Ага. Чуть не забыла четырехтомник Ольги Седаковой, с которого все началось. Это значит, что невпихуемое осталось невпихуемым, и к трем рюкзакам прибавится пакет.
Чувствую себя погорельцем и скитальцем.

Два с половиной часа сна лучше, чем ничего. Я потом еще наворую коротких отрезков. Будет нормально.

Кто не был мной последние полчаса, тот мало знает о впихивании невпихуемого.
4.44
Победа.

Лишь бы не разошлись молнии на рюкзаках.
Лишь бы дотащить.
Лишь бы не было снова тридцатиградусной жары.

Мокрая.

Пиджак в зубах потащу, не иначе.

Начало четвертого ночи. Надо собирать рюкзаки. Надо думать. Плакать не надо, плакать не о чем. И хватит. Я возвращаюсь из Москвы домой. Дома нет папы. Это невыносимо пусто и больно, что бы мне временами ни казалось. Мне пять лет, у меня содраны коленки, мне купили новое платье. Мне почти двадцать семь. Пластырь на левой ладони. Нет никого, кто купит мне платье. Мне не нужно платье. Мне нужно вернуться куда-то, где есть папа. Но некуда возвращаться. Мне почти двадцать семь, я сижу на Чистопрудном бульваре, спиной к первой попавшейся стене, вою, ничего не понимаю, цепляюсь за родное теплое, правила и теория относительности летят к чертям. Я перестала смотреться в зеркала вблизи. Перестала вглядываться. Я смотрюсь в витрины и окна. Уже давно. А если забудусь по неосторожности, на меня взглянут в упор папины светлые глаза с незнакомого женского лица, потом я моргну, и глаза окажутся чужими, а лицо моим. Я бесконечно благодарна тем, кто не знает об этом. Кто видит именно мои глаза на моем лице - и не более. Ну вот. Я смогла это рассказать. И очень стыдно и неловко, когда "здесь и сейчас" не является частью "всегда", когда я рядом с конкретным человеком, а на самом деле где-то еще. И не совсем с ним. Есть такая сказка: мальчик отрезал от себя куски и скармливал птицам, которые несли его... забыла куда. Надо собирать рюкзаки. Посчитала книги, их двадцать три. Плюс электронная читалка. И еще три книгоравных блокнота.

Кажется, я всегда где-то еще. С кем-то еще, про кого-то еще.
И зависаю в себе, как вирусный виндоус.

Шампанское поверх кофе поверх концерта Лоры и Чешира. Рука поверх руки. Такой день. Половину рассказать, половину оставить себе. Последний аккорд самый сильный. Торен правильно заметил: я была закрыта. А как приоткрылась, так распахнулась, была вспорота, вывернута и вытряхнута. На пол высыпалась молодость, такая маленькая и трогательная, что я в нее почти не верю. Разрозненные чувства, прыгающие, как каучуковые шарики. Я подпевала песням, я была глаза, ладонь и сердце. И если потом все и получилось правильно, то не благодаря мне.

А скорее вопреки.

Люди. Меня держат люди.

Возможно, я преувеличиваю и держусь сама. Но факт в том, что если я сейчас упаду, я не уверена, что поднимусь.
Падать нельзя.

- - - - - - - - - - - - - - - - -

Или вот.
Думаю: я у тебя есть. А есть ли ты у меня, спрашивать не стану. Решу сама. Себе. Сама отмерю, сама отрежу, потом посмотрим.

Не знаю, чего жду.

Думаю: а ну его все. Ни один ты не должен пострадать.

Ничего не жду. Надеюсь, что ничего не жду. Не уверена, что готова услышать ответ, поэтому ничего у тебя пока не спрашиваю.

- - - - - - - - - - - - - - - - -

Только смирюсь с распадом одной пары (я не тооормоз), только соглашусь, и приму, и поверю во "все хорошо и так, как надо", и научусь искренне радоваться новому,

как распадется другая.

Екатеринбург и Москва, месяц март и около него, и такие красивые и гармоничные пары, на которых держится мой мир. Маленькая моя вселенная внутри большой.

Война со всех сторон, а я опять влюблен, что ты будешь делать.

- - - - - - - - - - - - - - - - -

Рюкзак собирать. Вот что ты будешь делать.

- - - - - - - - - - - - - - - - -

Гаспарова купила, "Метр и смысл", и нового Эко, и новую Полозкову, и сборник старофранцузских новелл для Н.С. -
а раннюю валлийскую поэзию нет.
И кусаю себе локти.

Там даже переводы из "Черной книги Кармартена" были.

А вот нечего было перекладывать решение и ждать смс-ки.

- - - - - - - - - - - - - - - - -

Не понимаю, как говорить и жить. Не понимаю, что важно.

Так много, так мало. Двенадцать дней.

много букв.Предпоследний день в Москве, ритм вальса, головокружительный запах черемух, воды и солнца. Яблочное пюре на завтрак, фисташки и клубника на обед, тульский пряник, съеденный в метро, на правах полдника, ужин в "Граблях" на Войковской, с видом на бывшую лечебницу для анонимных алкоголиков (1891 год, ныне дворец детского творчества).

Тульский пряник - медведь с повидловой начинкой, и мне достались правый глаз и улыбка.

Да здравствует прохладный ветер и почти цветущие яблони Коломенского (йес! гештальт закрыт, я наконец-то застала цветение яблонь в Москве).

Вообще, весна мгновенно превратилась в лето. Когда я прилетела, были голые ветки и еле заметная майская дымка. Теперь почти везде - уверенная зелень, листья размером чуть не с мою ладонь. Массовое цветение вишен, черемух, кленов и лип, одуряющие запахи, свежие, еще липкие тополя потряхивают собой, как цыганки юбками. Листья восхитительно прозрачные на просвет, светлые с прожилками. Пыль на них еще не успела осесть.

Она осела преимущественнно на моих кедах.

С утра я ездила в Новоподрезково. Это такая подмосковная платформа на расстоянии шестидесяти шести рублей от Ленинградского вокзала, и там блошиный рынок. Всамделишный, волшебный и огромный. Я отправилась туда по наводке Тикки и бродила довольно бестолково, потому что не умею одна по таким местам, без проводника. Быстро перестаю видеть. Под беспощадным равнодушным солнцем - старушки в трогательных панамках, молодящиеся молодцеватые старички, бравые тетки чисто советского разлива, коллекционеры с блуждающими глазами, пресыщенные нумизматы, дельцы-неудачники и так далее, все с печатью неприкаянности, и на скатертях, на полиэтилене, прямо на земле, редко на прилавках - осколки жизни. Ее свидетельства и залоги счастья, дурацкие мелочи, утратившие смысл и ждущие второго (третьего, четвертого). Беспорядочно вынесенные на рынок, как волной на необитаемый остров. Барахолка, от которой щемит сердце. НОсновное чувство - не жадность или жажда обладания, а растерянность и дезориентированность в пространстве и времени. Прекрасное не обязано быть полезным, даже нужным и симпатичным быть не обязано. Старушки, торгующие своей молодостью и чужой одеждой, улыбаются и переговариваются дребезжащими треснутыми голосами. Отдают все почти за бесценок. Это почти невыносимо. Мне нужна была Тикки рядом (как Вергилий и друг). Или Майвэ. Или Н.С. Кто-то, с кем я смогу разделить все происходящее. Но я была одна. И еще было знание, что я встречу свое единственное сокровище. Я не знала, как оно должно выглядеть. Но верила, что когда встречу его, то сразу почувствую и узнаю. Почему-то думалось о ключах Махяка (которые на кухне висят, сами себе портреты в рамочках) и о флаконе-ракушке Тикки. Я ходила, рассыпалась калейдоскопом, им же собиралась, присматривалась (не только глазами). Улыбалась беспомощно. Моим сокровищем оказалась брошка с напылением-позолотой, тонкая, австрийская, эльфийская. Лист растения, похожий на уставшую бабочку. Очень живой. Я сразу его заметила, но не была уверена. Потом вернулась. Алекс и Мрриэль сказали мне вечером, что это лист гинкго. Пунктир примет моего детства. Юбки и блузки на кустах, развевающиеся, как флаги. Дивные вязаные шляпки, звонкая и глухая медь. Я купила еще африканскую маску за 50 рублей, чтобы повесить рядом с книжными полками и думать про Л.Л., и магический колокольчик, и двух вязаных лягушек, чтоб втыкать в них иголки, плод бездумного досуга одной очаровательной пожилой леди, 15 рублей штука, и старинную монету для Н.С., и деревянную кружку для Искры. Все это - повинуясь неясным порывам и не имея цели. Наверное, так и надо.
И было много такого, что напоминало мне наш сад (советские обои, термометр-башня, репродукция Кранаха на стене, цветные тени от цветных стекол). И мое детство. Крокодильчики и бегемотики из киндер-сюрпризов, мы с Димкой их коллекционировали. Точнее, коллекционировал в основном он, а я смотрела на коллекцию и ела шоколадные обложки.
Сломанное не значит мертвое. Забытое не значит утраченное.

Тут заканчиваются заметки, сделанные в кпк-шечке.

На обратном пути спала, чтобы перестать об этом думать. И тонкая, огромноглазая русая девочка тоже спала, привалившись виском к моей руке. Мама хотела ее разбудить. Но я сказала одними губами: "Пускай". И мама не стала, и девочка спала на мне почти до самого вокзала, тремя отрезками.
Девочка была очень красивая и ясная. А мама - нет. Подернутая какой-то пленкой, как глаз змеи, но устало радовалась, что ее девочка такая красивая и ясная. И целовала ее в макушку. Издалека, из каких-то своих мыслей и переживаний.

Присмотришься к людям, и невозможно оторваться. Налюбоваться.

- - - - - - - - - - - - - - - - -

"Свеча горела на столе. Свеча горела".
А продолжение не приходило.

В этот момент меня поймали Мариша и ее подруга Наташа, выдернули из книги, и мы пошли гулять по Коломенскому. Щелкать разные тюльпаны, цветные, капустные, звездочные, сидеть в тени церкви, немного жалеть, что у нас нет воздушного змея, говорить о самом разном. Есть клубнику, политую водой из бутылки. Типа помытую, да. По старому кладбищу бродить, про которое я не знала, слушать колокольные звоны, дробящиеся и плывущие одновременно. Гусляра тоже слушать. Спускаться в овраг по лестнице, фотографироваться в вишнях и черемухах. Случайно набредать на пруды и аптекарский огород. Или на хорьковый флешмоб. Или еще на что-нибудь интересное. Перемежать обсуждение заграниц и досугов философией и анекдотами. Радоваться прохладному ветру.

В нижних садах яблони почти цветут, в верхних только собираются.

Коломенское бесконечное во все стороны, и в нем всегда находится что-то, мной еще не виданное.

С Маришей удивительно хорошо и легко. Неизменно всегда. Мариша оазис. Остановиться, напиться, отдохнуть. Задуматься о том, о чем не успевал думать на бегу. Отдельное удовольствие - слушать, как оазис говорит с тобой, как просто и точно подбираются слова.

- - - - - - - - - - - - - - - - -

Геннадий Каневский мне позвонил минут за семь до того, как ему собиралась звонить я. Смешное чудо.

А вечером встретились на Войковской. Еще была девушка Лена, изящная, почти бессловесная, аристократично тихая и тонкая. Жесты и слова Геннадия, обращенные к ней, делали ее похожей на кошку.

Геннадий показывал мне окружающее пространство, как показывают, наверное, свое имение. Свою библиотеку, свое собрание редкостей. С гордостью и пристрастностью. Не, не то слово. Причастностью? С гордостью причастности, с гордостью владельца, с щедростью хозяина, с превосходством старшего и повелителя.
Очень симпатичный. Много знает - и общего насквозь, и всяких деталей, и хорошо повествует, и честолюбив, и ловится на это, и знает, что ловится.
И мне нравится так. Чтобы и историчность пространства, и литературность, и принадлежность конкретному человеку, обжитость им, значимость для него - сливались в одно. И чтобы я туда вписывалась, и чтобы было приятно,

и было так.

Пропитанность смыслами. Покровское-Стрешнево-Глебово, а тут студия Норштейна, а тут железная дорога Москва-Рига, экскаваторы и реконструкция, в пруду слева - утки-мандаринки, в пруду справа - самозабвенно купающиеся мальчишки, рассекающие отражение неба взмахами рук. Вспышка зависти к ним. Хороший лес. Очень хороший лес, прикидывающийся парком, овраг с ключами, непуганая белка. Дача Покрышкина за огромным забором. Геннадий рассказывает, как они, еще мальчишками, видели Покрышкина. Замыкает пространство в круг литературных связей: Толстой, Достоевский, Паустовский. Ступает по тропинкам новыми летними тапочками, бесшумно и вкрадчиво, хотя не старается ни так, ни так. На реке Химке - бобровая плотина. На канале имени Москвы - шлюзы. И я впервые вижу шлюзы и как они работают. Добротные постройки 30-х, серпы и молоты на коринфских капителях. Преследующий нас запах шашлыка. И большой воды. Время неощутимо, пространство ласкает глаз, разговор ненапряжен и одновременно неповерхностен. Геннадий явно мастер этого дела. Из-под зеленых стекол очков являются насмешливо-теплые карие глаза. Мои силы воспринимать на исходе, но открывается второе дыхание, какое-то гигантское и широкое, мы оставляем слева и за спиной англо-американскую школу, в ее дворе двое мальчишек играют в футбол и самым естественным образом перекрикиваются по-английски.

Медленный закат. И мы медленно двигаемся туда, где чешские трамваи. Такие, как в Екатеринбурге, а в Москве вижу впервые и только в этом районе.

Киваю фактам, датам и воспоминаниям. И остро переживаю осознание: Москву нельзя знать. Невозможно узнать.

Москва - море островов.

Шестой трамвай, самый романтичный трамвай, идет по мостам и паркам. Иногда кажется, что почти по лесу. Хока, вот сейчас я это для тебя пишу, тебе непременно надо на нем кататься. И еще он под каналом имени Москвы проезжает. Удивительное чувство. Невозможно ни охватить, ни отстраниться.

Кварталы сталинской застройки. Вторая встреченная крыса (возле "Грабель", а первая была ночью на Верхних полях). Пока все пьют пиво, я смотрю на бывшую лечебницу для анонимных алкоголиков, на бывшую будочку парового трамвая и на детскую площадку. На ней есть "гигантские шаги", я раньше не видела, только читала у Саши Черного. Ваа. Какая штука.

Как хорошо жить.

И как иногда просто и само собой это получается.

Геннадий надписывает для меня свою книгу, потому что я не верю в почту России.

Я в Москве гость. Принятый, обласканный, одаренный. Это приятно - и совершенно неясно, как себя вести в этом качестве. Что делать. Как отвечать.

Не знаю, за что мне так много. И что с меня спросится.

"Наша жизнь - это дар, а за дар невозможна расплата", так?

- - - - - - - - - - - - - - - - -

В вагоне метро - скрипач и гитарист. Гитарист с мешком, скрипач с отточенными движениями и сильным подбородком. Я еду на Щелковскую. Так длинно и знакомо. Мельком покупаю плесневелый сыр, не задумавшись, вспоминаю дорогу, и нужный подъезд, и код замка. В однокомнатную квартиру Мрриэля и Алекс помещено содержимое трех комнат и двух столиц, по стенам развешаны крышесносные игры-сказки-истории и памятные штуки. Унитаз расписан алхимическими знаками. И недаром. Алекс знатный алхимик. И градостроитель. Под кроватью - город на цепях, будущая Прага. Пока одноуровневая, потом будет больше; фахверковые дома, мельницы, есть даже витражи в соборе святого Витта. Кристаллическое болото, выращенное в ведре. Напротив - паззл Берлина, старый и новый. Извивы Шпрее и Берлинской стены. Третий Рейх, сказки по ту сторону смерти. Серый кот с огромными и круглыми желтыми глазами, потрясающе ласковый. Сделанный Мрриэлем салатик, неотвязный стиль разговора а-ля шоаррская лиса инструкция читать. Это ужасно, но остановиться невозможно. Силуэты крыс на стенах. Перенасыщенность пространства вещами и знаками. Вентилятор и удивительный уют. Виноград с отчетливым вкусом, который не умею назвать. Вне системы "кислый-сладкий". Два работника Яндекса всегда найдут, что обсудить. И не только. Очень хорошо. Прямо очень. Говорится и слушается. И потом мыли кота, а он горестно орал и пытался изобразить когтистого птеродактиля. Семь солей в баночках, с разными добавками-вкусами-запахами. Разное новое интересное. Сокровища, любовно собранные или сделанные своими руками. Я живу наружу дома. Мрриэль и Алекс - внутрь дома. Дом как летопись жизни. Жизнь рассказывать друг другу поспешно, свою и чужую, байки и были, фильмы и замыслы. Придумать общий отпуск. Поезда обсуждать. И не надо торопиться на метро или на автобус. Потому что тут близко пешком. Ну как. По московским меркам близко, по нашим - нормально. Теплая ночь, по которой можно идти, не умирая и не становясь липким. Засыпать. Вот так, да: притащить Мрриэля и Алекс в гости и начать засыпать. Из культурной программы - только кошки и джин. Неловко получилось. Перечитала вчерашние записи, они совсем во сне были сделаны. Я, когда сплю, меньше искреннего молчу. Поэтому вчерашние комментарии перечитывать немного опасаюсь.

- - - - - - - - - - - - - - - - -

Это как Лувр: десять часов ходить по нему, и впитывать, и утрамбовывать, а потом полгода вспоминать, осознавать, разбирать.

Вот я в Москве так же сделала запас. Перенасыщенный раствор. Концентрат. Людей и деталей мира. И потом мне хватит его надолго.

Недистиллированная любовь.

Если бы я умела, я бы стихи писала, конечно.

Важный момент. Если у вас вдруг есть ко мне какие-то вопросы, задайте их. Здесь или в личку. Я отвечу. Здесь даже можно анонимно, например. Больше ясности богу ясности.

Need-лист. Маленькая деревянная ступка, как у Надюшки. Пятое измерение в книжном шкафу. Телепорт Екатеринбург-Москва. Айпад. Маховик времени. Длинная юбка из цветных лоскутков. Уверенность в себе. Умение понимать и обустраивать домашнее пространство, как Алекс и Мрриэль. Талант складывать слова. To be continued.

На улице Монтажная почти цветут каштаны. Свечками. Впервые вижу. Офигенно. Это мы прогулялись в ночи от Малфой-мэнора (который более не Малфой-мэнор) до Ласиного острова. То есть от 5-й Парковой до Открытого шоссе. Мрриэль и Алекс мрмрмр. Я так засыпаю, что умираю. Очень длинный и перенасыщенный был день. И прекрасный. И предпоследний. Завтра расскажу. То есть уже сегодня. Когда проснусь. Постараюсь.

У меня такой отдых, что от него надо когда-то отдохнуть.

И я, видимо, ужасно умученной выгляжу. Друзья смотрят сочувствующе, гладят, кормят и велят спать. А случайные люди называют меня "женщина". Ыыы.

- - - - - - - - - - - - - - - - -

Мыла кота шампунем, чтобы кот пах огурцами. Очень ласковый серый (голубой) кот Грэй.

В электричке на мне спала симпатичная девочка лет пяти.

Еще я созерцала бобровую плотину на Химке (?), шлюз на канале имени Москвы и каталась на шестом трамвае, который ездит по мостам и паркам. И чешский. И под каналом тоже проходит. Вот так, да. Сверху баржи по воде, снизу трамвай поперек.

Вообще, много чего произошло. В обманчиво неспешном ритме вальса.

Мариша подарила мне шейный платок с "Кувшинками" Моне.

Мрриэль накормил салатиком, сырной лепешкой, тортом "Прага", сыром и виноградом. Алекс намазала руку хлоргексидином и какой-то хренью с прополисом. Жгло и щипало очень сильно, но зато перестало воспаляться и течь сукровицей. А подсохло и снова начало заживать. Ура.

Сейчас со всем этим спать лягу.

Потом расскажу подробно и хорошо.

- - - - - - - - - - - - - - - - -

Читаю "Доктора Живаго". Опьяняюсь и томлюсь.

Кажется, всей собой поняла фишку с Мастером. Который не заслужил света, но заслужил покой.
Не, не так.
Кажется, я всей собой поняла фишку со светом и покоем.

- - - - - - - - - - - - - - - - -

В Москве лето. И ночи совершенно летние.
Стадия весны пройдена буквально за несколько дней.

- - - - - - - - - - - - - - - - -

Люблю людей.

Из последних сил.

Я сейчас все из последних сил.

- - - - - - - - - - - - - - - - -

Покровское-Стрешнево. Мальчик несется на самокате (а за ним следом еще мальчик и девочка) и кричит:
- Кто последний, тот гнилой рак!

Гнилой рак. Однозначно в коллекцию к жеваному кроту.

... я последняя. И, кажется, это правда, насчет гнилого рака.

Кошка пахнет кошкой.
Запах кошки очень классный.

Женька замяукала и припрыгала бодаться и гладиться. Мурчит, жмурится, требует ласки. Шелковистая. Грызет бутылку с ореховкой за пробку, подныривает башкой под ладонь. Тревожится или соскучилась. Пишу пост одной рукой, вторая занята рысью.

(а вот еще Гриша без предупреждения прыгал на шею и там укладывался,
и Шаня тырилась своей мордой о мою,
и Варежка приходила на мне спать,

и Кадриль приходит).

Меня почему-то любят чужие кошки и чужие дети.
Я почему-то от этого растекаюсь и собираюсь одновременно. Блаженствую, млею, недоумеваю.

Кадр про сегодня.
На выигранный Сильвер в лотерею айпад. Такие дела: я выигрываю в лотерею 15 рублей, а Сильвер - айпад. ))



и еще немного.

Во дворе играют дети. Кажется, в прятки. Считают до пяти, кто-то ликующе вопит. Я десять дней прожила рядом с Лосиным островом и ни разу в нем не была. Думаю про завтра: попробовать с утра съездить в Новоподрезково? Позвонить Геннадию Каневскому? И то, и другое? Гм, гм. Очень плохо соображается. Щемит сердце. Нет, не от кофе. Не было никакого кофе. Я впервые за много дней осталась одна. Это успело стать непривычным. Мефиста вот вчера или позавчера сказала: "Жаль, что ты не с Ксото", - и я затосковала немного. Хотя с Ксото бы так не получилось. С Ксото бы получилось не так. Тоже хорошо, но я уже дорожу тем, как есть. Смешно: Ксотовский анекдот про Брежнева и бульдозерную выставку мне уже несколько людей попытались пересказать, Л.Л. в их числе.
Пытаюсь стирать джинсы и футболку, стиральная машина снова не покоряется моему могучему уму.
На столе лежат шоколадка с семечками и зернышками (подарок Лиля и Хомяка), пять шекелей (подарок Насти Меркуловой) и кошачьи таблетки.
Для медальона про сову надо купить отдельную веревочку. И таскать его наружу.
Хока научила, что когда впервые в жизни что-то пробуешь, надо загадывать желание.
Хока и бытовая магия - это вообще отдельная тема.
Пчела, которая пытается запутаться в твоих волосах, очень специфический и рукомашеский опыт.
Плен сослагательного наклонения. Последствие почти любого выбора. Занятно: именно о выборе написала мне смс-ку Майвэ. Радость изъявительного, вот что выбрала бы Сашка Самохина. Но изъявительное оказалось бы повелительным. А я вообще не глагол.
В Коломне еще одуванчики. Много. И совсем уже лето. И есть трава со стеблями волосатыми, как гусеница.
Утрамбовываю оставшиеся планы в оставшиеся дни. Наивная! Я еще думала, что хватит время мотануться в Питер на сутки. Ага, ага.