили вреда. Его странная, не по-русски построенная речь кажется более выразительной. Ницшеанец. Хотя безумный Фридрих вывел своего сверхчеловека только в 1883-1884, а "Бесы" написаны одиннадцатью годами раньше. "Всякий, кто хочет главной свободы, тот должен сметь убить себя." Только благодаря Кириллову мне стало понятно, что означает преодоление себя, которое проповедовал Заратустра, и как связаны смерть, отрицание Бога и себя и свобода.
Верховенский-старший. Описанием его нелегкого житья открывается роман - благодаря чему первые страниц сто приходится бороться с искушением бросить чтение, пока не заплевал книгу окончательно. Трудно представить существо более жалкое и презренное, чем Степан Трофимович. Трусливый приживальщик, буквально всем обязанный своей благодетельнице-генеральше, страдающий попеременно то приступами аристократической хандры, то манией величия, глупо-сентиментальный, мнительный, с претензией на понимание народной души. Чем-то напомнил Павла Петровича из "Отцов и детей", который жил "по принсипам" в стерильной среде дворянского поместья. Как он может знать народ, если наверняка элементарно не представляет, откуда на его столе берется хлеб насущный? Но чем дальше, тем больше он внушает некоторое уважение крепнущим характером. Конечно, его решения фантастичны и основаны на впечатлительности и художественности натуры, но по сравнению с изначальным размазанным состоянием и это прорыв. Когда он уходит из дому, за него становится страшно: как выживет этот великовозрастный ребенок, не имеющий реального представления об окружающем мире? Он безмерно нелеп и в то же время трогателен, когда с признательностью и восторгом лепечет книгоноше о будущей буколической жизни. Но никакой "будущей жизни" не случилось. Искренняя радость сопереживающего читателя от приезда генеральши ("Спасен! Спасен!") уступает место грусти. Верховенский умирает, но это него получилось, пожалуй, наиболее достойно.
Рискую сейчас сыграть роль Капитана Очевидность, но. Пророческий дар Достоевского кажется едва ли не сверхъестественным. Для человека незаурядных умственных способностей (а наличие таковых у Ф.М.Д. не подлежит сомнению), к тому же не понаслышке знакомого с деятельностью революционных кружков, предсказать взрыв народного недовольства, точнее, логически вывести возможность такового, не составит труда. Но предугадать, что в основу революции ляжет искоренение морали и чести - когда традиция уверенно предрекает счастье и обновление в огне. И это за 45 лет до.
Listen how calmly I can tell you the whole story
