17:45

"Мой сахар - твой сахар, мутсера..."
Юзек просыпается среди ночи, хватает её за руку, тяжело дышит:
«Мне привиделось страшное, я так за тебя испугался…»
Магда спит, как младенец, улыбается во сне, не слышит.
Он целует её в плечо, идёт на кухню, щёлкает зажигалкой.

Потом возвращается, смотрит, а постель совершенно пустая,
- Что за чёрт? – думает Юзек. – Куда она могла деться?..
«Магда умерла, Магды давно уже нет», – вдруг вспоминает,
И так и стоит в дверях, поражённый, с бьющимся сердцем…

Магде жарко, и что-то давит на грудь, она садится в постели.
- Юзек, я открою окно, ладно? - шепчет ему на ушко,
Гладит по голове, касается пальцами нежно, еле-еле,
Идёт на кухню, пьёт воду, возвращается с кружкой.

- Хочешь пить? – а никого уже нет, никто уже не отвечает.
«Он же умер давно!» - Магда на пол садится и воет белугой.
Пятый год их оградки шиповник и плющ увивает.
А они до сих пор всё снятся и снятся друг другу.

(c) Елена Касьян

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
Не торопитесь уходить!
Постойте у открытой двери!
Нельзя же с легкостью забыть
Тех, кто вас любит, кто вам верит!

Не торопитесь отвергать,
Когда вам душу открывают...
Достаньте мудрости печать,
Сумейте просто промолчать!
Вы ведь сумеете, я знаю.

Не торопитесь разлюбить,
Все чувства сразу отвергая, -
Тепла вам может не хватить,
Чтоб отчужденья лед растаял.

Не торопитесь успевать,
Найдите миг остановиться!
А вдруг получится узнать
И там, где надо, появиться...

Не торопитесь все забыть,
От вздорной мысли отмахнуться...
Как нелегко все возвратить!
Как нелегко назад вернуться!

Переходи на сторону зла. У нас есть печеньки!
шуршащее, пыльное лето вползает в окно
в пустых кабинетах извечность казенной бумаги
слова высыхают, как трещины глиняной фляги
ты пишешь истории..жизни..не все ли равно?
за грязной решеткой ждет облачный серый конвой
лоскутное небо пришпилено наспех и криво
в ленивом глотке привокзального мутного пива
буксуют тональности мыслей, нарушивших строй
и сколько не ищешь, в тебе не осталось души
заметишь лишь хрупкую жалость детей и старушек,
пушистых деревьев, пластмассовых взглядов игрушек
знак равенства между твоим "не успел" и "спешил"
ты знаешь, как хочется плакать без всяких причин
когда в телефоне живет только прошлое время
когда будет страшно молчать не о том и не с теми
увидев еще один шаг в направленьи ночи

Как хорошо ты, о море ночное, —
Здесь лучезарно, там сизо-темно...
В лунном сиянии, словно живое,
Ходит, и дышит, и блещет оно...

На бесконечном, на вольном просторе
Блеск и движенье, грохот и гром...
Тусклым сияньем облитое море,
Как хорошо ты в безлюдье ночном!

Зыбь ты великая, зыбь ты морская,
Чей это праздник так празднуешь ты?
Волны несутся, гремя и сверкая,
Чуткие звезды глядят с высоты.

В этом волнении, в этом сиянье,
Весь, как во сне, я потерян стою —
О, как охотно бы в их обаянье
Всю потопил бы я душу свою...

Нежно-бесстрастная,
Нежно-холодная,
Вечно подвластная,
Вечно свободная.

К берегу льнущая,
Томно-ревнивая,
В море бегущая,
Вольнолюбивая.

В бездне рожденная,
Смертью грозящая,
В небо влюбленная,
Тайной манящая.

Лживая, ясная,
Звучно-печальная,
Чуждо-прекрасная,
Близкая, дальная...

Сладок всякому друг сердечным советом своим! Пр.27:9
Я встретил вас, и мой восторг воскрес,
И дрогнули обветренные губы:
«Быть рядом с вами — я сочту за честь.
Храни вас Бог, когда меня не будет».

Под куполом каштановых волос
Небесный лик был бледен и печален.
На мой некстати заданный вопрос
Вы удивлённо повели плечами.

Пока я жив, не будет злой молвы,
К святым устам не прикоснётся блудень.
Я счастлив тем, что есть на свете вы.
Храни вас Бог, когда меня не будет.

Задумавшись о чём-то иль о ком,
Вы равнодушно проходили мимо.
Красивой быть, я знаю, нелегко,
И всё-таки труднее быть любимым.

Сойдут снега, и отшумит вода,
Цветы завянут и умрут, как люди.
Невидимый, но с вами я всегда….
Храни вас Бог, когда меня не будет.

За тем, что мы не можем совершить, за тем, что мы не смеем полюбить, за тем, что потеряли в ожиданье придёт лишь новое паденье и страданье.
Осыпались листья над Вашей могилой,
И пахнет зимой.
Послушайте, мёртвый, послушайте, милый:
Вы всё-таки мой.

Смеётесь! - В блаженной крылатке дорожной!
Луна высока.
Мой - так несомненно и так непреложно,
Как эта рука.

Опять с узелком подойду утром рано
К больничным дверям.
Вы просто уехали в жаркие страны,
К великим морям.

Я Вас целовала! Я Вам колдовала!
Смеюсь над загробною тьмой!
Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала -
Домой.

Пусть листья осыпались, смыты и стёрты
На траурных лентах слова.
И, если для целого мира Вы мёртвы,
Я тоже мертва.

Я вижу, я чувствую, - чую Вас всюду!
- Что ленты от Ваших венков! -
Я Вас не забыла и Вас не забуду
Во веки веков!

Таких обещаний я знаю бесцельность,
Я знаю тщету.
- Письмо в бесконечность. - Письмо в беспредельность. -
Письмо в пустоту.


4 октября 1914


Сладок всякому друг сердечным советом своим! Пр.27:9
Наедине с тобою, брат,
Хотел бы я побыть:
На свете мало, говорят,
Мне остается жить!
Поедешь скоро ты домой:
Смотри ж... Да что? моей судьбой,
Сказать по правде, очень
Никто не озабочен.

А если спросит кто-нибудь...
Ну, кто бы ни спросил,
Скажи им, что навылет в грудь
Я пулей ранен был;
Что умер честно за царя,
Что плохи наши лекаря
И что родному краю
Поклон я посылаю.

Отца и мать мою едва ль
Застанешь ты в живых...
Признаться, право, было б жаль
Мне опечалить их;
Но если кто из них и жив,
Скажи, что я писать ленив,
Что полк в поход послали
И чтоб меня не ждали.

Соседка есть у них одна...
Как вспомнишь, ка́к давно
Расстались!.. Обо мне она
Не спросит... все равно,
Ты расскажи всю правду ей,
Пустого сердца не жалей;
Пускай она поплачет...
Ей ничего не значит!

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
* * *
статью моего знакомого миши
опубликовали в журнале "афиша"
под чужим именем
объединив ее со статьей какой-то девицы
(правда с его согласия)
а когда миша послал туда е-mail
в котором спросил
не полагается ли ему
какой-нибудь гонорар
за эту статью,
то из этого журнала
ему прислали ответ
с единственным словом -
"нет";
когда миша рассказал мне эту историю
я был в ярости от нее;
я сказал мише что на его месте
прекратил бы все
отношения с этим журналом
и что я послал бы их на хуй по телефону
чтоб получить
хоть какое-то удовлетворение;
а миша умный и сдержанный
он даже наверное
какую-то свою выгоду
из этой истории вынес;
миша все сделает как надо
в этой жизни,
а я так и буду
сидеть в говне
со своими принципами.

* * *
я с ужасом понял
что никого не могу утешить;
есть люди которые могут утешить меня;
один-два человека
не имеющие отношения к литературе;
а я не могу никого утешить
еще я почему-то не умею
описывать физическую боль
как именно болит у тебя голова
спрашивает мама
опиши свою боль
говорит она
ты же
литератор
а я не могу
описать собственную физическую боль
и значит тем более не могу описать
чужую боль и не могу
никого утешить
об этом еще георгий иванов писал
что литераторы больше не могут никого утешить
я думаю может быть они могут
что-то другое
(вполне возможно)
я правда не знаю что именно
но только не это;
почему-то литература ушла сейчас так далеко от читателя;
ему ведь все еще нужно чтоб описывали его страдания;
ему нужно
чтоб его пугали или смешили
а иногда
утешали
а литература предала читателя
а может и наоборот - читатель предал литературу -
он обменял ее на вульгарные развлечения
дешевые приключения
переключения
политика мистика
психология
компьютер
кинематограф
пляски святого Вита
дикие судороги обреченных
на краю преисподней огненной
геенны кипящей
и я думаю
что взаимное предательство произошло

©

01:49

Гейне

Veteran of a Thousand Psychic Wars
ГОНЕЦ

Гонец, скачи во весь опор
Через леса, поля,
Пока не въедешь ты во двор
Дункана-короля.

Спроси в конюшне у людей,
Кого король-отец
Из двух прекрасных дочерей
Готовит под венец.

Коль темный локон под фатой,
Ко мне стрелой лети.
А если локон золотой,
Не торопись в пути.

В канатной лавке раздобудь
Веревку для меня
И поезжай в обратный путь,
Не горяча коня.

я ранимый, не снимай с меня хитиновый покров
Лик ваш серебряный, как алебарда.
Жесты легки.
В вашей гостинице аляповатой
в банке спрессованы васильки.

Милый, вот что вы действительно любите!
С Витебска ими раним и любим.
Дикорастущие сорные тюбики
с дьявольски выдавленным голубым!

Сирый цветок из породы репейников,
но его синий не знает соперников.
Марка Шагала, загадка Шагала —
рупь у Савеловского вокзала!

Это росло у Бориса и Глеба,
в хохоте нэпа и чебурек.
Во поле хлеба — чуточку неба.
Небом единым жив человек.

Их витражей голубые зазубрины —
с чисто готической тягою вверх.
Поле любимо, но небо возлюблено.
Небом единым жив человек.

В небе коровы парят и ундины.
Зонтик раскройте, идя на проспект.
Родины разны, но небо едино.
Небом единым жив человек.

Как занесло васильковое семя
на Елисейские, на поля?
Как заплетали венок Вы на темя
Гранд Опера, Гранд Опера!

В век ширпотреба нет его, неба.
Доля художников хуже калек.
Давать им сребреники нелепо —
небом единым жив человек.

Ваши холсты из фашистского бреда
от изуверов свершали побег.
Свернуто в трубку запретное небо,
но только небом жив человек.

Не протрубили трубы господни
над катастрофою мировой —
в трубочку свернутые полотна
воют архангельскою трубой!

Кто целовал твое поле, Россия,
пока не выступят васильки?
Твои сорняки всемирно красивы,
хоть экспортируй их, сорняки.

С поезда выйдешь — как окликают!
По полю дрожь.
Поле пришпорено васильками,
как ни уходишь — все не уйдешь...

Выйдешь ли вечером — будто захварываешь,
во поле углические зрачки.
Ах, Марк Захарович, Марк Захарович,
все васильки, все васильки...

Не Иегова, не Иисусе,
ах, Марк Захарович, нарисуйте
непобедимо синий завет —
Небом Единым Жив Человек.

Veteran of a Thousand Psychic Wars
ПРОЩАНИЕ
Если умру я -
не закрывайте балкона.

Дети едят апельсины.
(Я это вижу с балкона.)

Жницы сжинают пшеницу.
(Я это слышу с балкона.)

Если умру я -
не закрывайте балкона.

читать дальше

Мой друг, никогда не грусти... (с)
Послушай, брат, пред нами мир
Звенит сплетением путей,
Чтоб не увязнуть в пустоте,
Один из множества прими.
Есть в их числе дорога зла,
И путь покоя и тепла,
И поиск гордой правоты,
И свет всесилия мечты,
Есть путь закона и клинка,
И скорбный путь еретика,
И долго пророка - жечь сердца,
И чудотворный дао певца.
Тропа войны - остынь в крови,
И путь спасительной любви,
Дорога веры, жажда знать...
Что толку все перечислять?
Послушай, брат, дано судьбой
Живущим право выбирать
Стезю и цель, мечту и боль,
И выбор истинной считать.
Но как понять - где свет, где мрак,
Кому сподвижник ты и враг?
Как различить добро и зло,
Попавшись в сети мудрых слов?
Ведь проповедники сильны
У той и этой стороны.
Кого отринуть, что принять?
Как трудно это - выбирать!
Какую цель назвать своей.
Когда вопроса нет важней?
Ни слов не слушайся, ни цен -
Судить по средствам стоит цель.

being nice sucks.
Осень, осень, детская шарманка.
Нелепый и фальшивый звук.
Он меня целует. Зонтик и перчатки
Неловко падают из рук.

Вечер свечек, хризантем и джаза.
Назавтра мы идем в кино,
Кажется, на Фосса. И перед сеансом
Фойе пустынно и темно.

Вдруг, отражаясь в зеркалах,
Я вижу страх в своих глазах,
А в его глазах - небеса.
И отражаясь в небесах,
Ни словом не могу сказать,
Ни пером потом описать,
Что, отражаясь в зеркалах,
Я вижу дым в своих глазах,
И огонь я вижу в других.
И, отражаясь в том огне,
Я вижу, но как бы на дне,
Все тот же страх в своих глазах.

Осень, осень, пестрая игрушка.
Мелодий давних дивный круг.
Гуси, утки, прочие кукушки
Привычно двинулись на юг.

Розы. Каллы. Длинный звон бокалов...
Мы оба в облаке из снов.
Но снова осень проститься нам сказала,
Так все подстроив вновь и вновь,

Что, отражаясь в зеркалах,
Я вижу страх в своих глазах,
А в его глазах - небеса.
И отражаясь в небесах,
Ни словом не могу сказать,
Ни пером потом описать,
Что, отражаясь в зеркалах,
Я вижу дым в своих глазах,
И огонь я вижу в других.
И, отражаясь в том огне,
Я вижу, но как бы на дне,
Все тот же страх в своих глазах.

Осень. Осень. Глупая игрушка.
Где ты, мой друг, и ты, мой друг?
Вновь меня целуют в губы и послушно
Перчатка падает из рук.

Сколько тысяч лет танцуют листья
Все тот же медленный фокстрот!
Снова осень в дверь мою стучится.
Зачем? - я знаю наперед...

И отражаясь в зеркалах,
Я вижу дым в своих глазах,
И огонь я вижу в других.
И, отражаясь в том огне.
Я вижу, но как бы во сне.
Увы и ах, - все тот же страх.

being nice sucks.
Недотрога, тихоня в быту,
Ты сейчас вся огонь, вся горенье,
Дай запру я твою красоту
В темном тереме стихотворенья.

Посмотри, как преображена
Огневой кожурой абажура
Конура, край стены, край окна,
Наши тени и наши фигуры.

Ты с ногами сидишь на тахте,
Под себя их поджав по-турецки.
Все равно, на свету, в темноте,
Ты всегда рассуждаешь по-детски.

Замечтавшись, ты нижешь на шнур
Горсть на платье скатившихся бусин.
Слишком грустен твой вид, чересчур
Разговор твой прямой безыскусен.

Пошло слово любовь, ты права.
Я придумаю кличку иную.
Для тебя я весь мир, все слова,
Если хочешь, переименую.

Разве хмурый твой вид передаст
Чувств твоих рудоносную залежь,
Сердца тайно светящийся пласт?
Ну так что же глаза ты печалишь?

1956

Борис Пастернак

За тем, что мы не можем совершить, за тем, что мы не смеем полюбить, за тем, что потеряли в ожиданье придёт лишь новое паденье и страданье.
“O Captain! My Captain!..”

О Captain! my Captain! our fearful trip is done,
The ship has weather'd every rack, the prize we sought is won,
The port is near, the bells I hear, the people all exulting,
While follow eyes the steady keel, the vessel grim and daring;
But О heart! heart! heart!
O the bleeding drops of red,
Where on the deck my Captain lies,
Fallen cold and dead.

О Captain! my Captain! rise up and hear the bells;
Rise up-for you the flag is flung-for you the bugle trills,
For you bouquets and ribbon'd wreaths-for you the shores
a-crowding,
For you they call, the swaying mass, their eager faces turning;
Here Captain! dear father!
This arm beneath your head!
It is some dream that on the deck,
You've fallen cold and dead.

My Captain does not answer, his lips are pale and still,
My father does not feel my arm, he has no pulse nor will,
The ship is anchor'd safe and sound, its voyage closed and done,
From fearful trip the victor ship comes in with object won;
Exult О shores, and ring О bells!
But I with mournful tread,
Walk the deck my Captain lies,
Fallen cold and dead.

23:14

Н. Оцуп

За тем, что мы не можем совершить, за тем, что мы не смеем полюбить, за тем, что потеряли в ожиданье придёт лишь новое паденье и страданье.
* * *

Теплое сердце брата укусили свинцовые осы,
Волжские нивы побиты желтым палящим дождем,
В нищей корзине жизни - яблоки и папиросы,
Трижды чудесна осень в белом величьи своем.

Медленный листопад на самом краю небосклона,
Желтизна проступила на теле стенных газет,
Кровью листьев сочится рубашка осеннего клена,
В матовом небе зданий желто-багряный цвет.

Желто-багряный цвет всемирного листопада,
Запах милого тленья от руки восковой,
С низким поклоном листья в воздухе Летнего Сада,
Медленно прохожу по золотой мостовой.

Тверже по мертвым листьям, по савану первого снега,
Солоноватый привкус поздних осенних дней,
С гиком по звонким камням летит шальная телега,
Трижды прекрасна жизнь в жестокой правде своей.

30 августа 1921

За тем, что мы не можем совершить, за тем, что мы не смеем полюбить, за тем, что потеряли в ожиданье придёт лишь новое паденье и страданье.
Любовники

Любовь их душ родилась возле моря,
В священных рощах девственных наяд,
Чьи песни вечно-радостно звучат,
С напевом струн, с игрою ветра споря.

Великий жрец… страннее и суровей
Едва ль была людская красота,
Спокойный взгляд, сомкнутые уста
И на кудрях повязка цвета крови.

Когда вставал туман над водной степью,
Великий жрец творил святой обряд,
И танцы гибких, трепетных наяд
По берегу вились жемчужной цепью.

Средь них одной, пленительней, чем сказка,
Великий жрец оказывал почёт;
Он позабыл, что красота влечёт,
Что опьяняет красная повязка.

И звёзды предрассветные мерцали,
Когда забыл великий жрец обет;
Её уста не говорили «нет»,
Её глаза ему не отказали.

И, преданы клеймящему злословью,
Они ушли из тьмы священных рощ
Туда, где их сердец исчезла мощь,
Где их сердца живут одной любовью.

Я гениям не конкурент. И не любитель пышных фраз.(с)
Мне снился сон.
Я был мечом.
В металл холодный заточен,
Я этому не удивлялся.
Как будто был здесь ни при чем.

Мне снился сон. Я был мечом.
Взлетая над чужим плечом,
Я равнодушно опускался.
Я был на это обречен.

Мне снился сон. Я был мечом.
Людей судьей и палачом.
В короткой жизни человека
Я был последнею свечой.

В сплетенье помыслов и судеб
Незыблем оставался я.
Как то, что было, есть и будет,
Как столп опорный бытия.

Глупец! Гордыней увлечен,
Чего хотел, мечтал о чем?!.
Я был наказан за гордыню.
...Мне снился сон. Я был мечом.

"Не важно,что люди думают обо мне,важно что я думаю о людях"
Одинокая птица над полем кружит.
Догоревшее солнце уходит с небес.
Если шкура сера и клыки что ножи,
Не чести меня волком,стремящимся в лес.
Лопоухий щенок любит вкус молока,
А не крови, бегущей из порванных жил.
Если вздыблена шерсть, если страшен
оскал,
Расспроси-ка сначала меня, как я жил.
Я в кромешной ночи, как в трясине, тонул,
Забывая, каков над землей небосвод.
Там я собственной крови с избытком хлебнул-
До чужой лишь потом докатился черёд.
Я сидел на цепи и в капкан попадал,
Но к ярму привыкать не хотел и не мог.
И ошейника нет, чтобы я не сломал,
И цепи, чтобы мой задержала рывок.
Не бывает на свете тропы без конца
И следов, что навеки ушли в темноту,
и еще не бывает, чтоб я стервеца
Не настиг на тропе и не взял на лету.
Я бояться отвык голубого клинка
И стрелы с тетивы за четыре шага.
Я боюсь одного- умереть до прыжка,
Не услышав, как лопнет хребет у врага.
Вот бы где-нибудь в доме светил огонек.
Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке...
Я бы спрятал клыки и улегся у ног.
Я б тихонько притронулся к детской щеке.
Я бы верно служил, и хранил, и берёг-
Просто так, за любовь! - улыбнувшихся мне...
Но не ждут, и по-прежнему путь одинок,
И охота завыть, вскинув морду к луне.