-Хочу умереть, - повторяю я, - хочу умереть, - и так пятьдесят раз за день, пока папа сидит у постели и перебирает мои золотые волосы. Бедный, он, наверно, устал и с толку сбился, потому что ничего другого я ему не говорю уже два дня, зато эти два дня он от меня и не отходит.
читать дальше-Почему же... - очередной раз произносит папа, и я (если он от безысходности готов заплакать) говорю: "Все не так плохо... Это же просто желание." И тогда он улыбается.
Я не знаю, понимает ли папка, что это прикол. Просто я это несерьезно говорю, а так, все как-то само началось.
Мы сидели у него дома и разговаривали. Он немного поспрашивал про учебу, про друзей школьных(которых помнил), а я отвечал. Старался рассказывать весело, и потому в меру шутил. В общем, старался сделать беседу естественной. Чтобы было не подозрительно, рассказывал и про плохое. Например, про моего друга Влада.
Мы с Владом давным-давно дружили, с класса третьего, а сейчас перестали. Я даже сам не знаю почему, стали словно чужими. Я ему даже «привет» сказать не могу, мне неловко становится. А Влад словно не понимает, - и за парту ко мне садится, и вместе домой ходит. А я устал притворяться, что мне такое общение приятно. Надоело ему «привет» говорить и смотреть в его красивое лицо.
Папа сказал, что мы просто растем, и все пройдет, - будто все так просто. Потом я на чай подул, и он мне сразу: «Не показывай себя деревенщиной". А я ему сказал:"Умников никто не любит". Папа промолчал, спасибо ему хоть на этом, но всем своим видом дал понять: «Умников не любят только дураки". Точнее, он поглядел на меня так, словно я был бездомной собачонкой, забредшей к нему на чай.
Этот диалог длился всего минуту, наверное, даже полминуты. Последний укоризненный взгляд, - и мы опять непринужденно разговаривали. Все весело, все немножко грустно и все в меру. Папа умеет вести такие разговоры, - все-таки помимо меня у него еще четверо детей. Жалко, что я их плохо знаю. И потому, тогда я его осторожно спросил: "Как там Алексей? Сдал экзамены?"
Я долго думал, как сказать: "Твой старший сын" или "Алексей" (вариант "Леша" я вообще не рассматривал, потому что это было бы слишком нежно). Про сына мне казалось слишком банально - и даже по-женски, словно из сериала, поэтому я и сказал "Алексей".
На папином лице отразилось замешательство, словно он не понял, о ком я говорю, или, может, из-за чего-то другого, а я тут же пожалел о сказанном. "Да, сдал, он ведь неплохо учился", - произнес папа. То, с какой осторожностью он сказал эти пять слов, сильно задело меня. "Считает, наверно, что я завидую его глупому сыну...Да чему тут завидовать, - подумалось в ту секунду. - Как будто кто-то всерьез рассматривал его результаты... при таком-то богатом папе". Через мгновенье я поймал себя на мысли, что если бы и у меня был такой отец, то... Но это было уже совсем смешно.
Я надеюсь, что эти эмоции не читались по-моему лицу, и следующее папа сказал просто так:
"Я понимаю, что тебе сейчас очень тяжело, и со мной, мы ведь еще плохо друг друга знаем... И с твоей мамой, все-таки человек она не простой, не смотря на это тебе нужно идти вперед, а не тянуться назад. Нужно постараться быть лучшим..."
Так же я надеюсь, что папа не знал и о моей сложной школьной ситуации, которая могла бы вынудить его на данную речь.
"...стараться понимать, а не бороться против всех, и главное..."
Дело в том, что учился я раньше не плохо, даже носил классный журнал. А сейчас как-то перестало получаться. И сложные предметы начались, и времени гораздо меньше. У меня столько двоек в журнале появилось, что мне его противно таскать было. Я и сказал ребятам: «Выбирайте себе нового старосту, мне уже все равно." Одноклассники так удивились, что я побоялся, не будут ли они потом называть меня чокнутым. Но, несмотря на это, завязался тихий спор: кому же эту должность сплавить. Только Влад сказал всем: "Подождите! - и уже мне, - Объяснись, может, кто-то хочет отнять у тебя это право? И ты подставляешься?" Честное слово, такой клоун... Я смеялся так, что пришла даже завуч из соседнего кабинета; она думала, - я лопну от смеха. А мне этот журнал ни с пятерками, ни с двойками не нужен.
Папа тем временем подводил итоги: "...вырастишь большой, поймешь, что это такое, а я вряд ли тебе сейчас смогу объяснить..."
И я повторил за ним: «Пойму, когда вырасту..." Мне так всегда мама говорит, только не как папа, подразумевающий что-то ему одному понятное, а намекая на вещи, которые мне еще рано знать. Все-таки, они очень разные, и я на них, вроде как, совсем не похож. И соединяет нас лишь то, что папа мне биологический отец, а мама меня в школу записывала и водила в детсадик. Она мне не родная мать, но по жизни очень часто приходилось слышать что-то вроде: «Ах, как он на тебя похож!», «Ты немножко его старшая сестра, немножко мама, вообще просто похожа...» и прочее. И те же люди, узнавая маму получше, твердили ей: "Посмотри, какое он у тебя золото, сам все делает, без напоминаний ", "Растет как трава, но не трава ведь", "Похвали его хоть раз...". Все мамины друзья, все ее ухажеры беспокоились обо мне, часто приносили сладкое. Они видели, что она не может быть хорошей матерью. Принимать подарки было приятно, но когда я понял причину их нежности, было обидно за глупую маму. Папа тоже ее недооценивает.
"О чем думаешь?" – внезапно сказал он, что по мне мурашки пробежались.
"Мы, наверно, уже минут пять молчим," - подумал я, и хотел что-то сказать, но не придумал что. И еще, мой рот наполнился липкой слюной от шоколадки, которую я ел. И почему-то вспомнились наши школьные соревнования, где один мальчик, Дима, пробежав стометровку, целовался с одной девочкой, и я просто уже не мог думать об отце, и о чем с ним разговаривать. Я вспоминал, как тот мальчик, весь потный, добившись первого места, словно пытался проглотить девочкино лицо, а она (когда могла) твердила его имя. Они не стеснялись, потому что из учителей присутствовал только физрук, а он сказал: «Так и надо!». И я вспомнил, как мне было противно и захотелось убежать и выплакаться, и попросить маму остаться все-таки с тем хорошим парнем, который приходил в воскресенье. Он мне понравился больше предыдущих, не знаю почему.
А потом я пожал Диме руку и сказал: "Молодец, не подвел класс," - и улыбнулся. А он мне ответил: "Так и надо, растяпа!"
А еще вспомнилось, как одна девочка вышла к доске, кто-то захихикал, и мне почему-то показалось, что она волшебница...
Но тут папа сказал: "Ты уже засыпаешь... я отвезу тебя домой." Он произнес это с нежностью, и я на самом деле засыпал на диване.
Папа повторил: "Поднимайся, твоя мама будет волноваться, если ты останешься у меня". Я опять промолчал. Папа повторил в третий раз, и, когда я снова ничего не ответил, он, видимо, решил отнести меня до машины. Но как только его руки коснулись моего тела, я сказал: "Папа, мне нельзя домой." Конечно, никто не запрещал туда возвращаться, я сам не хотел: там опять мама со своим другом, и они будут шуметь.
"Папа, я не хочу домой," - сказал я. Из глаз покатились слезы, но он уже тащил меня к машине. "Я же сказал нет, не хочу", - повторял я, а он говорил лишь: "Успокойся, успокойся." Мы уже были на улице, и с неба падал первый снег, такой ранний – был октябрь.
"Я умру, если ты не отпустишь меня!" - закричал я. И папа наконец-то поставил меня на землю. А я подумал: какой он мне отец, - он ничего не знает ни обо мне, ни о моей матери, он мне никто.
Папа вытирал мое мокрое лицо, и успокаивал меня, а потом спросил: "Чего ты хочешь? Я могу тебе это дать?"
А мне нечего не хотелось, а в особенности жить, вот я и сказал: "Я хочу умереть."
И словно что-то произошло внутри меня, очень сложно стало говорить какие-то другие слова, и я больше ничего не говорил.
Я слышу, как папа кому-то говорит:
-Он наконец-то заснул. Надеюсь, завтра он успокоится.
А я на самом деле засыпаю.
И мне снится, что папа и завтра пришел.