Эру мой, как же меня радуют любители потолковать о глубинном смысле иероглифов. Последними, кто произвёл на меня впечатление, были люди, способные часами восхищаться тем, что кандзи "нин" - "терпение", тот самый, что в "ниндзюцу", - складывается из элементов "сердце" и "меч", так что получается "сердце под мечом". Оно всё конечно так, но я всё равно долго смеялась.

И ладно бы этим болели те, кто никогда не изучал японский, а просто успел поднахвататься всякого-разного. Так нет ведь, и у серьёзных людей встречается. Открываю сейчас своего ненаглядного Талышханова, "Иероглифику по методу Шерлока Холмса" - вещицу в общем и целом очень забавную и остроумную, не говоря уж о прочих достоинствах, - и сразу же натыкаюсь на ахи-вздохи: мол, как прекрасно, как естественно, что иероглиф "любить" - изображение матери рядом со своим ребёнком.

О том, как данный иероглиф читается, Талышханов стыдливо умалчивает. А читается он, между прочим, как "суки". То есть вполне передаёт отношение настоящего самурая ко всем этим женщинам и детям.%)

К слову, господин Яхико при упоминании детей ни за что не упустит возможности прокомментировать: дети - хана жизни.*)

Решено, буду читать специальные лекции для любителей красивой японистики. Под лозунгом "пришёл поручик Ржевский и всё опошлил".

...И все-таки предусмотрительные ей попадаются мужчины. Один ложился в постель с пистолетом, другой — с булавкой на случай спазма у чрезмерно нервной партнерши…

(с.)

Мебель трескается по ночам.

Где-то каплет из водопровода.

От вседневного груза плечам

В эту пору дается свобода,

В эту пору даются вещам

Бессловесные души людские,

И слепые,

немые,

глухие

Разбредаются по этажам.

В эту пору часы городские

Шлют секунды

туда

и сюда,

И плетутся хромые,

кривые,

Подымаются в лифте живые,

Неживые

и полуживые,

Ждут в потемках, где каплет вода,

Вынимают из сумок стаканы

И приплясывают, как цыганы,

За дверями стоят, как беда,

Сверла медленно вводят в затворы

И сейчас оборвут провода.

Но скорее - они кредиторы

И пришли навсегда, навсегда,

И счета принесли.



Невозможно

Воду в ступе, не спавши, толочь,

Невозможно заснуть, - так тревожна

Для покоя нам данная ночь.



*



Предчувствиям не верю, и примет

Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда

Я не бегу. На свете смерти нет:

Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо

Бояться смерти ни в семнадцать лет,

Ни в семдесят. Есть только явь и свет,

Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.

Мы все уже на берегу морском,

И я из тех, кто выбирает сети,

Когда идет бессмертье косяком.



ещё

Сценарий "Зеркала"

Times & Ages

Наконец-то написанное жизнеописание Гундоса, том II.

Неделя, за которую востокофил Гундос успел измениться внутренне и внешне; обзавестись массой охренительно ненужных вещей; полюбить Москву и взглянуть на неё с высоты птичьего полёта; и - последнее по списку, но не по значению - убедиться в том, что пятнадцать секунд глаза-в-глаза-рука-в-руке с господином Фандориным куда предпочтительнее, чем медовый месяц в Японии с кем угодно другим

%)...Ну, начать, пожалуй, следует с моей нелюбви к Москве. Очень давней и, как я думала, неизлечимой.

Это, как все знают, национальная черта питерцев - не любить Москву; они не любят её за то, что она такая многолюдная, шумная, вечно куда-то спешащая, неопрятно заросшая бутиками и супермаркетами, и за то, что метро там такое большое и запутанное, и за то, что она - столица, и за то, что люди её якобы злы и слишком заняты собой, - словом, за всё то, почему она не Питер. Причина моей собственной нестихающей нелюбви к столице конкретнее и несколько скромнее. В первый раз мне довелось побывать в Москве года в три или четыре, ровно в то время, когда "гигантский эксперимент над культурой под названием СССР" - цитата из Фрейда, если я верно помню, - подходил к концу: Ельцин захватывал Кремль, а народ бросался под танки. Что понадобилось моей мамань в Москве в это, мягко говоря, неспокойное времечко - не выяснено. Людей под танками я, слава Эру, то ли не увидела, то ли не запомнила, как почти не запомнила и всё прочее. Единственным, что засело в голове крепко и, кажется, навсегда - был вкус бананого мороженого; оно продавалось возле Кремля по какой-то несусветной цене, я долго упрашивала купить мне его, и оно в конце концов оказалось омерзительно невкусным. После первого же куска город сразу сделался некрасив и скучен, а люди плохи.

Словом, причиной моей неприязни к Москве был стаканчик просроченного бананового мороженого. Не очень-то оно справедливо, конечно, теперь я это понимаю.

И в Москву я в этот, последний, раз ехала с твёрдым намерением наконец-то исправить такое положение дел. Ну - как где-то было:

Хочешь, я полюблю твой Питер?..

Ну, а ты - полюби Москву...

Москва в этот раз началась для меня с привокзального салона красоты. Впервые нога моя ступила под своды этого пугающего места - и, уже после всего трогая смешную лошадиную чёлку перед зеркалом, оплакивая бесславно погибшие локоны и горько размышляя, на кого я теперь больше похожа - на Стоцкую или на Наташу Орейро, я нашла в себе силы улыбнуться своему потерянно моргающему отражению и - вместе с ним - и Москве.

Я улыбалась Москве, Москва улыбалась мне. За последующие дни я истоптала совершенно новые кроссовки, стёрла ноги в кровь и поспособствовала появлению в моих любимых полосатых носках двух большущих дыр на пятках - но зато исходила первопрестольную вдоль и поперёк, и теперь с уверенностью утверждаю, что не такая уж она и большая, ваша Москва...

За день до отъезда, когда я стояла посреди Большого Москворецкого моста и задумчиво засоряла пеплом водные глубины, на меня внезапно снизошло то самое состояние, что метко обозначено фразой "Красота-то какая, даже матом ругаться не хочется". Поняла, что пришло, пожалуй, время положить нашей вражде со столицей конец - ведь стаканчик невкусного мороженого был прощён уже давно, давно... Я затушила сигарету, донесла её до ближайшей урны и благоговейно опустила бычок туда. Хотя теперь Москва - МОЯ Москва - простила бы мне, пожалуй, одну случайно брошенную сигарету.

...Кроме самой Москвы, отношения с которой я налаживала так долго и трудно, были ещё мои московские родственники.

Тётушка против ожиданий оказалась человеком не только чрезвычайно добрым и понимающим, но ещё и интересным. Плакат с Кинчевым в ванной комнате натолкнул на мысль, что с этим человеком будет, в принципе, не так уж сложно ужиться; и дедуктивный метод оправдал себя вполне. Тётушка - одинокая и бездетная - действительно обрадовалась мне до поросячьего визга; она тут же насоветовала кучу мест в Москве, способствующих моему окультуриванию и притом чуточку более интересных, чем Третьяковка: от галереи Глазунова до Донского кладбища; она проколола мне уши и подарила шкатулку со всякими-разными серёжками и колечками; ещё насовала кучу книг и сандаловые чётки (представляете себе восторг востокофила Гундоса?..), и на день отвезла к своей матери в Дорохово, которая была рада мне до визга ещё более поросячьего и тоже не оставила без подарка - а ещё показывала альбомы с фотографиями и долго строила предположения, в кого из нашего рода я пошла, если у нас все по большей части голубоглазые, а рыжих не было вообще (ну что же мне теперь, пойти и застрелиться?). Мы с тётей нарвали ей огромный букет подснежников - за городом так тихо, так невероятно красиво, как-то непривычно по-русски: не душно... Ещё там мост был через реку - подвесной, как в кино; я в дичайшем восторге прыгала по нему, хватаясь руками за канаты и повергая трезвомыслящих сельчан в полнейший, что называется, ахуй. А по реке вниз плыли люди на байдарках - тоже хочу так!

Вы знаете, всё это так непривычно было для меня - родственники, которые любят тебя уже за одно то, что ты живёшь, и просыпаться каждое утро в уютной кровати на уютной кухне, мазать маслом бутерброды и пить кофе - и не надо постоянно беспокоиться о еде; ну почему у меня не было такого детства? А по вечерам я, не чуя под собой ног от усталости, возвращалась в место, которое с подозрительной быстротой приучилась называть домом, и меня всегда ждал горячий ужин; я брала кассету с каким-нибудь хорошим фильмом из немаленькой тётушкиной видеотеки, ужинала и смотрела; вы знаете, она очень любит Тарковского, и у неё есть всё, что он наснимал...

Что ещё рассказать, чтобы покороче и вместе с тем - понятно?..

Слэшкон не понравился совершенно - затянутое, смертельно скучное действо, ничуть не похожее на то, что устраивалось осенью. Залу, рассчитанному едва ли на пятьдесят человек, пришлось вместить около двухсот; остапбендеровский юмор, подготовка на уровне подготовительной группы детского сада - короче, если б не Шантэль и её "Rosa Alchemica", я б вряд ли досидела бы до конца. Жалею, что не смогла дождаться их концерта - голос у неё действительно очень красивый и сильный, и, хоть репертуар и стиль группы пока что нетвёрдо пошатывается от Лоры к "Мельнице" - но голос...

Полученные в подарок деньги я с молниеносной быстротой растратила в китайском павильоне на ВДНХ. Увидев палочки, веера и наборы для каллиграфии по такой цене, я передёрнулась от жадности и вспомнила: я анимешница или где?.. У анимешников деньги долго не лежат. То, что осталось от палочек с веерами, отдала за возможность покататься на колесе оборзения и поглядеть на город сверху. Ещё в дороге я твёрдо постановила: тратить деньги на всё, что захочется, и ни о чём потом не жалеть. Закон существования гедониста. Хочется ведь побыть гедонистом... ну хоть с недельку.%)

...Выставки-музеи не возымели, увы, действия: вместо того, чтобы окультуриваться, я - обакунивалась. Четырежды за всё это время я была в театре, и три раза из них - на акунинских спектаклях. Первый раз - на "Эрасте Фандорине" вместе с Нюшей и Кои, потом - на обеих версиях "Инь и Ян" - уже одна. Нюши, вообще-то, в планах наших изначально не предусматривалось, но спектакль ей даже понравился; всё время, пока шло всё это четырёхчасовое удовольствие, она толкала меня локтем в бок, громко шептала и начинала неприлично смеяться, стоило только Бриллингу с Фандориным оказаться наедине. После спектакля мы незаметненько отодрали в вестибюле афишу с Красиловым (питерская культура, хе-хе...), и на следующий день афиша уехала в Питер вместе с Нюшей, так как делить нам, слава Эру, нечего: она протащилась аки удав по стекловате от трогательного вертеровского вьюноши-Фандорина из "Азазеля", я же давно и преданно влюблена в Фандорина старого, с красивыми неживыми глазами и всего-такого-на-шарнирах, марионеточного; Красилов очень милый мальчик, но никаких эмоций, кроме искреннего удовольствия от великолепной игры, не вызывает...

А настоящий Фандорин - о!.. Вы ведь уже поняли, конечно, что такими вот окольными путями я пытаюсь подвести рассказ к описанию своего последнего (а значит, согласно всем законам психологии, важнейшего) московского переживания: как я смотрела "Инь и Ян" и дарила Веселкину букет роз; но ничего не получится, потому что сначала нужно объяснить, где я этот букет взяла - ясно же, что тратить деньги на горячо нелюбимые мной цветы я стала бы только в случае внезапно стрясшегося умопомрачнения, да и денег-то таких у меня не было уже. А история довольно смешная: я чинно восседала на скамеечке где-то неподалёку от Арбата, держа на коленях набоковского "Пнина" и прихлёбывая "Сибирскую корону" (не пейте это пиво, оно кошмарное...), и тут ко мне подкатился какой-то непонятный субъект португальской национальности и, судя по всему, весьма приличного достатка - и озабоченный, как Гумберт Гумберт. Я похлопала ресницами и скромно ткнула пальчиком в самое больше и дорогое мороженое на прилавке; он пел дифирамбы моей неземной красоте и лапал за коленку, а я около двух часов таскала его по тамошним достопримечательностям, устроив себе таким образом практикум живой английской речи (по счастью, мой плохой английский компенсировался его, столь же небогатым и косноязычным). Гумберт Гумберт предлагал руку и сердце, сулил лето в Португалии и медовый месяц в Японии, не говоря уж о прочих странах и приятных мелочах, и - ну надо же! - наконец-то догадался купить красивой русской девушке веник. Из тех самых пошло-красных, баснословно дорогих (по моим скромным меркам, во всяком случае) роз. Не веря своему счастью, я поспешно поклялась вечно любить и помнить и писать письма мелким почерком; каким-то чудом отделалась от Гумберта Гумберта за рекордно короткое время, обняла его чёртовы розы со всей нежностью, на которую только способна - и помчалась в театр.

А в театре...

Впрочем, постойте. Можно, конечно, без труда намарать несколько солидных томов (да хоть целое собрание сочинений!) о том, как там всё было замечательно, на "Инь-Яне": про то, насколько бессмысленно сравнивать игру театральных актёров с киношными; про смешного до колик Масу; про то, как меня порадовал их японский - быстрый, красивый, без потуг выговаривать звуки "по Поливанову"; про белого кролика в первом спектакле и чёрную крольчиху во втором - и прочие восхитительные детальки... Но у меня же есть целое сообщество для подобных бессвязных излияний, и, пожалуй, пришло время наконец-то вспомнить о нём и похвастаться всем произошедшим со мной там: пусть завидуют.

Но нет, нет, дайте всё же договорить.

Есть авторы, старательно делающие вид, что пишут о чём-то таком очень большом и мудром. Как Коэльо, например. Вроде неглупый мужик - но зачем-то пишет и пишет невыносимо постную и тягомотную бодягу без начала, конца, сюжета и смысла. Апофеоз его, так сказать, творчества - "Книга воина света": видать, лень было работать даже над самым слабым подобием сюжета - так он недолго думая взял и просто выписал в столбик свои любимые тезисы.

Акунин же - из писателей, действующих диаметрально противоположным путём. В ходе написания книжек он подчёркнуто развлекается. Не знаю уж, для кого он начал писать - для собственного ли удовольствия или ради жены и друзей, но чувствуется, что отрывается он как только может. Нюша считает, что у него имеются дочки-яойщицы - охотно верю, потому что анимешники радуются похождениям русско-японского сыщика особенно бурно. ^_^ (Обратите внимание, вершится колоссальное событие: впервые за несколько лет я пытаюсь дефинизировать, за что именно так люблю этого графомана!) Из русской литературы девятнадцатого века ан масс упёрто всё, что возможно было унести и не получить обвинение в откровенном воровстве; японщина - дань профессии, разглагольствования о судьбах России - вероятно, больная мозоль, - вот и весь Акунин. Но, как ни странно, вся эта ерундистика имеет обыкновение время от времени мягко и ненавязчиво разворачивать читателя лицом к вопросам серьёзным, тяжёлым и даже вечным - это раз. И весь этот красивый, но, в общем, довольно скучный сам по себе салатик обильно залит восхитительной самоиронией - этаким русско-японско-английским юмором - это два. И юмор стоит того, чтобы поговорить о нём особо.

Знаете, как я боялась за роль Фандорина в "Инь-Яне"? Мне почему-то мерещилось, что этот актёр (он мне заранее не понравился, конечно) будет пафосен, как... как Орландо Блум на протяжении всего кина про женатых тамплиеров. Я тряслась мелкой дрожью, кусала пальцы, щёлкала тётушкиными чётками и считала по-японски до десяти - ничто не помогало, пока со сцены не донеслось заветное: "...чиновник для особых поручений при московском генерал-губернаторе..." - и перед зрителями не предстал Веселкин с рукой на перевязи, а я не захихикала в кулачок. С облегчением и надеждой.

Однако действительность превзошла надежды даже самые радужные. Я всегда была уверена - и уверена до сих пор - что идеальный визуальный Фандорин - это Меньшиков. (Нет, нет - ничего не имею против тургамбита, очень симпатичное и весёлое кинцо, но, как бы это покорректнее - Бероев, страшненький мужик с лицом блинчиком с Фандориным у меня как-то не связывается. Меньшиков - совсем другое дело, это - порода; перед афишкой с его благородной мордой я готова торчать часами, хотя играет он - чего уж там - даже не плохо, а просто никак.)

Совсем-совсем настоящего Эраста Петровича сыграть, по-моему, невозможно. Не представляю, как можно совместить предполагаемую полнейшую замороженность с хлопаньем ресницами и бровками домиком... впрочем, нет - представляю: в аниме это классический образ недотраханного уке (кламповского недотраханного уке... м-м - Камуи?..) - ну вот, пришёл поручик Ржевский и всё опошлил%), - и неяпонец с этой ролью не справится. В силу ентого, как его, менталитета, туды его и растуды.

Так вот. Меньшиков мне импонирует (кроме красивой морды и неживых тёмных глаз) ещё и тем, что явно относится к своей роли несерьёзно. Он ужасно уморительно таращит эти свои дивные глаза, накрашенные по самое не балуйся, а спину держит будто аршин проглотивши (и сломавши впридачу шею). Словом, ему достаточно появиться на экране, чтобы восторженные девушки начали пищать про кавай. ^_^

И - представляете! - Веселкин тоже это чувствует. Он тоже ухитряется быть одновременно настоящим Фандориным и очаровательной самопародией. Это, это... неописуемо. И он действительно играет. Голос, жесты, манера держаться; честное слово, это - Фандорин! Вот морду Меньшикова бы - к пластике этого Веселкина... Впрочем, пластика - явно не то слово, учитывая, что он три часа раскатывал в инвалидной коляске^^` (Коляска - вот уж истинно верх акунинской самоиронии; "Ой... а что это вы делаете - ночью, здесь?" - "К-катаюсь...")

Чем ближе была последняя минута спектакля, тем сильнее я волновалась - снова начало трясти, и снова ничто не помогало. На негнущихся ногах я кое-как проследовала на сцену, абсолютно не представляя, что собираюсь там делать; ткнула веник ему в руки и сумела пискнуть что-то в духе "Вы - молодец! Настоящий Фандорин!". И он улыбнулся. Он наклонился ко мне и улыбнулся, и сжал мою руку, и...

Кажется, ему действительно было приятно.

В общем, я в ужаснейшем смущении вырвала руку и убежала. Пока ехала в метро, в голове крутилось единственное - как он посмотрел! как он до меня дотронулся!.. - потом, когда я кое-как пришла в себя, наступило горькое сожаление (это одна из запатентованных фразочек Миньона: всякий праздник состоит из долгого предвкушения, короткого мига радости и последующего горького сожаления): например, я могла бы встать на цыпочки и подставить щёку...

Но это был как раз один из тех редких праздников, когда "горькое сожаление" совершенно ничтожно по сравнению с радостью и ни капельки не затмевает её. Такое бывает! - честно...

Вот так вот прошёл мой последний день в Москве.

Обратно я ехала уже не бомжацким поездом с седушками (отаку, как известно, это душевно богатый, но финансово бедный человек...) - а по великодушно оплаченному тётушкой билету, в приличном вагоне в кои-то веки; лежала на верхней полке, глядела в окно, за которым уплывала от меня Москва с Останкинской телебашней, и думала... думала - о себе, о Москве и о Питере, о поездах и о вечной дороге, и обо всём на свете. Ещё б ракушки плейера в уши - и было бы совсем хорошо. Но свежепроколотые - три дырки! - ушки мои болели немилосердно, а по радио крутили не такую уж плохую, в сущности, хотя и порядком осточертевшую Земфиру -

Нарочно падали звёзды

в мои пустые карманы

и оставляли надежды...

Во-первых, большущее спасибо всем тем, кто поздравил меня у-мылом; всегда ужасно приятно, когда тебя не забывают. День, когда становится одним прожитым годом больше - процедура каждый раз непонятная и неприятная - и тем не менее...

Нет, я не ждала этого дня, всячески старалась оттянуть его - ох, если б такое было возможно... - и в ответ на все "кажется, у тебя на днях день рождения?" лихорадочно трясла головой и заверяла, что нет, что вы, конечно же нет, какое ещё рождение, нет-нет-нет, ничего подобного... И когда он всё-таки пришёл - точнёхонько в назначенный час (м-м... которого я, впрочем, не знаю) - вышло так, что я даже не заметила, даже не вспомнила об этом дне.

Вообще-то это немного странное чувство - знать, что теперь я имею полное законное право приобретать алкоголь и сигареты, смотреть порнофильмы, играть в азартные игры, водить машину и читать высокорейтинговые фики - но, пожалуй, это вовсе не так страшно, как я боялась; не страшно, честное слово, и после этого можно жить дальше... А мой восемнадцатый день рождения получился, пожалуй, лучшим из тех, что уже были у меня в жизни, ибо растянулся на целую неделю, в продолжение которой я была безоблачно, безоговорочно счастлива.

Дневник я в Москве вопреки обещанию не вела - не до того было. А о том, что было, рассказать, конечно, попытаюсь, и если у кого-то хватит терпения осилить сии бредописания, состоящие в основном из невидимых читателю улыбок и - как сказала бы Цветаева - восклицательных вздохов, то - милости прошу. Главным образом это мне самой нужно - чтобы избавиться от зуда в голове.

Будет много; завтра допишу. *сосредоточенно грызя кончик пера* Наконец-то написанные - ура! - жизнеописания Гундоса, том II. Неделя, за которую востокофил Гундос успел измениться внутренне и внешне; обзавестись массой охренительно ненужных вещей; полюбить Москву и взглянуть на неё с высоты птичьего полёта; и - последнее по списку, но не по значению - убедиться в том, что пятнадцать секунд глаза-в-глаза-рука-в-руке с господином Фандориным куда предпочтительнее, чем медовый месяц в Японии с кем угодно другим...

...А ещё я так рада видеть многих тут, на @дневниках, что даже самой удивительно.

Вот таким вот образом.

Мы почти никогда не говорим друг с другом по-настоящему. Иногда мне кажется, что большинство живущих здесь и сейчас не умеет разговаривать вообще: ведь не считать же беседой фразы, ухитряющиеся не значить ровным счётом ничего. How are you? - Fine, thanks. Ещё мы не умеем писать письма. Е-мэйл - это совсем другое, это то, к чему обязывает необходимость. Своё последнее бумажное письмо я писала десять лет назад. Я давно забыла, как это делается.

А иногда так хочется поговорить.

Вот я давно хотела спросить... Ты часто чувствуешь себя пустышкой?

Нет, пустышкой не в смысле - глупенькой; именно - пустой, ненужной, неспособной приносить людям пользу. И чёрт с ними с людьми, но ведь и себе - тоже неспособной.

Наверное, все-все-все так иногда о себе думают. Иногда - но не всё же время...

Жить сложнее, чем повернуть земной шар. Без точки опоры - никак. А у меня с раннего детства - страх. О людях и призваниях говорят, не особо вдумываясь в слова: "он - прирождённый лётчик"; "она создана для сцены"; а я слушаю и беспокоюсь: что делал бы лётчик, родись он до братьев Райт? А если бы будущую звезду угораздило появиться на свет в эпоху, когда женские роли играли актёры-мужчины?.. А я - что, как, кто?..

И я, к стыду своему, так и не придумала ничего. Может быть, через тысячу или миллион лет будет такая работа - демиург; просто профессия, ничего величественного в этом слове, ничего глупенько-научнофантастического; просто профессия, такая, как, например, рельсоукладчик - сейчас... и, вероятно, даже не слишком хорошо оплачиваемая, потому что асоциальная.

Работа художника, пожалуй, может дать некоторое представление о том, чего мне хотелось бы. Но у художника уходит слишком много времени и труда - это не по мне.

Композитор, творя, строит собственный храм в душе - но только храм, не мир. Другие видят его храм, но каждый видит его по-своему. А неверующие плюют и отворачиваются.

И даже писатель - самое-самое близкое - всё-таки не то. Складывать слова быстро наскучивает: словам никогда не угнаться за тем, что творится в мыслях. Как только будущий узор в твоей голове готов, вещь - умирает. И те, кто говорят что-то вроде "мир живёт на бумаге" - врут: на бумаге, если хватит терпения дописать, дойти, дотащить этот неподъёмную, вмиг ставшую мёртвой ношу, - будет жить совсем другой мир, не твой.

А ты? Кем должна быть - ты?

Ты ведь тоже не считаешь себя бесталанной, правда? И никто не считает. Просто - точку никак не найти...

Знать бы самой - тебе ли это, себе ли, чужим и оттого совсем нестрашным ПЧам...

Ты знаешь, что я тебя совсем не знаю? Мы с тобой обе - "люди в футляре". Мой футляр немного загадочнее на вид (по крайней мере, мне так кажется; незнакомые люди почему-то тянутся ко мне, видят во мне единомышленницу или тайну какую-то, хотя там ничего такого на самом деле нет). А на твоём намалёвана человеколюбивая всем-и-каждому улыбка. Но я так мало знаю о том, что внутри...

Разве не странно то, что после шести лет дружбы мы по-прежнему почти ничего не знаем друг о друге?

Смешная мысль: попытаться "расфутляриться". Что, если это и есть секрет супружеского взаимопонимания или даже залог всеобщего человеческого счастья? Ну вот возьмут все в один прекрасный день и "расфутлярятся" - просто не смогут молчать больше, примутся говорить, говорить, пока не услышат друг друга...

Помню, где-то в ЖЖ видела - давно, но помню до сих пор лучше, чем большую часть вызубренного в школе, и я его когда-то уже цитировала... каждый раз - мурашки по спине:



"Вот, говорят, в Аризоне тоже думали, что гроза,

а потом посреди пустыни приземлились - мне так сказали -

странные человечки, у которых одни глаза,

а рта никакого нет, и они говорят глазами.



Рта никакого нет, они не умеют есть,

а как же они живут? а они не умеют жить.

умеют, наверное, плакать, потому что глаза-то есть,

а, в общем, годятся только кузнечиков сторожить.



Хочешь, я посажу в саду марсианский мох?

кто говорит о любви? о любви нельзя говорить.

мне бы хотелось что-нибудь красивое им подарить,

но все, что было красивого, им уже подарил бог."

(c)



Вот представь, если все люди на земле вдруг превратятся в таких человечков, которые не умеют жить?

Сразу вымрут или продержатся сколько-нибудь?

Я как-то хотела написать рассказ про мир, где одна раса безоговорочно счастлива, а вторая с утра до ночи трудится - только без антибуржуазных идей Уэллса: просто те, которые счастливы - как эти инопланетяне, которые сторожат кузнечиков... а те, первые, работяги, на всё готовы ради того, чтобы вторым было хорошо, чтобы они никогда не узнали, что такое болезнь, несчатье, война.

Я так и не придумала, как реализовать всё это технически. Они должны были быть людьми - обязательно! - а психология человеческая не очень-то предрасполагает к такому... Как и к искренности, впрочем.

Но ведь без сторожей сторожам кузнечиков никак нельзя.

Человечки, лишённые ртов - дети или взрослые?.. С опорой или без?

А большинство живущих в мире людей - те самые дети, свою точку не нашедшие, но всё-таки сумевшие себя куда-то приложить. А человечкам - или опору, или - жизнь не в жизнь; жить-то не умеют...

Нет, нельзя нам "расфутляриваться", пока не поймём; и хорошо, что никто не знает - как...

...Я не знаю, кем ты должна стать. Одно знаю точно: ты не на своём месте; я-то, правда, и вовсе - зависла в нигде, болтаюсь в невесомости под чужими неприязненными взглядами (а мне самой что - радостно?..), жду, пока кто-нибудь даст пинка под зад и станет возможным со спокойной душой лететь в ту сторону, в которую понесёт...

Вот только - радости-то всё равно не будет, в какую бы сторону не подул ветер...

Часто ли ты задумывалась о самоубийстве?

Я - нет; серьёзно - никогда. Кто-то вложил в меня огромную, искреннюю, совершенно правильную такую любовь к жизни. И, по неизвестнокемпридуманной вопиющей несправедливости, почти не дал сил для этой самой жизни. Сил, воли, умения - не знаю уж... Так странно время от времени, будто бы очнувшись ото сна, осознавать, что люди вокруг тебя живут, а ты - только существуешь. Холодная, ненастоящая, двухмерная какая-то, словно литературный персонаж - не очень хороший персонаж под лупой придирчивого автора, который никак не может определиться, унижчтожить тебя, перекроить или оставить всё как есть... Ты никогда не чувствовала себя прибором, который пытаются заставить работать, забыв включить в сеть?

Нашлась бы точка опоры - повернулась бы Земля, нашёлся бы смысл непременно, нашлось бы счастье...

А без точки - жизнь лицом назад - это всё, что остаётся.

Ведь я боюсь даже смотреть вперёд, там впереди или - страшно, или ничего нет - вернее, есть что-то, но такое неинтересное, что лучше бы его и не было вовсе... Можно ещё крутить головой по сторонам, но - так уж получается - глаз выхватывает только знакомые пятна, и ты сравниваешь всё, что видишь, с уже-бывшим, и в результате снова получается, что смотришь назад...

Так и топчемся на одном месте.

Может, из нас обеих получился бы прекрасный Снусмумрик. Беда в том, что в этом мире Снусмумриком сделаться нельзя. Из маленьких муми-троллей вырастают хомсы, мисы, деловитые филифьонки - кто угодно, но не снусмумрики... Нельзя. Снусмумрики - они будто те самые человечки, что стерегут кузнечиков...

Хотя у Снусмумрика с точкой опоры как раз всё - лучше не бывает. Выходит, нашедшие и не желающие искать - одинаково инопланетяне... одинаково дети. А взрослые - это те, что не нашли, но смирились...

...Мерзко смотреть на проявления инфантильности такого масштаба, да? Странно; мне казалось, я давно уже переступила через это, успешно постигнув смысл жизни и законы человеческих отношений. Возможно, мы с тобой не поняли именно чего-то самого важного... в конце концов, если мир не таков, каким ему полагается быть, виноваты мы, а не мир?

И опять - ложь; никто не виноват, как никто никогда ни и в чём виноват не бывает, просто - вот так, просто...

...Я не знаю, зачем я всё это пишу; не могу ничего сделать, не знаю рецепта панацеи. Чувствую себя сейчас настолько miserable (не знаю, как это хорошо сказать по-русски) - ведь одиночеству наплевать на футляр, как и на всё остальное, -и хочется сказать всё это и ещё много других бессмысленностей, и я не знаю... Почему тебе не пятьсот лет и ты не можешь ответить что-то очень доброе и вечное, разом избавив меня ото всех проблем и заставив от души посмеяться над собственной глупостью?

У меня даже никогда не наберётся сил заговорить об этом вслух.

...На столе дымился рис, обильно залитый соевым соусом и перемешанный с карри в консистенции 1:1.

Гундос долго пожирал глазами тарелку. Потом вздохнул. Вздох вышел тяжёлым.

- Должно быть, это моя карма, - сдался Гундос.

(c.) Ненаписанные жизнеописания Гундоса, том II, продолжение пролога.

Всегда говорю, что телефон - это зло; два часа беседы ни о чём - и я чувствую себя выжатой, несчастной и глупой, а настроение моё, во все эти дни бывшее отчётливо приподнятым, сползло к нулевой отметке по Кельвину и даже чуть ниже.

Вот, поняла, почему у меня вся жизнь наперекосяк: я, наверное, энергетический вампир - мизантроп. Инквизитор Клавдий Старж непременно провёл бы тут сравнение с крокодилом-вегетарианцем.

...Там было про парня, у которого было одиннадцать пальцев на руках - так получалось, что у него постоянно что-то в жизни было лишнее. И время от времени к нему приходил человек в черных очках и предлагал выбирать: что лишнее? Какая вещь? Какой друг?..

(с.) Дяченко, "Долина совести"