...
Ничего особенного. Просто Кейт Бекинсейл. Просто селфи. Просто женщине 46 лет.

С.Б. Борисов

Книга Л.А. Кассиля «Кондуит и Швамбрания»: проблемы текстологии

С самой удачной и знаменитой повестью Л.А. Кассиля (1905-1970) «Кондуит и Швамбрания» подавляющее большинство людей, родившихся во второй половине 1940-х гг. и в более поздние годы, знакомилось по изданиям 1950-х-1980-х гг. Вряд ли многие читатели – дети, подростки – вдумывались в смысл стоящих в конце текста повести чисел: «1928-1931, 1955».

Речь, конечно же, идёт о времени работы писателя над книгой.

Повесть «Кондуит» была написана и издана в 1928-1930 гг., «Швамбрания» – в 1930-1931 гг. В 1935 году «писатель решил соединить обе повести в одну книгу, – появилась книга под названием “Кондуит и Швамбрания”» (1, 661)

«Итак, какого рода изменения текста предпринял Кассиль и с чем это было связано?

Известно, что в конце 1940-х годов, в период кампании против космополитизма, повесть была подвергнута критике. Одна из рецензий на «Кондуит и Швамбранию» называлась: «Это не нужно детям». Вероятно, с этим так или иначе связано сведение к абсолютному минимуму «еврейского вопроса».

Второе. Из книги почти полностью удалена «немецкая тема». Это связано с тем, что на основе Указа Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года «О переселении всех немцев из Республики немцев Поволжья, Саратовской и Сталинградской областей в другие края и области» были депортированы примерно 950 000 человек, из них 450 000 – из Автономной Советской Социалистической республики немцев Поволжья. Депортация началась 3 сентября 1941 года, самое большое число эшелонов было отправлено со станции Покровск (действие повести, напомним, происходит в слободе Покровской). 7 сентября 1941 года была ликвидирована и Автономная республика немцев Поволжья.

Далее, элиминации подверглись пассажи, осмеивающие военно-патриотические настроения. Были удалены некоторые натуралистиче­ские пассажи. Есть и такие изменения текста, которые нуждаются в специальном разъяснении.

В текстологии принято считать окончательной редакцией произведения такую, в которой обнаруживает себя не просто «последняя авторская воля», но последняя творческая воля автора. Характер произведенных Л.А. Кассилем в 1955 году изменений над текстом книги заставляет предположить, что они носили преимущественно принудительный идеолого-политический, то есть, фактически, цензурный, а отнюдь не творческий характер.

Может быть, в настоящее время нет резона (пусть того же самого, идеолого-политического) «возвращать» в предназначенные для детей издания книги изъятые фрагменты. Однако имело бы смысл предпринять «академическое» переиздание самой знаменитой повести Л.А. Кассиля, в котором привести полный текст повести и прокомментировать исключенные в издании 1955 года фрагменты. (3)»В Генеральном каталоге Российской национальной библиотеки (Санкт-Петербург) имеется карточка с описанием этого издания:

Кассиль, Лев Абрамович. Кондуит и Швамбрания. (Авторская переработка для детей старш[его] возраста 2 книг Л. Кассиля “Кондуит” и “Швамбрания”]. – М., Детиздат, “Образцовая” типография и ф[абри]ка детской книги, 1935. – 266 с.

Книга вышла также в 1936 и 1937 гг., а затем наступил долгий перерыв. В чем же причина? Ведь сам Лев Абрамович Кассиль не был репрессирован.

По крайней мере, один из возможных вариантов ответа содержится в комментариях к автобиографической статье Л.А. Кассиля «Вслух про себя»:

«Братишка Ося – Иосиф Абрамович Кассиль родился в 1908 году, окончил Саратовский университет, работал в Саратовской совпартшколе и в редакции саратовской газеты “Коммунист”. В 1937 году незаконно репрессирован; посмертно реабилитирован» (1, 660).

Итак, в 1937 году прототип одного из главных персонажей книги был репрессирован.

Первое после 1937 года издание книги «Кондуит и Швамбрания» датировано 1957 годом. Любопытно, что книга вышла не в Москве, а в Петрозаводске. В Москве в 1957 году вышла «Швамбрания». В 1959 году «Кондуит и Швамбрания» публикуется в Москве, в серии «Золотая библиотека».

Но ведь Иосиф Абрамович Кассиль, прототип Оськи, реабилитирован, какие же столь существенные изменения в текст книги внес писатель, что дата «1955» наряду с временем первичного написания повестей – «1928-1931» – указывается во всех изданиях, начиная с 1957 года?

Издания книги «Кондуит и Швамбрания» 1935, 1936 и 1937 года в руки мне не попадались. Однако мне довелось познакомиться с книгой «Швамбрания» 1935 года издания. Как представляется, её содержание в главных чертах совпадает с содержанием «соединённой» книги (косвенным подтверждением обоснованности этого предположения является совпадение года издания – 1935).

Сравнение текста «Швамбрании» 1935 года с текстом «Кондуита и Швамбрании» изданий 1957 и последующего годов выявило отсутствие в «позднесоветском» варианте ряда фрагментов. По-видимому, их изъятие из текста, – а их совокупный удельный вес едва ли составит даже один процент объема книги, – было для Л.А. Кассиля столь важным, что он настоял на указании в конце книги даты этого урезания текста хотя бы под видом «переработки» или «новой авторской редакции».

Целью настоящей публикации является введение в научный оборот замеченных нами фрагментов текста, изъятых 50-летним авторов из текста, написанного им в 26-летнем возрасте.

В главе «История» цитируется письмо, направленное «императору Швамбрании», после чего в прежнем издании наличествовала ремарка, изъятая впоследствии: «Таков был наш дипломатический язык. Мы черпали его из исторических романов, газет и дворовых бесед» (2, 23).

Далее, из имевшейся в издании 1935 года фразы: «Разумеется, изо всех войн Швамбрания выходила победительницей, как Россия в старых учебниках истории» была изъята часть, выделенная курсивом (2, 24).

В главе «От Покровска до Дранздонска» в исправленном издании читаем: «У афиш, расклеенных на мучном клейстере, паслись целые стада». В прежнем издании было: «У афиш паслись целые стада, упоённо тряся хвостами, рогатые меценаты обгладывали литографиро­ванную грусть с ресниц Веры Холодной» (2, 26).

Из главы «Мы – демократы» (во второй редакции названа «Езда в народ») изъята фраза, выделенная курсивом:

«[Наши родители] были только люди своего времени и уж, конечно, совсем не худшие. В огромном большинстве интеллигентских семей ребята воспитывались ещё в тысячу раз хуже. Подлый уклад той жизни уродовал нас так же, как наших родителей» (2, 43)

Из «исправленного» издания была изъята глава «Из хорошего дома», в издании 1935 года находившаяся между главами «Мир животных» и «Вокруг нас». Вот текст этой главы:

«Нас старательно обучали также хорошим манерам.

Прежде всего запрещалось болтать ногами и языком за обедом. Папа учредил премии: гривенник за молчаливый обед. Папа не ошибся. Никто из нас так и не заработал гривенника.

Пробовали воспитывать нас и чужими наёмными руками. Взяли бонну из “хорошего дома”. Звалась она Августа Карловна.

Такой злобной ведьмы я больше не встречал. Меня она невзлюбила с самого начала, а мне она была омерзительна до конца.

– Ну-с, – дразнила она, – вот я и к евреям попала. Так, так, хорошее племя… А знаешь, что ваши древние… Христа к кресту прикнопили. Ваше племя бог проклял… И тебе на том свете крыса живот выест. Вот… А знаешь, как вас зовут? Жиды вас зовут… Вот как.

– Вы юдофобка и дура, – говорил я, чуть не плача. – Аннушка тоже говорит, что вы… пожилая хрычиха… Вот. И если вы ещё будете, то я маме пожалуюсь.

– Конечно, конечно, – говорила Августа Карловна. – Иди, иди. Жалуйся. Передавай. Иуда-предатель тоже из ваших был.

И я не мог идти жаловаться.

Я плакал по ночам.

Обида раздирала внутренности, как крыса, обещанная мне в аду.

План мести созрел.

Когда бонна вошла раз в детскую, её ударила по голове щетка, державшаяся на двери. В этот же момент загремели бубенцы на привязанных к двери вожжах, и ночной горшок синим метеором промелькнул у самого носа Августы. Горшок качался под люстрой. Во время последовавшего затем скандала и отсидки в “аптечке” всё выяснилось. Аннушка пошла за извозчиком. Я отказался попрощаться с Августой» (2, 47-48).

Вместо выражения «поклоны двенадцати родственным коленам» (с. 52) (намек на «колена Израилевы») в новой редакции значится «поклоны многочисленным родственникам».

Дополнительно вставлено про Оську (выделено курсивом): «Он путал помидоры с пирамидами. Вместо “летописцы” он говорил “пистолетцы”».

В главе «Бог и Оська» купированию подверглась фраза священника:

«…Некрещёный, что ль? Отец-то твой кто? Папа? Ах, доктор…. Так, так, понятно…. Иудей, значит…. Про бога-то знаешь?» (2, 55).

Из этой фразы в позднесоветских изданиях исключена лишь «знаковая» реплика – «Иудей, значит…».

Из главы «Наука умеет много гитик» при «редактировании» 1955 года был исключён следующий яркий в психологическом отношении отрывок:

В позднейших изданий читаем:

– Иди в угол и стой до звонка, – перебил меня вспыхнувший латинист <…> – Болван! Заткни фонтан!

В издании же 1935 года между восклицаниями «Болван!» и «Заткни фонтан!» наличествовал отрывок размером в полстраницы:

«– Иди в угол и стой до звонка, – перебил меня вспыхнувший латинист <…> – Болван!

Вообще с проклятыми вопросами мне в гимназии отчаянно не повезло. Например, на уроке истории я интересовался, “почему Ивана Грозного не посадили в тюрьму, раз он столько наубивал зря?”

– Вы что, – побледнел историк – царя всея Руси… соображаете?

– Значит, царь, если захочет, может убить? – не унимался я.

– То был жестокий век, – замялся историк, – видите ли, тогдашние нравы…

– А сейчас, – начал я, но историк вскочил такой разъяренный, что я осекся.

Неприятность вышла также на “русском” уроке. Шли занятия по выразительному чтению. В классе по очереди читали “Тарас Бульба”. Мне досталось читать место, где запорожцы кидают в Днепр ни в чём не повинных евреев, а те тонут… Мне до слёз было жалко несчастных. Мне было тошно читать. А весь класс, обернувшись ко мне, слушал, кто просто с жестоким любопытством, кто с нахальной усмешкой, кто с открытым злорадством. Ведь я, я тоже был из тех, кого топили весёлые казаки… Меня осматривали как наглядное пособие. А Гоголь, Гоголь, такой хороший, смешной писатель, сам гадко издевался вместе с казаками над мелькавшими в воздухе еврейскими ногами. Класс хохотал. И я почувствовал, что тону в собственных слезах, как евреи в Днепре.

– Я … не буду читать больше, – сказал я учителю Озерникову, – не буду. И всё!.. Гадость! Довольно стыдно Гоголю так писать.

– Ну, ну! – заорал грубый Озерников. – Критику будем проходить в четвертом классе. А сейчас заткни фонтан.

И я заткнул фонтан» (2, 78-79).

Из главки «Вид на войну из окна» исключены следующие «звуки, долетающие с улицы в окно гимназии»:

«– Чубарики-чубчик-гуляла…

– Взвейтесь, соколы, орлами!...» (2, 95)

Из главы «Классный командир и ротный наставник» исключено сравнение мельниц с георгиевскими крестами (выделено курсивом):

«Просторный ветер играет на кладбище в нолики и крестики. Из-за пригорка видны заячьи морды ветряных мельниц. Они награждают гору размашистыми георгиевскими крестами своих крыльев, и горизонт выглядит, как грудь героя. На небольшом плоскогорье скучает военный городок. (2, 99)

Удалены из издания 1955 года присутствовавшие ранее главки «Неприятель в Покровске» и «Дух времени»:

«Неприятель в Покровске

Вскоре пригнали в Покровск первые партии пленных. Это были австрийцы. В серых кэпи, в гетрах и толстых невиданных ботинках, ободранные, запуганные, толпились они у волостного правления. Плотная толпа любопытных беззлобно рассматривала их.

– Австрияки! – кричали мальчишки.

Инспектор повёл нас насладиться назидательным зрелищем – повер­женного и пленённого врага. Воинственная рогатка инспекторской бородки раздвинула толпу. Мы прошли вперёд. Голодные смуглые лица покорно глянули на нас. Это и был “неприятель”, настоящий, ненарисованный, живой неприятель, тот самый неприятель, под давлением превосходных сил которого наши войска, как пишут в газетах, отступили и т. д. Несколько секунд мы ещё пыжились, искусственно нагнетая ненависть, но тут же бросили эти попытки…

Ничего, кроме любопытства, не осталось у нас к чернявым пленникам: мадьярам, венгерцам, чехам…

Инспектор плавно и уверенно, как смотритель музея, рассказывал окружающим об Австрии, о её флоре и фауне… Вдруг один из пленных вежливо обратился к нему по-русски, но с каким-то акцентом:

– Прошу у пана звиненья, – заокал он, – ибо зубры у нас не водятся…

Инспектор смутился.

– Ну, как сказать, иногда попадаются всё же, – сказал инспектор просительно.

– Во зверинце, – мягко сказал пленный.

В это время за спиной инспектора Степка Гавря успел променять булку с воблой на пару австрийских погон. Пошла бойкая торговля. Но оглянувшийся инспектор велел тотчас прекратить этот, по его словам, непристойный торг, намекнув, что в кондуит можно попасть и за сношение с неприятелем.

Дух времени

На уроке истории учитель говорит:

– Турки, как и все мусульмане, отличаются бесчеловечной жестокостью, кровожадностью и зверством. Их священная книга Коран учит убивать христиан без всякой жалости, ибо чем больше “неверных” христиан убьёт турок, тем больше грехов ему простится. Но в сегодняшней войне турок перещеголяли в зверствах куль-тур-ные немцы. Они, немцы, варварски разрушили…

Класс оборачивается и укоризненно смотрит на Куфельда: Куфельд – немец. Класс возмущённо смотрит на Реклинга. Реклинг – тоже немец. Класс грозно смотрит на Крейберга, на Виркеля, на Фрицлера… Крейберг, Виркель, Фрицлер – все немцы. Враги! – неприятель в классе!

– А евреи? – спрашивает вдруг хитрый Гешка Крейберг. – А евреи? Правда, говорят, тоже кровожадны, Кирилл Михалыч? И продают Россию…

Теперь весь класс смотрит на меня. Я краснею так мучительно, что мне кажется, будто хлынувшая в лицо кровь уже прорвалась сквозь кожу щек наружу.

– Это не относится к уроку, – отвечает учитель. – Сегодня мы говорим не о них.

Во время перемены классная доска, – эта чёрная трибуна и вечевой колокол класса, – покрывается крупными надписями: “Бей немчуру!”, “Фрейберг – немец, перец, колбаса…”, “Все жиды – изменники”.

Следующий урок – закон божий. После звонка приходит, как всегда перед этим предметом, инспектор. Он подходит к моей парте.

– Язычники, изыдите! – кричит инспектор. – Дежурный, изгони нечестивых из храма!

Я с немцами покидаю класс.

Немцев не приняли в нашу войну. Их не допустили в гимназиче­скую армию. Гимназия воюет с лютеранской школой. У нас своя армия, у них – своя. Бом происходят три раза в неделю на Сапсаевом пустыре. Обе стороны располагают земляными укреплениями, фортами, траншеями, флотом, свободно плавающим по Сапсаевой луже, бабками, начиненными порохом, рогатками и деревянными мечами. Мартыненко-Биндюг – наш главнокомандующий. У немцев есть даже настоящий Вильгельм. Вилька Фертель – сын шапочника. На озере происходят ожесточённые сражения. Мы яростно играем в великое кровопролитие. Впрочем, вражда настоящая и кровь тоже. Начальство знает об этой войне, но проявляет тактичное попустительство.

– Дети, знаете, очень чутко улавливают дух времени, – глубокомысленно твердят взрослые.

Дух времени, очень тяжелый дух, пропитывает всю гимназию». (2, 106-110)

В следующей главке «Нас обучают войне» в издании 1935 года значилось:

«Роту вел лукавый подпоручик. Лихо присвистывая, напрягая остуженные глотки, солдаты пели:

И-эх, если б гимназистки по воздуху летали…

Тогда бы гимназисты все летчиками стали» (2, 111-112)

В редакции 1955 года этот эпизод был изложен так: «Поравнявшись с нами, солдаты с заученным молодечеством запели непристойную песню, лихо посвистывая и напрягая остуженные глотки».

После этого в главе имелся эпизод, изложенный в редакции 1955 года следующим образом:

«Позади всех шел, спотыкаясь в огромных сапогах и путаясь в шинели, маленький тщедушный солдатик. Он старался попасть в ногу, быстро семенил, подскакивал и отставал. Гимназисты узнали в нём отца одного их наших гимназистов-бедняков.

– Вот так вояка! – кричали гимназисты. – У нас в третьем классе его сын учится. Вон стоит.

Все захохотали. Солдатик подобрал шинель руками и вприпрыжку, судорожно вытянув шею, пытался настичь свою роту.

Дома меня ждал с нетерпением Оська.

– Ты знаешь, – сказал я. – Война, это, оказывается, ни капельки не красиво. <…>»

В тексте же 1935 года эпизод выглядел так:

«Позади всех шел, спотыкаясь в огромных сапогах и путаясь в шинели, маленький тщедушный солдатик. Он старался попасть в ногу, быстро семенил, подскакивал и отставал. Гимназисты узнали в нем отца моего одноклассника Карлушки Виркеля.

– Вот так вояка! – кричали гимназисты. – У нас в классе его сын учится. Вот стоит, немчик.

Молодой ефрейтор крикнул отстающему Виркелю:

– Ей, Франц, подбери шванц!

Все захохотали. Виркель подобрал шинель руками и вприпрыжку, судорожно вытянув шею, пытался настичь свою роту. Публика смеялась. Карлушка стоял, опустив голову. Красные пятна ползли по его лицу.

– Ужасно неуклюжий народ эти немцы! – сказала толстая начальница женской гимназии. – Твой отец ведь немец? – спросила она Карлушку.

– Мой отец русский солдат! – сказал Карлушка.

– Врёт! – заорали гимназисты. – Немец он.

– Мой отец солдат, – повторил Карлушка.

– Твой отец немец, мобилизованный в русскую армию, – строго поправила начальница.

Дома меня ждал с нетерпением Оська.

– Ты знаешь, – сказал я. – Война, это, оказывается, ни капельки не красиво». (2, 111-113)

Как видно из полного текста, Оську возмущает не «война» как таковая и даже не насмешка над неуклюжим солдатом, а проявление национализма, в данном случае – германофобии.

В главке «“Вольно!” – говорит солдат» фраза «Нацепив на швабру красный Аннушкин платок, мы ходим по ковру» заменена на: «Мы ходим по ковру, нацепив на папину трость красный Аннушкин платок». (2, 118)

Глава «Самоопределение Оськи» исходно имела название «Самоопределение национальностей». В редакции 1955 года имеется следующий фрагмент:

«– Лёля, а Лёля! А что такое еврей?

– Ну, народ такой… Бывают разные: русские, например, американцы, китайцы. Немцы ещё, французы. А есть евреи».

В издании 1935 года этот отрывок выглядел следующим образом:

«– Лёля, а Лёля! Ты говоришь: еврей. А что такое еврей?

– Ну, народ такой… Бывают разные. Русские, например, или вот дошлые. “Дошлый народ, – папа говорит, – есть”. Немцы ещё, французы. А вот евреи. Папа – еврей, ты – еврей». (2, 119)

В главе «Братишки-солдатики» наличествовал следующий «чёрно-юмористический» фрагмент:

«… фронтовики <…> слушали патриотические речи. <…> Большинство были совсем легко раненые. Дамы даже негодовали.

– Нет, это право же возмутительно, – разочарованно шептались они, – одни пустяковые царапины… хоть бы один тяжелый случай! Небось, себе Саратов добыл трех почти безнадежных… Кошмарно! Кошмарно!» (2, 128)

В редакции 1955 года выражение «патриотические речи» заменены на «громогласные речи “отцов города”», а весь выделенный курсивом пассаж удалён.

В главке «Покорение Брешки» вместо слов «Погром начали дезертиры» было: «Погром начали фронтовики и одна рота стоявшего в городе полка» (2, 196).

Из издания 1955 года исключена главка «За ушко да на солнышко», находившаяся в издании 1935 года между главками «Единственная тайна Швамбрании» и «Точка, и ша!»:

«На лавочке у отдела народного образования сидели учителя. Инспектор, историк, рыжий математик Монохордов, латинист Тараканиус. Зябкое августовское солнышко не грело педагогов. Их выгнали.

– А-а, здравствуйте, добрый день, моё почтенье, как живём, – наперебой здоровались со мной педагоги, вежливо протягивая руки.

– Здравствуйте, – сухо и чинно отвечал я, – что скажете?

Инспектор отозвал меня в сторону.

– <…> Я разве виноват, что царь и Керенский дураки? Они виноваты, а не я. А при советской власти и я хороший буду. Мне не жалко. Я ведь сочувствующий. <…>

Я подошёл к Стёпке.

– Стёпка, – сказал я, – может быть, инспектора оставить? Он иногда хороший был.

– Эх, ты, сопля задушевная! – сказал Стёпка. – Интеллигент! Хороший да плохих не бывает. Наши бывают, чужие бывают. Красные бывают, белые бывают. Пролетариат – бывает, буржуазия – бывает. А ещё дураки бывают. Это вроде тебя.

Я обиделся. <…>». (2, 153-155)

В заключительной главе из текста исключена фраза, выделенная нами курсивом:

«Мы долго говорили потом с Осей. Дом улегся.

Наши молодые жёны одиноко стыли на креслах, составленных во временные ложа. А мы разговаривали шепотом…» (2, 344).

Из переклички героев в конце повести убраны следующие фразы:

«– Виркель Карл!

– Секретарь канткома партии, – отзывался Ося. <…>

– Горьбан Виктор!

– Застрелился от несчастной любви <…>

–Тальянов Виталий!

– Расстрелян за бандитизм». (2, 344, 345)

Наконец, в редакции 1955 года читаем:

«Больница ослепила меня блеском окон, полов, инструментов.

– Ну, что, – говорил папа, наслаждаясь моим восторгом, – было в вашей Швамбрании что-либо подобное?

– Нет, – признавал я, – ничего подобного не было».

В редакции же 1935 года смысл диалога был существенно иным:

«– Ну, что, – говорил папа, наслаждаясь моим восторгом, – было в вашей Швамбрании что-либо подобное? Были у вас такие шприцы или мочеприемники подобной конструкции?

– Нет, – признавал я, – ничего подобного не было». (2, 346)

Итак, какого рода изменения текста предпринял Кассиль и с чем это было связано?

Известно, что в конце 1940-х годов, в период кампании против космополитизма, повесть была подвергнута критике. Одна из рецензий на «Кондуит и Швамбранию» называлась: «Это не нужно детям». Вероятно, с этим так или иначе связано сведение к абсолютному минимуму «еврейского вопроса».

Второе. Из книги почти полностью удалена «немецкая тема». Это связано с тем, что на основе Указа Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года «О переселении всех немцев из Республики немцев Поволжья, Саратовской и Сталинградской областей в другие края и области» были депортированы примерно 950 000 человек, из них 450 000 – из Автономной Советской Социалистической республики немцев Поволжья. Депортация началась 3 сентября 1941 года, самое большое число эшелонов было отправлено со станции Покровск (действие повести, напомним, происходит в слободе Покровской). 7 сентября 1941 года была ликвидирована и Автономная республика немцев Поволжья.

Далее, элиминации подверглись пассажи, осмеивающие военно-патриотические настроения. Были удалены некоторые натуралистиче­ские пассажи. Есть и такие изменения текста, которые нуждаются в специальном разъяснении.

В текстологии принято считать окончательной редакцией произведения такую, в которой обнаруживает себя не просто «последняя авторская воля», но последняя творческая воля автора. Характер произведенных Л.А. Кассилем в 1955 году изменений над текстом книги заставляет предположить, что они носили преимущественно принудительный идеолого-политический, то есть, фактически, цензурный, а отнюдь не творческий характер.

Может быть, в настоящее время нет резона (пусть того же самого, идеолого-политического) «возвращать» в предназначенные для детей издания книги изъятые фрагменты. Однако имело бы смысл предпринять «академическое» переиздание самой знаменитой повести Л.А. Кассиля, в котором привести полный текст повести и прокомментировать исключенные в издании 1955 года фрагменты. (3)

Источники

1. Таратута Е. Комментарии // Кассиль Л.А. Собрание сочинений в пяти томах. Том 1. – М.: Детская литература, 1987. – С. 659-669.

2. Кассиль Л. Швамбрания. Повесть о необычайных приключениях двух рыцарей…[Изд. 4]. – [М.], [СПб], Тип[ография] им. Воровского, [1935]. – 352 с.

3. Впервые данная тема была заявлена в публикации: Борисов С.Б. Книга Л.А. Кассиля «Кондуит и Швамбрания»: из истории публикации // Шадринские чтения. Материалы межрегиональной филологической научно-практической конференции. – Шадринск, 2004 . – С. 69-72.

(с) Борисов, С. Б. Книга Л.А. Кассиля «Кондуит и Швамбрания»: проблемы текстологии // Учёные записки Шадринского гос. пед. института. — Шадринск, 2005. — Вып. 9. — С. 43—52.
См.: textarchive.ru/c-2651970-p5.html

Ave Nero!

Впечатляющий график: сколько часов в неделю родители тратят на детей в Америке. В середине 90-х количество времени резко взмывает вверх, причем намного больше для родителей с высшим образованием, чем без. В семьях с высшим образованием матери за последние 20 лет поднялись от 12 до 22 часов в неделю с детьми, отцы от 3 до 10.



Тут надо вставить много оговорок. График взят из этой экономической статьи, и построен на основе периодических исследований, в которых родителей в данной отборке просили вести точный дневник того, чем они занимались каждый день (не только детьми), и потом классифицировали. У такого метода есть преимущества (дневник намного точнее, чем субъективная прикидка постфактум того, сколько часов потрачено на то или это) и недостатки - есть опасность того, что в разные годы категория "время, потраченное на детей" будет интерпретироваться по-разному. В статье довольно подробно рассказано о том, как они старались избежать этой проблемы.

Авторы статьи полагают, что главная причина такого изменения - все более растущая престижность высшего образования в США, и соответственно все более растущие усилия, которые родители тратят на то, чтобы дети попали в хороший колледж: кружки, репетиторы, занятия с детьми... Они даже строят математическую модель, которая это типа объясняет, и мне кажется совершенно неинтересной. Да, есть элемент гонки за вузами, но в конечном итоге за супер-престижные вузы соревнуется лишь относительно небольшая часть населения. Не менее, а скорее и более важной причиной роста мне кажется то, что дети намного меньше времени проводят на улице или во дворе без присмотра родителей (рост родительских страхов и уменьшение самостоятельности детей и подростков - при том, что реальные риски для них снижаются, а не растут).

Я думаю, что время, потраченное "на детей", очень выросло за последние 25 лет не только в Америке, но и в других западных странах (включая Израиль, где я живу), что это общецивилизационный сдвиг. В статье делается попытка сравнить с Канадой и показать, что там это не случилось, и если это так, то я неправ, но в случае Канады они анализируют совсем по-другому устроенные опросы со своими проблемами. Хотелось бы увидеть больше данных, особенно из Европы. avva.livejournal.com/3225236.html

Hercules


Американец Джим Херкалис, один из чернокожих лакеев в свите Николая Второго.

via