дерево в разрезе

Источник - www.pixiv.net/member_illust.php?mode=medium&ill...

Даниил Гранин: «Что такое — 42 миллиона погибших? Это не цифра. Это одиночество»
Интервью фронтовика, писателя и почетного гражданина Петербурга Даниила Гранина "Новой газете", 8 мая 2017 г.

«На войну мы пошли безоружными в буквальном и в духовном смысле»

читать дальше— В первые годы после победы рассказывать о том, как мы встретили войну и как вели ее в 1941 году, не разрешала цензура. Да и сами мы больше хотели рассказывать про наступление. Про то, как вошли в Берлин. А то, как мы начали войну, какие были колоссальные потери, как мы отступали, драпали, сдавали город за городом — об этом не хотелось. Это было самое трагическое время — начало войны. В июле 1941 года, когда наш эшелон ехал на фронт, все распевали песни. Мы были счастливы, что попали в ополчение. У меня была броня, я работал в конструкторском бюро, где конструировали танки. И я добился с трудом, чтобы меня зачислили в народное ополчение. Мне казалось: как так? Война! И я не буду участвовать в ней?! Это — непередаваемое ощущение… Сейчас смотришь на это, как на какую-то глуповатость, простодушие. А тогда было искреннее чувство: мы повоюем, победим и вернемся. Даже, прощаясь с родными, мы успокаивали их искренне: ну месяц-два, и всё будет в порядке…

— Это была вера в себя или в страну?

— И общее настроение, и личная уверенность в том, что скоро вернемся с победой. Мы ничего не знали про войну. Это психология 1941 года — все неизвестно. Знали, что победим, такое ощущение было, но как? Когда? Было и другое чувство. Оно мучило нас в первые месяцы войны. Только что Сталин целовался и выпивал с Риббентропом. Германию называл «нашим другом». Мы ехали на войну, не вооруженные злостью. В нас крепло чувство недоумения и оскорбления: как же так — они безо всякого предупреждения на нас напали. Сталин говорил, что на их стороне внезапность. А разве они должны были предупреждать? Никто не задавался этим вопросом. Не только наши политические деятели были одурачены, обмануты немцами и попали в эту ловушку, но и мы тоже — пошли безоружными в буквальном и в духовном смысле.
«Потребовалось несколько месяцев, чтобы мы набрались злости»

Когда к нам в плен попал первый немецкий летчик (его самолет был подбит, он приземлился на парашюте прямо в расположение наших войск), то с нами разговаривал свысока, как с низшей расой, с превосходством арийца и военного человека. Он предвещал: «Вы обречены». А мы этому немцу старались напомнить: Тельман, Карл Либкнехт, «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Ведь это было повсюду, во всех газетах. И потребовалось несколько месяцев, чтобы мы набрались ненависти, злости. Во всяком случае — избавились от дружеских чувств и отношений.

— Откуда набирались ненависти?

— От немецких солдат. Они, наступая, оставляли за собой выжженные деревни, разбитые города, виселицы. Но самое главное — за что? Почему? Какой лозунг войны у них был? Какая причина? Мы ничего не понимали. Словно ты идешь по улице и вдруг тебе дают по морде и кричат: «Мы тебя уничтожим». Ведь эта война была не для того, чтобы захватить какие-то земли. Нет. Они шли на Москву, чтобы уничтожить Россию. Уничтожить Ленинград. Гитлер прямо сказал: «Сровнять его с землей». Начало войны, первые месяцы были очень тяжелыми. Мы высадились на станции Батецкая, не успели сойти с эшелона, нас уже бомбили. Это в порядке вещей — бомбили нас и потом. Но откуда они узнали? Нам политруки говорили: шпионы, предатели сообщили им, что наш эшелон едет, и когда, и где он высадится. Один из наших бойцов (у нас же все были люди — не военные, умные, образованные — с Кировского завода, с ленинградского морского порта, из института культуры, из дворца культуры Дзержинского) сказал политруку:

«Товарищ комиссар, ведь мы всех шпионов и вредителей уничтожили. Откуда они опять взялись?»

И действительно, ведь репрессии 1937 года, казалось, должны были избавить страну от этого зла. А оно опять есть! Сейчас это звучит почти анекдотически. А тогда было непонятно.

«Для бегства и паники оружие — в тягость»

— В первый год войны было очень много непонятного. Не могли винтовок нам напастись — не хватало их. Мне не досталось винтовки. Нам дали бутылки с зажигательной смесью. А где же наше оружие всё? Где наши самолеты? Почему немцы нас бомбят, а никакой защиты вроде истребителей на нашем участке фронта нет? Всё время возникало недоумение: а где всё? Ноги были в обмотках. А где сапоги? Нам выдали кавалерийские галифе. А где же нормальное обмундирование? Хотя бы б/у? Совершенно неожиданно вдруг обнажилась полная неготовность нашей армии к войне. Не было даже топографических карт. Это обескураживало. У нас же были военные парады. Мы распевали песни о том, какие у нас Ворошилов, Буденный: «Никто пути пройденного у нас не отберет, Красная дивизия, вперед, вперед, вперед…»

Разочарование в том, что мы оказались не готовы к войне, нарастало. В том, что Сталина немцы обвели вокруг пальца. Об этом даже подумать сначала было страшно: сам Сталин не понимал, что нас обманывали. Мы были не готовы к настоящей войне. Не ожидали, что немцы превосходят нас и по вооружению, и по связи, и по обеспечению. У них всё было подготовлено, а у нас ничего. Мы бежали. Это унизительное чувство. Это паническое чувство.

Надо было прийти в себя. Но для того, чтобы прийти в себя, требовалось время. А мы искали какого-то самооправдания. И пока искали, в сентябре 1941 года немцы были уже под Ленинградом. Иногда они наступали со скоростью 80 км в день! Что это за война? Это — бегство. Уже за Лугой где-то (мы успели ее пройти в начале войны, пока ещё не было прямого соприкосновения с противником) мы окопались, готовясь к встрече с немцами. А сквозь участок нашего фронта отступала Красная армия, и это нам помогло довооружиться. Они отдавали нам свои винтовки, пулеметы, ручные, гранаты, и, конечно, просили что-то взамен. Мы отдавали то, что взяли с собой на войну: мыло, сахар, папиросы… У кого-то были конфеты, у кого-то сухари хорошего качества, шпроты (ими нас всех обеспечивали). Себе мы оставляли только бритвы и тёплые портянки.

— А у отступающих красноармейцев ничего не было, они шли домой голодные?

— Только винтовки. Они были измучены. Были большие потери. И у них была психология отступающих, которым уже не нужно оружие. Для бегства и паники оружие — в тягость. Оно только мешает. Немцы подошли вплотную. 17 сентября, когда мы уходили из Пушкина, я не увидел никакого второго эшелона. Оборона рухнула.

«Начинаешь понимать, что все-таки и немца можно убить...»

— Есть сторона войны, которая раскрывается только спустя годы и которой историкам трудно пользоваться. Война, которую я пережил, не связана с документами. Она и событийно тоже — не бог весть что. Но она относится к пониманию чуда. Это история солдатского братства. Это то, как менялось настроение солдат. Это — кардиограмма, которая выстраивалась четыре года. Она всё время разная: вначале — бравада, потом — надежда, затем — разочарование, отчаяние, ощущение катастрофы, дальше — какой-то опыт и новый перелом: начинаешь понимать, что все-таки и немца можно убить. Эту кардиограмму очень сложно прочертить, хотя именно она решала и решила исход войны. Война была несколько раз проиграна, что порождало чувство безнадежности. Но каждый раз это чувство исчезало, и вновь появлялось то, что Пушкин называл «остервенением». Непонятно, как мы выиграли войну. Были такие безнадежные состояния, что даже вспоминать о них долгие годы было страшно.

Очень большую роль сыграло для нас то, что немцы не сумели взять Москву, не смогли войти в нее, а в сентябре 1941 года уже остановились у Ленинграда. Более того — они не только остановились, а были вынуждены начать отступление. Это был первый ощутимый успех, и он стал психологическим переломом. Осознание того, что они могут отступать — это одно. А другое — мы можем наступать. Это — история солдатского сопротивления. История войны — не только сражения и потери, это еще и история о том, как менялась солдатская психология. Она менялась до самой победы. Когда мы вошли в восточную Пруссию, совершенно другая война началась. Абсолютный перелом. Разочарование в наших союзниках, которые столько времени не открывали Второй фронт.

Эта часть военной истории плохо отражена, она историкам недоступна, это — только солдатские и генеральские воспоминания. Кстати, и в их воспоминаниях нет обречённости, паники, осознания того, что Россия гибнет. Как так — Россия гибнет?! Жукову не давали в воспоминаниях написать, что был момент, когда реально появилась опасность, что Москву не удастся отстоять. Не дали написать. Но Симонов его спросил: «А было у вас такое ощущение?» Жуков мог охватить положение всего фронта, мы-то не могли, у нас только солдатская, окопная психология, знание очень маленького участка. Он сказал: «Да, был момент, когда это было возможно». Историки долго не могли смириться с этим, а цензура — тем более. Но для писателя это — самое важное. Писатель пишет, опираясь не на документы, а на психологию людей, на психологию воина, на то, как она меняется.
«Это сложный вопрос, но поднимали боевой дух и панфиловцы, и Матросов»

Никто не мог предсказать, что война продлится четыре года — ни военачальники, ни офицеры, ни рядовые. Если бы мне сказали, когда я добивался зачисления в армию: «Ты вернёшься, если выживешь через четыре года», я бы не поверил или не стал бы записываться в народное ополчение. Рассказывать про это в литературе после войны было стыдно. И цензура не разрешала. Цензура глушила это разочарование. Эта часть истории Великой Отечественной войны почти не была раскрыта. Не давали о ней рассказывать. Были какие-то две вещи в журналах про отступление, случайно проскочили, и больше ничего. А, между тем, хорошие писатели послевоенного времени понимали, что именно через это можно понять победу, ее величие. После войны был удивительный всплеск литературы о войне. Замечательные писатели создали эту антологию: Василь Быков, Виктор Астафьев, Виктор Некрасов, Давид Самойлов… Прекрасный памятник нашей победе. Вся эта литература существует, имея фундамент правды. Гораздо труднее выстоять тем произведениям, где есть только победные марши.

— А то, что многие годы цензура не давала говорить правду, скрывала неприятные моменты — наши поражения, безоружность, было ли правильно так повышать патриотизм в людях? Те, кто не знал реального положения дел, наверное, по-прежнему верили, что Сталин — гениальный полководец?

— Это сложный вопрос. Например, подвиг панфиловцев… Сейчас я знаю, что он преувеличен, но тогда это помогало. Или подвиг Матросова — то, как его изображали, это было невозможно. Невозможно прикрыть собой крупнокалиберные дзотовские пулемёты, мгновенно ты падаешь, мгновенно, это нельзя заткнуть каким-то кляпом. Ещё был такой лозунг: «грудью отстоим». А грудью ничего не сделаешь. Но я помню, что помогали, поднимали боевой дух и панфиловцы, и Матросов. Хотя были и действительные вещи — подвиг Гастелло, который свой подбитый самолёт направил на вражескую колонну. Это действительно было. И дальше по ходу войны какие-то подвиги, которые помогали душевно, и даже не хотелось вдаваться в подробности: насколько это реально, каков процент правды тут? Такие вещи на войне много значили. Поэтому отношение к ним достаточно сложное.

Какие-то преувеличения сразу обнажались. В сводках Информбюро, которое всегда старалось показать какие-то очень мелкие частные победы. Хотя на фоне нашего отступления было ясно, что это — бравада. Но так в любой войне всегда: поражения хотят представить как тактический маневр. Были моменты, когда мы сразу понимали: это — чистая пропаганда. Сталин выступил еще в начале войны, в 1941 году, и сказал, сколько миллионов немцев мы разгромили, убили. Он такую огромную цифру назвал, что мы не поняли: а почему они еще перед нами стоят?!

— А если бы вам говорили всю правду про то, что мы не были готовы, нет оружия, не хватает средств, сил?

— Это было бы очень тяжело. А что комиссары могли говорить? Они только и твердили: все равно у немцев ничего не получится, мы — огромная страна, мы победили в 1812 году, у нас был Суворов, Дмитрий Донской и т.д. Надо было соорудить не только надежду, но и веру в дальнейший успех, а его не хватало все время. Мы переживали месяц за месяцем отступление, панику.

«Фюрер считал: если Ленинград будет завоеван — рухнет сопротивление»

— Впервые задержались в Луге, у реки, там мы сумели наладить оборону и отстояли этот участок, и это большую роль сыграло для Ленинграда. И то, что мы отстояли Пулковские высоты. На мою войну наложилась еще трагедия блокады. На Ленинградском фронте нам добавилась трагедия гражданского населения. На других фронтах это меньше чувствовалось. Тоже было, конечно, ужасно, но Ленинграду досталось сильнее всех.

— Правда ли, что Исаакиевский собор и некоторые другие петербургские памятники и здания во время войны были для горожан символами, которые укрепляли дух?

— Да, это так. Когда укрыли купол Исаакия сверху, надели на него чехол, он словно облачился в военную форму, тоже стал как воин, защитник Ленинграда. Когда мы заняли оборону и начались эти 900 дней блокады, если бы за нами был один из наших обычных городов, нам было бы гораздо труднее. Но за нами был Ленинград, который сам по себе символ. Мы в бинокли видели в городе пожары, столбы дыма, поднимающиеся от фашистских бомбежек, и сердце щемило ужасно. Потому что это горел не просто город, это горела гордость России. Город, связанный с именем Петра Великого, с декабристами, с Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем, Достоевским… Они все участвовали в обороне Ленинграда. Всё то, что было со школьных лет, весь этот венец на челе города, с которым каждый русский человек рос. Потому что это был концентрат российской истории, литературы, науки. Истории всех заслуг России, победной, красивой.

— Ленинград в этой войне был более важным городом, чем Москва?

— Для Гитлера еще раньше, чем для нас. Он считал, что корни большевизма в Ленинграде и наметил его по плану «Барбаросса» самым важным объектом наступления. Фюрер считал: если Ленинград будет завоеван — рухнет сопротивление. Были два важнейших очага сопротивления в истории Великой Отечественной войны: Сталинград и Ленинград. Сталинград — это военное сопротивление, а Ленинград — духовное. Стойкость и армии, и населения. Тогда мы не знали, а после войны выяснилось, что Ленинград вдохновлял солдат на других фронтах страны. Понимание того, что люди насмерть стоят, несмотря на голод, который скрывали, лишения, потери. 900 дней! Ни один город в истории Второй мировой войны не выдержал столько окружений! Такие вещи, конечно, помогали.

— Недавно были названы новые цифры потерь СССР во Второй мировой войне — 41 миллион 979 тысяч человек. Что вы о них думаете?

— Меня потрясла эта цифра. История этой цифры — тоже характерная. Мы ее боимся. Боялись, во всяком случае. Мы все время уступали правде: 7 млн, 15 млн, 22 млн, 27 млн, 30 млн… И вот мы подошли к 42 млн, и я не знаю, уперлись мы в эту цифру или нет? Эта война отличается тем, что она сопровождалась сознательной ложью. Ложь считалась — как теперь выяснилось — необходимостью от разочарования, огорчения. Почему? Мы чувствовали, что потери войны — гораздо больше. Но, мне кажется, сейчас наступил момент, когда можно говорить достаточно откровенно, не боясь никого огорчить: ни народ, ни начальников. Эта цифра требует другого подхода, другого осмысления.

Начался подсчет с 7 млн и дошел до 42-х. Постепенно. Десятилетие за десятилетием. У Сталина — одно, у Хрущева — другое, у Брежнева — третье, у Ельцина — четвертое. Каждый новый правитель то множко, то немножко прибавлял. И вдруг сейчас открылась цифра ужасающая. Но и это — не всё. Мы не считаем инвалидов, вдов, сирот, безотцовщины. Еще нищету, бедность, разруху, которые преодолевались десятилетиями. Это всё от войны. До сих пор что-то остается. Что такое — 42 млн? Это не цифра. Для тех, кто остался в живых, — это одиночество. Мне годовщину победы встречать не с кем. У меня никого не осталось от моих школьных и студенческих друзей, от моих однополчан. Не только в силу естественной убыли, но и потому, что они погибли на войне. Это погибла часть моей юности, моей жизни, она ушла вместе с ними.

Был факт, который всех нас поразил. Сталин ни разу не произнес (может быть, где-то произнес, в частных разговорах) какого-то тоста — «царствие небесное», «спасибо тем, кто отдал свою жизнь, погиб» — в память о погибших. Ведь он-то знал, что их не 7 миллионов. Может быть, он полной цифры не знал. Но знал, что гораздо больше. И на приеме после победы он не произнес ничего о них. Не помянул. Не выпил. Не было тоста. Это непростительно. Мы потеряли самую лучшую часть народа. Это она шла в атаку. Она работала в тылу, партизанила. Остальные сидели в конторах. Жили в провинции. Или занимались тем, что шили нам шинели и гимнастерки. Я не упрекаю их. Никто не виноват в этом из тех, кто не воевал. Но и солдаты ни в чем не виноваты. Виноваты те, кто не верили, что мы можем не победить… Мы должны выиграть: «Красная армия всех сильней…» И результат — такие страшные потери.

«Нам тоже должна была достаться женщина, но одна — на двоих. Потому что женщин приезжало всего человек тридцать, а нас — целый батальон!»

— Мы до сих пор имеем испорченный генетический код. Блокада не прошла даром для ленинградцев. Это несчастье до сих пор передается по наследству. Больные люди, блокадный голод, страшные ужасы. Обессиленные женщины. Расскажу личную историю. Наш батальон стоял возле Ленинграда — под Шушарами. Однажды комиссар нам сказал, что завтра «приедут шефы», а с ними — работницы с фабрики. Для нас это было событие. Мы стояли на самом рубеже. Они должны были ночью прийти и ночью же уйти, потому что мы стояли на таком приближении, что их не должно было быть видно, чтобы ни их, ни нас не обстреляли. Нас заранее предупредили о визите, чтобы мы не ели кашу, сахар, хлеб и могли угостить.

Я жил в землянке вдвоем с товарищем — артиллерийским техником. И нам тоже должна была достаться женщина (фабрика была женская, мужчин не было), но одна — на двоих. Потому что женщин приезжало всего человек тридцать, а нас — целый батальон! Мы с соседом бросили жребий. Я выиграл. Мне досталась женщина. Молодая сравнительно, но такая уже костлявая. Я ей устроил угощение. Отдал две порции, потому что мой сосед оставил мне свою. Сидим мы с ней, разговариваем. Гостья мне рассказывает, что на фабрике творится. А потом я вижу: она от еды засыпает. Я говорю ей: «Ну, ложись, поспи, а то тебе еще ночью пешком идти до дома». Она легла и говорит мне: «Ложись со мной». Я обрадовался, хотя вид у нее был не для любви. Но я лег, и она тут же заснула. И я лежал, согревал ее, потом тихонько встал и пошел в соседнюю землянку, где спали ребята, которым женщин не досталось.

— Вы все эти годы об этом помните? Это такие сильные чувства вызвало?

— История имеет продолжение. Дело было так. Когда уже война закончилась, вдруг эта женщина звонит мне по телефону и говорит: «Вы помните?» А я помню! Это событие было. Я спрашиваю: «Откуда ты узнала мой телефон?» Она отвечает: «Директор нашей фабрики встретилась на каком-то юбилее с командиром вашего батальона, они начали вспоминать, и потом директор на фабрике рассказала о встрече». И эта девочка, хотя она была уже совсем не девочка, выждала, подошла к директору и рассказала нашу историю. Та спросила: хочешь — давай, узнаем его телефон, он жив или нет? И она позвонила комбату. А мы с ним дружили и встречались. Он дал мой телефон. Мы встретились с ней. Она была уже отъевшаяся (смеется), замужем, дети. И я был уже женат. Но мы с ней хорошо посидели.

— Что для вас самое больное сегодня, когда вы думаете о войне?

— Победу у нас похитили. У меня был разговор с Гельмутом Шмидтом (пятый канцлер ФРГ — Ред.). Я его спросил: «Почему вы проиграли войну?» Он мне сразу ответил (у него был готов продуманный ответ, он хороший политик, профессиональный историк, сам воевал, все видел, все знает): «Потому что США вступили в войну». А Америка вступила поздно. Черчилль сказал еще в конце 1941 года: «Прилив кончился, начался отлив». Я не мог понять, откуда взялась эта версия. А потом понял: проиграть Америке — гораздо более лестно, чем нищему босому СССР. И американская пропаганда подхватила это. И сейчас это проникло на Западе повсюду, вплоть до школьной истории. А это несправедливо, неприлично. Нам обязано человечество этой победой, разгромом фашизма. Конечно, история восстановится, но гораздо позже. А несколько поколений будут жить и уже живут с такой историей.

«Даниил Александрович, а сколько человек вы убили?»

— Да, я спросил у Гельмута Шмидта «почему они проиграли», но есть и второй вопрос: «Почему мы выиграли»? Для меня в нем тоже много неясного. Как-то в школе меня упросили поговорить о войне с детьми. И вдруг встает одна девочка лет восьми и спрашивает: «Даниил Александрович, а сколько человек вы убили?» И я понял, что они совершенно иначе видят эту войну сегодня. Что есть еще и такая сторона войны: «а сколько вы убили человек»? Не немцев, не противников, а — человек. Понимаешь? Сколько вы убили человек? Я ответил: «Я убивал противников».

Отсюда philologist.livejournal.com/9318251.html

Оригинал взят у в Что такое боевик и боевая дружина большевиков образца 1905-1907 гг. Боевые действия при провале.

Разберем на примере нашумевшей истории "Трагедия на Малой Охте" (как ее назвали "Петербургская газета" и "Петербургский листок").

Боевика боевой дружины не надо путать с вооруженным рабочим на баррикадах или экзальтированным студентом, укравшим у папы револьвер. Современный бармалей из чеченского леса тоже плохой пример - пропасть в образовании, профессионализме, тактико-теоретической подготовке. У боевика нет личной жизни - только боевая учеба и работа. Для боевика реальны только две вещи: революция и своя дружина. Дружина - это больше чем семья. Боевик своих никогда не назовет полиции или жандармам. Никакие пытки не помогут (пытать в тюрьме могли годами, как, например, Вилонова). А истязать, попавшегося полиции боевика, будут обязательно. Ибо нет более лютого и опасного зверья в революционном мире.

Организация боевых дружин.
В Москве и Питере - порайонная, в провинции действуют городские боевые дружины, которые могут устроить адову гастроль по провинции. Дружины есть не везде, только где крупные технические, фабричные центры, военные училища и доступ к лабораторному оборудованию. Оптимальное число дружинников - 25. Тактические единицы: "тройка" и "пятерка". Штат: организатор, инструктор, заведующий оружием, секретарь дружины и рядовые боевики.

читать дальшеОрганизатор.
Организатора не путать с просто командиром. Организатор получает указания из Центра, распределяет работу, проводит совещания, устраивает явки, конспиративные квартиры, мастерские и лаборатории. У организатора касса. На эксы он не ходит - не палится. В терактах или атаках может принимать непосредственное участие только в виду особой важности или по прямому приказу Центра. Самая частая гражданская профессия - инженер. Были также врачи, отставные военные и даже один театральный антрепренер.

Инструктор. Это рабочая лошадка.
Инструктор обустраивает мастерскую, посещает конспиративные лекции и практические занятия по взрывному делу, тактике диверсионной работы и прочим нужным дисциплинам. Все учит наизусть и потом обучает дружинников. Обязан иметь технические таланты, уметь стрелять, разбирать и знать баллистику винтовки, браунинга, револьвера и пистолета Маузера. Чаще всего рекрутируется из высококвалифицированных рабочих. Дружит с "химиками".
Лекции для инструкторов читают глубоко законспирированные действующие преподаватели высших военных учебных заведений. Глубоко настолько, что в 1930-е их имена все еще не подлежали разглашению (Софья Познер).
Вот, например, тематика питерских лекций.

Вспоминает инструктор Семянниковской дружины "Саша":
"Артиллерист-офицер, который бывал всегда в штатском платье, читал нам о взрывчатых веществах, изготовлении бомб, постройке баррикад; о том, как свести поезд с рельс. Принес он нам однажды фосфор, разведенный, кажется в спирту, обмакивал в него бумажку, и когда она высыхала, то загоралась. Всем нам хотелось иметь этот состав."
Регулярно, не реже одного раза в неделю, инструктор вывозит боевиков в глухой лес, где проводятся занятия по обращению с винтовкой, браунингом, револьвером и маузером. Иногда привозит "химика" и что-нибудь взрывают.
Инструктор обязан наладить изготовление и набивку патронов. Хорошо если удается украсть с завода набивочный станок. Нет - делают чертеж такого станка и изготовляют кустарным способом. Гильзы, пистоны и пули крадут с оборонных заводов сознательные или запуганные конторщики (рабочих при выходе досматривают, а эти вне подозрения). Порох достают где только можно. За станком работают все боевики посменно. Хороший результат - 100 патронов в день.

Секретарь.
Это конспиративный адрес дружины. Через него идет переписка с внешнем миром. Он знает адреса соседей, поставок оружия, конспиративных явок на случай провала.
На секретаре партийная работа, лекции боевикам по экономике, марксизму, различным гуманитарным дисциплинам. У секретаря вся нелегальная литература.
Секретари берутся из выпускниц женских высших учебных заведений. Чаще всего это действующие учительницы. Безобидная на вид старая дева умеет стрелять с двух рук (обязательная, между прочим, дисциплина) и метать бомбы. Лучше всех в группе владеют навыками конспирации. Проваливаются реже всех. В плане информации для охранки совершенно бесполезны - выносят любые пытки и издевательства и сами могут нагнать страху (за примером далеко ходить не надо - Мария Спиридонова)

Заведующий оружием.
Завхоз как он есть. На нем тайник (а то и два, а то и три) с оружием дружины. У каждого боевика есть личное оружие на всякий пожарный, но на разные операции им выдается оружие под задачу, которое терять нельзя - охранка может всю цепочку поставки вычислить (уж не отсюда ли ноги маниакального преследования солдат за утерю личного оружия в РККА). Захваченное оружие дружины могут пойти отбивать.
Заведующий чистит и вообще заботится о вверенном оружии.

Боевик.
Умеет стрелять и резать людей, выявлять и ликвидировать слежку, обращаться с бомбами, провозить на себе оружие и литературу, владеет основными навыками конспирации. Когда боевик не учится, не мочит кого-то и не взрывает, то работает на каком-нибудь заводе, лучше оборонном, или приказчиком на складе или в крупном магазине.
Личное оружие: два разносистемных пистолета. Это для подстраховки. Чаще всего пара: браунинг и револьвер.
Боевик проходит специальные занятия по действиям в стрессовых ситуациях. Например: как действовать при ранении на улице, как оказывать первую помощь себе и товарищу, как вести себя при аресте и на допросе, как действовать попав в засаду.
Иллюстрация. 3 января 1906 года три боевика "Учитель", "Ястреб", и "Дядя" из дружины Обуховского завода нарвались на патруль на Васильевском острове. "Ястреб" и "Дядя" рванули в разные подворотни, "Учитель" остался на месте. Часть солдат бросилась за беглецами, а двое подошли к "Учителю". "Учитель" подал им документы, выхватил стволы и убил их. Побежал по улице, нарвался на другой патруль, поймал пулю в живот, забежал в дворовой сортир, из которого отстреливался и убил еще троих. Последнюю пулю пустил себе в висок.
"Ястреб" и "Дядя" ушли. "Дядя", он же Михаил Паршенков, через год будет ранен при схожих обстоятельствах, подлечен в тюремной больнице и повешен.

Живут дружинники на съемных квартирах. Хозяев подбирают из сочувствующих. Лучший вариант: баба, потерявшая мужа или сына. С ней налаживают доверительные отношения (без интима!), помогают чем могут. Строгие требования к самой квартире. Лучше второй этаж, чтоб из окон при шухере прыгать. Черный ход нужен, но заваленный всяким хламом - там полиция тусить будет без толку при попытке ареста. То же самое и с подвалом - знают, что и там полиция будет.
Комната должна быть как можно дальше от прихожей и иметь две двери. Лучше ходить через комнату соседей. Их и поднимут первых, если что. Кровать ставят к двери в общий коридор - не вломится никто оттуда внезапно и опять же пойдут через соседей.

Теперь про Охтенский случай. Когда боевики все сделали по науке и внезапная попытка ареста дала резко отрицательные результаты.

Перед приставом Охтенского участка подполковником А.А. Родзеевским летом 1906 года была поставлена задача найти и ликвидировать патронную мастерскую в своем районе. Патронная мастерская действительно была и действовала уже год. Организовал ее инструктор дружины Семянниковского подрайона "Саша Охтенский" в доме мещанки Суворковой на углу Суворовской улицы и Охтенского переулка, на квартире Сударевой.
Квартира была идеальна. Вот план:


Ходили, как видите, через комнату хозяйки. Хозяйка в жильцах души не чаяла: платили исправно и помогали решать проблемы с сильно пьющим сыном. Хозяйка даже участвовала в набивке патронов.
Шпики долго бы искали квартиру, но подвел хозяйкин сын - в каком-то кабаке брякнул, что у его матери серьезные квартиранты с "револьверами". За квартирой установили слежку. Но только к декабрю у полицейских сошелся пасьянс - здесь мастерская!

Вот как собирались брать мастерскую ("Петербургская газета" от 31 декабря 1906 года # 358)
"29 декабря чины охранного отделения под начальством ротмистра губернского жандармского управления предложили приставу Охтенского участка сделать совместно с ним обыск и облаву на дом, где проживают Суворкова и ее жильцы. Пристав А.А. Родзеевский сообщил о предстоящем обыске полицмейстеру полковнику М.П. Шалфееву и отдал приказ об откомандировании в распоряжение чинов охранного отделения отряда городовых и околоточных надзирателей. Чины полиции были вооружены винтовками и револьверами. Около 3 часов ночи было решено внезапно окружить дом и застать обитателей врасплох".
Полиция уже имеет горький опыт и готовится к серьезному делу. У полиции есть план квартиры. Там не знают только какие коррективы внесли в него боевики, сколько их там, есть ли они там вообще и как вооружены.

А на квартире лежат две тысячи патронов, мелинит и порох. Живет там инструктор Саша и сегодня у него ночует боевик "Ваня", который должен ранним утром вынести на себя часть патронов.
Саша спит на кровати у двери, а Ваня на диване у стены, где дверь в комнату хозяйки. У Саши под матрасом маузер.

Понеслась.
В три часа ночи жильцы услышали звонок в дверь. Саша чуть приоткрыл дверь в коридор и увидел, что заходят городовые с винтовками. Тут же встал, придвинул кровать совсем плотно к дверям, вынул маузер, пристегнул к нему кобуру-приклад, взвел курок и стал надевать сапоги. Ваня вынул револьверы и залез под диван (одежду быстро надеть не мог - она под транспортировку уже была подготовлена).
В коридорную дверь стали громко стучать и кричать "Открывай именем закона!". Саша крикнул, что одевается. Дверь стали выбивать. Саша успел надеть только один сапог. Схватил маузер, отпрыгнул в угол, встал на колено и принял упор.
Дверь оттолкнула кровать и вошел сам Родзиевский с лампой. Бах! - тут же упал, лампа разбилась и стало совершенно темно. Из коридора прыгнул околоточный - бах! Упал.
Саша перевел прицел на дверь в комнату хозяйки, Ваня открыл ее снизу рукой и там оказались два городовых - бах!бах!
По квартире раздался топот - полицейские бежали обратно в подъезд. Саша бросился за ними. Ваня кинулся к окну во двор и стал беспорядочно палить по оцеплению.
Саша выбежал в подъезд и увидел штатского с пистолетом, зажигающего свет. Бах - упал. Побежал во двор и увидел тени городовых, бегущих в сторону казарм. Выпустил в них остатки обоймы. Вернулся в комнату. Вани уже не было, ушел с патронами (просидел до вечера в помойной яме во дворе, сильно замерз, долго лечился, но патроны в целости вынес и доставил по назначению). Саша оделся, перезарядил маузер. отстегнул карабин, взял документы, деньги и вышел на улицу - никого. Пошел прямо через Неву к Смольному монастырю. На середине реки был обстрелян со стороны казарм, но не попали. Ушел. А уже в январе 1907 Саша будет принимать участие в атаке на тюрьму, где содержался Красин.

Родзеевский выживет, будучи ранен в руку. На квартире устроят засаду, куда на утро попадет один из дружинников. Он никого не выдаст и будет повешен по приговору военно-полевого суда.
По официальному заявлению полиции газетам, в ходе боя были убиты: 2 околоточных, 2 городовых, шпик и ранен дворник. Потери революционеров полицейские чины определить затруднились. "Петербургская газета" и "Петербургский листок" от 31.12.1906 писали про то, что полицейские сами попали в спланированную засаду и что "революционеры стреляли из винтовок залпами".

P.S. Это только дружины большевиков. Были звери еще страшнее - дружины эсеров. В то время большевики им дорогу старались не переходить и все эксы заранее с ними согласовывали. Эсеры запросто могли приказать большевистской дружине свалить с района и та послушно уматывала. Об эсерах как-нибудь потом.

о бронелифчиках - они существуют!


и по карману любой валькирии!
конкретно этот размера S

Как и в случае с выходом Heavensward, для Stormblood разработчики подготовили отсчёт в виде картинок:



читать дальше









Под эту картинку можно смело агитационные лозунги писать. Типа голосуйте за Партию Освобождения Аламиго. Ну или Родина Мать зовёт.

Танцующие буряты, внезапные молодые отцы, дети, родившиеся двадцать минут назад, которые уже спят, но любопытные... Как же это пошло!

Одно не понятно: это шоу для нас или для Путина?

Самое опасное в мире дерево

Манцинелловое дерево (лат. Hippomane mancinella), или манцинелла, растёт в западном полушарии (штат Флорида, страны Карибского бассейна и Багамы) — вид деревьев семейства Молочайные.. Вокруг него часто повязана красная лента — это знак прохожим не подходить близко. Растение получило широкую известность благодаря ядовитому млечному соку, содержащемуся во всех его частях, в том числе в плодах.

Манцинелловое дерево — одно из самых ядовитых деревьев на планете.

читать дальше

Это раскидистое дерево с ядовитыми плодами, напоминающими небольшие яблоки или гуавы, довольно широко распространено на песчаных морских побережьях Карибского моря, Мексиканского залива и на Галапагосских островах. Также произрастает в Мексике, на Антильских островах, в Колумбии и на побережьях Вест-Индии.

Привлекательные одиночные или растущие попарно желтовато-красные плоды, обладающие сладким запахом, в свое время унесли не одну сотню жизней испанских конкистадоров, пиратов и простых европейских моряков, пытавшихся утолить голод и жажду приятно пахнущими плодами.

Эти великолепные деревья с разветвленной кроной, достигающие шестнадцатиметровой высоты, под воздействием сильных береговых ветров иногда могут принимать причудливые искривленные формы.

Листья у мацинеллы простые, элипсовидные, с ярко выраженными желтоватыми прожилками.

Дерево смерти считается вечнозеленым, однако, в периоды засухи (декабрь-январь), оно может сбросить большую часть листвы.

С началом сезона дождей появляются соцветия в виде початочков длиной 7см, на которых располагаются один или два маленьких рудиментарных женских цветка диаметром около 3мм, из звездчатых пестиков которых образуется завязь. Мужские цветки, еще меньшего размера, с множеством желтых пыльников, располагаются рядом, на этом же соцветии.

Цветение происходит, практически, в течение всего года, но особенно обильно манцинелла цветет в марте. Плоды – круглые, в диаметре имеют около 4см, очень ароматные, покрыты блестящей сероватой кожицей. Внутри находится несколько коричневых семян.

Все части этого растения: листья, кора, цветы, плоды содержат тягучий млечный сок — характерный признак всех молочайных. Он очень ядовит и, к тому же, обладает сильным раздражающим действием. При контакте с кожей наблюдается раздражение, ожог кожи, сопровождающийся появлением волдырей и воспалением. Разъедающая способность латекса манцинелла настолько велика, что способна прожечь тонкую хлопчатобумажную и другие легкие ткани.

Попадание сока в глаза вызывает слепоту, так как глаза, практически, выжигаются этим ядовитым латексом.    При попадании в желудок смерть наступает от его прободения — коварная манцинелла «проедает» в желудке настоящие дыры.    Дым от горящей древесины вызывает сильное раздражение дыхательных путей.    Дождь и даже роса, стекающие с листьев этого ядовитого дерева, представляет собой реальную опасность для людей и млекопитающих.

Благодаря всему вышесказанному, манцинелла в настоящее время входит в «Книгу рекордов Гиннеса» как самое опасное дерево в мире.

А вот некоторые рептилии преспокойно лазают по его веткам и даже устраиваются там на ночлег.

Хуан Понсе де Леон

Согласно легенде, от яда этого дерева умер испанский конкистадор Хуан Понсе де Леон. Он вернулся во Флориду в 1521-м году в поисках золота и претендовал на владение областями, которые якобы открыл. Конечно, местные жители так просто отдавать ему свои земли не собирались, и во время битвы в ногу де Леона попала пропитанная ядом манцинеллы стрела, что привело его к мучительной и долгой смерти.

Николь Стрикленд, консультант по радиологии, опубликовала в «Британском медицинском журнале» статью о том, как съела один из плодов манцинеллы. Во время праздника на Карибском острове Табаго она заметила среди лежащих на пляжном песке манго и кокосов маленькие зелёные плоды — они были круглыми, размером с мандарин, и, вероятно, упали с большого дерева с серебристым стволом и овальными листьями.

Она откусила от плода кусочек и нашла его приятно сладким, то же сделал и её друг. Через несколько мгновений оба заметили странную остроту во рту, постепенно переросшую в жжение, слезотечение и закупорку горла. В течение следующих двух часов состояние молодых людей ухудшилось, и они не могли проглотить ни кусочка из-за мучительной боли в горле. Единственное, что хоть как-то смягчало боль — молоко. И только через восемь часов все болевые ощущения стали постепенно спадать.

Английский врач и натуралист Эразм Дарвин (дед Чарльза Дарвина) писал об этом дереве: «…росинки, падающие с него, так ядовиты, что сжигают кожу; поэтому многие нашли свою смерть, поспав в его тени».

Жители Малых Антильских островов, карибы, надрезали кору манцинеллы и пропитывали наконечники стрел ее густым ядовитым млечным соком.  Этот яд наносили на стрелы индейцы Санта Марты и Картахены. Если такая стрела попадала в человека, в скором времени он умирал.

В регионах, где растет манцинелла, часто можно увидеть таблички, предупреждающие проезжающих мимо туристов, чтобы они не останавливались на отдых под сенью этих деревьев и не трогали его плодов.

В 1733 году был издан королевский указ, обязывающий уничтожить все ядовитые деревья вблизи Санкт-Бартелеми на острове Пуэрто-Рико. В южной Флориде предприняли всеобщую выкорчевку опасных растений вокруг поселений.

Уничтожить манцинеллу оказалось непросто. Когда пытались рубить деревья, ядовитый сок брызгал в глаза, вызывал воспаление, жгучую боль. Человек терял работоспособность, а порою слеп. На коже возникали волдыри, которые долго не заживали. Приходилось обжигать кору дерева перед рубкой, чтобы сок свернулся. Но и дым был опасен для глаз.

Древесина манцинеллы имеет красивый, с темными прожилками рисунок. Ее очень ценят столяры-краснодеревщики.

Но как срубить дерево, если к нему нельзя даже прикоснуться? Лесорубы решают эту задачу просто: обкладывают дерево кострами и сушат его на корню горячим дымом. Только после этого приступают к валке дерева. И все же полного обезвоживания древесных тканей достичь не удается.

С большой осторожностью, чтобы в глаза не попали опилки, ствол распиливают. Часть неделовой древесины идет на топливо. Но при горении выделяется ядовитый дым, который действует на глаза и вызывает сильную головную боль.

Вот такое оно – дерево смерти Манцинелла.

(с)

15 июня вступило в силу решение об отмене платы за роуминг на территории Евросоюза. Жители ЕС во время поездок по Евросоюзу теперь могут звонить, обмениваться SMS и пользоваться интернетом по тем же тарифам, что и в стране их проживания.