Tot zu sein ist komisch. (с)
воспоминания Это было лет десять назад. Но помню все, как вчерашний день. В точности, до деталей. Настолько отчетливо, что кажется нереальным, иллюзорным, простым туманом...
Домик. Улочка по берегу реки. Маймушка бежит, как и каждый свой день. Омывает камни, ветви ив, которые, словно специально никнут к воде, берега, крутые, обрывами тонущие в омутах, и пологие, легкой галькой ныряющие в волну. На мелководье плещутся стайки селемов. По глубине прячутся щуки. Перезвоном разносится щебетание птиц.
Домик. Слегка покосившийся забор, снизу оплетенный вьюнком и завоеванный пушистым мокрым мхом. Вдоль деревянного настила дорожки высится сарай, такой же покосившийся и серый. Небольшой дворик, будка, мохнатый барбос. Собака отрешенно рычит на каждого и не на кого конкретно.
Домик. Маленький, бревенчатый. Побелен сотни раз и на столько же омыт дождями. Дверь обита снаружи для тепла и внушительности. Внутри пахнет смертью.
Покойник лежит в гробу, занимая почти все свободное пространство маленькой кухоньки. За стенкой, видимо в комнате, мерно тикают часы. Ребенок.... десять лет. Мать не плачет. Слез нет. Лишь шепчет: «Как же мы это, Женечка, не уследили... Женечка, прости, золотце...». Воет с надрывам. Жуткое зрелище — сухие, покрасневшие от бессонных ночей и бесконечных слез, глаза и протяжный, какой-то по-звериному дикий вой. Бабули, которые приходят не понятно за чем, наперебой советуют: «Поплачь, родимая. Так оно легче.» Другие перешептываются о причине смерти мальчика. Опухоль мозга...
Женя лежит глухой ко всему. Бледное, чуть зеленоватое лицо. Венчик на лбу с еле видным крестом. Руки на груди. Губы, словно восковые, блестят в свете, который проникает из-за завешенного окна.
Нам, детям, и интересно, и страшно, и грустно, и жалко одновременно. Не могу выносить горе матери. Не знаю почему, но всегда могла «слышать» чувства людей. Выхожу. За мной тянутся остальные ребятишки. Идем на берег.
Аленка сидит одна на эстакаде. Смотрит на скалистый склон горы.
Подсаживаюсь к ней и молчу.
-А он... Женька. Обещал, что этим летом мы обязательно полазим в пещерах.
У Аленки красные глаза, но такие же сухие, как и у Жениной матери. Она плакала, наверное, всю ночь.
-Он был моим лучшим другом.
Она прячет лицо в коленях.
Нам всем по десять лет, но почему такая разница? Ребятня-одноклассники не плачут, потому что для ребенка смерть это что-то далекое нереальное. Я не плачу, потому что я Женю не знала. Аленка — потому что знала слишком хорошо.
Тупая боль. Я чувствую ее всем существом. Но бросить сейчас Аленку одну... Знаешь, ты для меня тоже лучший друг, Алена. Поэтому я буду с тобой до конца.
-А еще, мы бы летом сходили на рыбалку к трубам...
-Там селемы хорошо клюют.
-Да.
-А можно было сплавиться от мостов.
-Да, можно. Жене бы понравилось.
Чувствую, как боль утихает.
-Пойдем в дом....
Аленка встает. Всей ватагой ребятня шагает к дому.
Вынос. Медленно идем за машиной. С УАЗика бросают цветы и еловые ветки. Кто-то сразу же бросается потоптаться на них. Взрослые шипят: «Нельзя! Что делаете!?» Читают нотацию о том, как опасно наступать на ветку покойника — обязательно умрешь или заболеешь. Дети пугаются и притихают.
На кладбище свежая могила пахнет сыростью. Глина вперемешку с сероватой землей и дерном. Отовсюду несут венки, цветы, конфеты. Самые рослые берут гроб и два полотенца. Последнее прощание. Последние поцелуи. Последние слова. Аленка, белее Жени. Наклоняется, шепчет что-то, быстро касается губами лба. Мать, словно застыла в каком-то гипнотическом сне. Пустые глаза. Лицо окаменело, лишь дрожат губы. Такие белые. Вот гроб опускают. Раздается дикий вопль: «Женеечкаа! Куда! Отдайте! С ним... Женечка, прости, сыночка! Ты ж один у меняаа!» Ее держат несколько пар рук, пока комья земли засыпают узкую яму. Сровняли холмик. Мать снова замерла в странной позе. Многие плачут. Кто-то ушел, не в силах терпеть.
Оградку ставят сразу. Горой наложены венки и цветы. Памятник с фотографией: детское, такое веселое лицо, ямочки на щеках. Не скажешь, что Женя уже болел, когда его снимали.
По-маленьку все разбредаются. Еще поминки.
Детям раздают, уже дома, игрушки. «Женя был бы рад» - вздыхает мать. Их немного, но каждому хватает. Беру себе лишь одну. Рыбку, сплетенную из капельниц. Зеленовато-синюю, как вода. Люди, что проводят в больницах половину, а то и всю жизнь достигают в деле плетения вершин, передают знания и навыки другим. Вот и рыбка была сплетена Женей. Казалось, она вобрала в себя все тепло, всю жажду жить и всю веру в хорошее. Такая родная... Словно и Женя мне родной.
-Ален, бери ты.
Аленка качает головой.
-Ты ее выбрала... Нет, Женя решил ее тебе подарить. Она твоя теперь.
P.S.
Рыбка до сих пор у меня.
Домик. Улочка по берегу реки. Маймушка бежит, как и каждый свой день. Омывает камни, ветви ив, которые, словно специально никнут к воде, берега, крутые, обрывами тонущие в омутах, и пологие, легкой галькой ныряющие в волну. На мелководье плещутся стайки селемов. По глубине прячутся щуки. Перезвоном разносится щебетание птиц.
Домик. Слегка покосившийся забор, снизу оплетенный вьюнком и завоеванный пушистым мокрым мхом. Вдоль деревянного настила дорожки высится сарай, такой же покосившийся и серый. Небольшой дворик, будка, мохнатый барбос. Собака отрешенно рычит на каждого и не на кого конкретно.
Домик. Маленький, бревенчатый. Побелен сотни раз и на столько же омыт дождями. Дверь обита снаружи для тепла и внушительности. Внутри пахнет смертью.
Покойник лежит в гробу, занимая почти все свободное пространство маленькой кухоньки. За стенкой, видимо в комнате, мерно тикают часы. Ребенок.... десять лет. Мать не плачет. Слез нет. Лишь шепчет: «Как же мы это, Женечка, не уследили... Женечка, прости, золотце...». Воет с надрывам. Жуткое зрелище — сухие, покрасневшие от бессонных ночей и бесконечных слез, глаза и протяжный, какой-то по-звериному дикий вой. Бабули, которые приходят не понятно за чем, наперебой советуют: «Поплачь, родимая. Так оно легче.» Другие перешептываются о причине смерти мальчика. Опухоль мозга...
Женя лежит глухой ко всему. Бледное, чуть зеленоватое лицо. Венчик на лбу с еле видным крестом. Руки на груди. Губы, словно восковые, блестят в свете, который проникает из-за завешенного окна.
Нам, детям, и интересно, и страшно, и грустно, и жалко одновременно. Не могу выносить горе матери. Не знаю почему, но всегда могла «слышать» чувства людей. Выхожу. За мной тянутся остальные ребятишки. Идем на берег.
Аленка сидит одна на эстакаде. Смотрит на скалистый склон горы.
Подсаживаюсь к ней и молчу.
-А он... Женька. Обещал, что этим летом мы обязательно полазим в пещерах.
У Аленки красные глаза, но такие же сухие, как и у Жениной матери. Она плакала, наверное, всю ночь.
-Он был моим лучшим другом.
Она прячет лицо в коленях.
Нам всем по десять лет, но почему такая разница? Ребятня-одноклассники не плачут, потому что для ребенка смерть это что-то далекое нереальное. Я не плачу, потому что я Женю не знала. Аленка — потому что знала слишком хорошо.
Тупая боль. Я чувствую ее всем существом. Но бросить сейчас Аленку одну... Знаешь, ты для меня тоже лучший друг, Алена. Поэтому я буду с тобой до конца.
-А еще, мы бы летом сходили на рыбалку к трубам...
-Там селемы хорошо клюют.
-Да.
-А можно было сплавиться от мостов.
-Да, можно. Жене бы понравилось.
Чувствую, как боль утихает.
-Пойдем в дом....
Аленка встает. Всей ватагой ребятня шагает к дому.
Вынос. Медленно идем за машиной. С УАЗика бросают цветы и еловые ветки. Кто-то сразу же бросается потоптаться на них. Взрослые шипят: «Нельзя! Что делаете!?» Читают нотацию о том, как опасно наступать на ветку покойника — обязательно умрешь или заболеешь. Дети пугаются и притихают.
На кладбище свежая могила пахнет сыростью. Глина вперемешку с сероватой землей и дерном. Отовсюду несут венки, цветы, конфеты. Самые рослые берут гроб и два полотенца. Последнее прощание. Последние поцелуи. Последние слова. Аленка, белее Жени. Наклоняется, шепчет что-то, быстро касается губами лба. Мать, словно застыла в каком-то гипнотическом сне. Пустые глаза. Лицо окаменело, лишь дрожат губы. Такие белые. Вот гроб опускают. Раздается дикий вопль: «Женеечкаа! Куда! Отдайте! С ним... Женечка, прости, сыночка! Ты ж один у меняаа!» Ее держат несколько пар рук, пока комья земли засыпают узкую яму. Сровняли холмик. Мать снова замерла в странной позе. Многие плачут. Кто-то ушел, не в силах терпеть.
Оградку ставят сразу. Горой наложены венки и цветы. Памятник с фотографией: детское, такое веселое лицо, ямочки на щеках. Не скажешь, что Женя уже болел, когда его снимали.
По-маленьку все разбредаются. Еще поминки.
Детям раздают, уже дома, игрушки. «Женя был бы рад» - вздыхает мать. Их немного, но каждому хватает. Беру себе лишь одну. Рыбку, сплетенную из капельниц. Зеленовато-синюю, как вода. Люди, что проводят в больницах половину, а то и всю жизнь достигают в деле плетения вершин, передают знания и навыки другим. Вот и рыбка была сплетена Женей. Казалось, она вобрала в себя все тепло, всю жажду жить и всю веру в хорошее. Такая родная... Словно и Женя мне родной.
-Ален, бери ты.
Аленка качает головой.
-Ты ее выбрала... Нет, Женя решил ее тебе подарить. Она твоя теперь.
P.S.
Рыбка до сих пор у меня.
@темы: Проза
