Я помню свое первое убийство. Лицо этого человека навсегда врезалось в память: проткнутое широким мечом тело сотрясает конвульсивная дрожь, кровавые пузыри вздуваются на искривленных болью губах... и неверие в устремленном на меня взгляде, абсолютное неверие в подобный исход. В юности каждый мнит себя неуязвимым, способным жить вечно: я существую, существует мир вокруг меня, центром этого мира я и являюсь. И вдруг с рассекающим ударом меча вселенная переворачивается: в долю секунды с ужасом осознаешь, что центром ты никогда и не был. После твоей смерти солнце станет все так же светить, трава зеленеть, а мир продолжит существовать и дальше, но уже без тебя. Даже не заметив этого исчезновения одного из своих самых ничтожных элементов. Никому нет дела - словно перед твоим носом захлопнули дверь, выставив вон с яркого праздника в серый, совершенно пустой в своей бесконечности коридор. Обидно. Особенно обидно то, что выставили навечно, навсегда, без права возврата, а праздник все еще продолжается.
В тот миг я прочитал в глазах этого парня, моего сверстника, такого же молодого и еще неопытного воина именно эту обиду.
За затуманивающимся взглядом стояли любящие родители, вырастившие маленького сына в отважного воина. Из крошечного беспомощного ребенка воспитавшие мужчину. Сквозь его глаза на меня смотрела неизвестная девушка, которой не суждено вновь увидеть возлюбленного. Смотрели учителя и наставники, друзья и приятели, бабушка, дальние родственники и любимый пес. Ударом меча я забрал у них этого человека.
Еще в его расширившихся во всю радужку зрачках бился дикий страх — осознание, что смерть уже надежно вложила ледяную руку в его ладонь и держит, ведет за собой. Прочь из этого мира, сквозь сумрачный коридор в серое, бесконечное ничто.
Мне тоже было страшно. Что-то надломилось внутри, и осколки рассыпались мелкой пылью — уже никогда не склеить. Я прервал чужое существование: ничего нельзя отменить, ничего нельзя исправить. Ни мне, ни этому парню. Кончено.
После было еще много убийств, на войне теряешь им счет. Лишал жизни сам, сам едва не лишался жизни. Стоял на краю пропасти и отправлял туда врагов: десятками, сотнями. Это происходило почти безболезненно: просто я уже старался не смотреть им в глаза. До сих пор приходится насильно закрывать эту часть собственной души, не думать об этом, не вспоминать, иначе можно сойти с ума.
Счастливы те, чьи руки не запятнаны кровью.
Такие, как я, нужны именно для того, чтобы подобных счастливцев было больше.


Я прекрасно понимал, почему Кейна предпочитает оружие дальнего боя. Меч разрубает плоть, но лук дает иллюзию, что смерть несет не твоя рука, а всего лишь посланная ею безжалостная стрела. Ее, острозаточенную стрелу можно обвинить в смерти, а лучник стоит слишком далеко, чтобы услышать последний слабый хрип умирающего. Мертвое тело не падает к ногам, чужие пальцы в судорожной агонии не вцепляются в твои сапоги. Оружие чисто, доспех не заляпан брызнувшей кровью, даже ладони не нужно оттирать. В этом преимущество лучника - им реже снятся кошмары.
Кейна боялась холодного оружия. Свой длинный, узкий кинжал пускала в ход, когда не оставалось никакой альтернативы. Поначалу я давал ей короткие уроки фехтования, но с ходом времени эти занятия постепенно вытеснились из ее графика прочими обыденными заботами. Эта девочка до последнего не хотела брать в руки меч, соприкасаться с кровью, соприкасаться со смертью.
Судьба распорядилась иначе, она всегда жестоко карает тех, кто пытается ее обмануть.
Это случилось в Эмбере, в поворотном пункте, разрубившем ее жизнь на «до» и «после». Я не раз видел обезображенные тела тех, с кем успели позабавиться эти бесчеловечные твари, лусканцы, но это зрелище безумной кровавой резни не шло с прежде увиденным ни в какое сравнение. Десятков изуродованных трупов, призванные не просто породить досужие слухи, а внушить леденящий ужас содеянным с ними. И они его внушали. Это не было обычным жестоким убийством — нечто большее.
Разложившиеся изуродованные останки, уже мало походящие на человеческие, под разорванным тряпьем жирные белесые черви уже приступили к пиршеству. Этих людей так и не похоронили, а ведь прошло уже больше недели. У некоторых раны неглубокие и многочисленные: они умирали медленно, под бессмысленной в своей жестокости пыткой. Прочие — просто кровавая мешанина плоти и костей. Только увидев все своими глазами я понял, почему об этой бойне говорили с содроганием.
Далеко не все члены нашей группы решились принять участие в подробном осмотре трупов. Вонь стояла жуткая: мерзкий, сладковатых запах разложения. Кажется, сама залитая кровью земля Эмбера пропитана этим удушающим смрадом. Хладнокровие сохранял разве что Сэнд. Не знаю, что было тому причиной, долг или привычная абстрагированность искушенного ученого. Возможно, у эльфа зверски расчлененные тела вызывали эмоций не больше, чем распотрошенные на лабораторном столе лягушки. Приложив пропитанный пряно-горьким зельем шарф к нижней части лица, Сэнд невозмутимо петлял по узким улочкам, цепким взглядом изучая детали картины. Без спешки и лишней суеты изящно огибал бледные липкие лужи, растекшиеся под гниющими мертвецами.
Кейна шла за ним следом, посыпала трупы полученным у торговки эликсирами концентратом, призванным упокоить мертвых. Я видел, как она с трудом сдерживает рвотные позывы, склоняясь над каждым мертвым крестьянином и кидая на развороченные останки пригоршни зеленоватого остро пахнущего порошка. Она честно проделала эту процедуру с тремя трупами, на четвертом сломалась.
Кейна внезапно побледнела, покачнулась и начала медленно оседать. Я испугался, что она потеряла сознание: шагнул вперед, намереваясь поддержать резко обмякшее тело, но ее глаза оставались широко открыты. Не обморок - скорее, нервный шок. Девушка сидела на земле, побелевшими пальцами крепко прижав к груди сумку змей-травы, и бездумно смотрела в одну точку перед собой, тяжело, прерывисто дыша.
«Они приписывают это мне... Все это...»
Остальные бестолково пялились на своего командира, пооткрывав рты. Я двинулся вперед, собираясь увести ее подальше от этого жуткого места. Меня опередил Бишоп: схватив девушку за плечи, бесцеремонно оттащил в сторону, прочь от сгнившего трупа с вывалившимися наружу синевато-желтыми кишками и кишащими в распоротой брюшине личинками. Сумка с реагентом выпала из рук Кейны, порошок просыпался на засохшую корку дорожной грязи.
- Размазня, - презрительно прошипел сквозь зубы следопыт. Рывком он поднял безвольно мотающуюся в его руках фигурку на ноги и замахнулся, намереваясь отвесить пощечину: метод действительно эффективный, если у вас хватает запала ударить едва держащуюся на ногах женщину. У Кейны сработал рефлекс, она остановила руку рейнджера и открытой ладонью ударила его в грудь, оттолкнув от себя. Отвернулась. Как бы то ни было, Бишопу удалось вывести ее из оцепенения.
Я подошел к девушке, намереваясь обнять мелко дрожащие плечи. Следопыт пронзил меня яростным взглядом, мысленно присоединяя мое тело к лежащим вокруг расчлененным трупам. Но Кейна отстранилась и от меня, попросив оставить ее в покое. Когда эльф закончил осмотр деревни и сбор потенциальных доказательств, она тихо поплелась в хвосте отряда, так ни с кем и не заговорив.
...Тем же вечером на привале наш лидер вне очередности взяла на себя первую вахту, к радости Сэнда отправив его спать. Девушка была не в силах сомкнуть глаза; я слышал, как к ней присоединился следопыт, он просто не мог не воспользоваться ее минутной слабостью и не повернуть ее душевное смятение себе на пользу. Сидя по другую сторону костра, Бишоп тихо говорил. Казалось, что сам с собой, поскольку Кейна за вечер так и не произнесла ни слова.
- Они как бараны на бойне. Не стали защищаться, сами позволили сделать это с ними. Их пытали, глумились над телами, а эти идиоты не оказали никакого сопротивления. Думали..., - следопыт грустно усмехнулся, - думали, лусканцы их пощадят. С таким же успехом можно умолять о пощаде летящую в грудь стрелу. Во всем виноваты они сами... глупые скоты. Они не стоят жалости. Ничьей жалости.
Кейна слушала.
- Или ты борешься за свою жизнь, или умираешь, зажмурив глаза и опустив руки. Только в последнем случае сострадание излишне — ты сам выбрал свой путь, не оказав сопротивления. Что ж, это тоже выбор.
Мне было, что возразить, но мы с Бишопом уже поднимали эту тему ранее. Устраивать очередную конфронтацию ради пререканий и бессмысленного сотрясания воздуха я не желал. Тем более, что все мои слова всегда уходили в пустоту.
Возможно, я был не прав, что тогда не вмешался: слишком хотел спать, поленился ответить, возразить, аргументировать другую, оборотную сторону. Кейна всегда была слишком восприимчива ко мнению тех немногих людей, кого считала для себя авторитетом. Впитывала чужую философию, словно губка. Вероятно, именно в тот вечер я упустил из рук инициативу.
Перед самым рассветом, когда еще все спали, Кейна разбудила меня. Глаза красные, горят лихорадочным блеском после бессонной ночи: очевидно, так и не смогла задремать. В руках у нее был меч. Разлепив глаза, я сонно смотрел на стоящую надо мной девушку, не совсем понимая ее намерения.
- Кас... мы продолжим наши занятия по фехтованию?


Ночь полыхала кроваво-красным заревом. Стаи взметающихся к небу искр затеняли звезды. В ярких сполохах горящих башен ее лицо казалось перекошенной маской чистой ярости, было что-то демоническое в этом оскале. Разгар боя за Крепость на Перекрестке.
Стена завалена трупами, невозможно сделать и шагу, не наступив на чье-то мертвое или еще живое тело. Вопли неистовства, бешеного исступления в пылу битвы перемежаются полными боли и мольбы стонами раненых. Удушающий запах гари, едкий черный дым полыхающих штурмовых орудий. Ад. Кишащий ожившими мертвецами ад.
Бой шел не один час, не один отряд сменился на стене, придя на смену павшим воинам. Руки онемели: тяжелые, словно вылиты из той же стали, что и мой молот. Усталость, саднящие раны и единственное желание: выжить, дотянуть до рассвета, который наступит через сотню тысяч лет, никак не меньше. Все остальные мысли вылетели из головы, тело движется само: удар, блок, поворот, парирование и снова удар. Изредка краем глаза выхватываешь из общей картины напарников, бьющихся на отдалении; после каждого такого замечания приливает краткая теплая вспышка радости, придающая дополнительных сил: они еще живы.
Кейна, в окружении нескольких зомби, кромсает мертвую плоть легким серебряным мечом. Вся в темных брызгах, одежда залита черной влагой - кровь не принадлежит врагам, нечисть не способна истекать кровью. Воины Крепости, Серые Плащи, мечники и лучники, простые солдаты оставили на доспехе своего командира багряные потеки хлещущей из перебитых артерий собственной жизни. Кейна, накачанная под завязку зельями, наверняка ранена и сама, но все еще стоит, продолжает отбиваться от все прибывающих орд мертвецов. Охвачена безумием боя, словно берсеркер. Она уже давно предпочитает меч некогда любимому луку. С того самого момента, когда на арене Невервинтера под вой неистовствующей публики Кейна своим кинжалом перерезала горло лусканского предателя.
С каждым ударом мстит не врагам, а судьбе за собственную искалеченную жизнь, разрубает на рваные куски внутреннюю боль, каждой новой смертью пытается выплатить, искупить долг перед своим предназначением.
Я не могу ее винить.


Бишоп.

- Спишь?
Девочка подползла ко мне и тронула за плечо. Разумеется, дремоту как рукой сняло, но я не стал это демонстрировать.
- Бишоп? - вновь тихо позвала она.
Вторая вахта была моей, но вылезать из-под теплого одеяла, перемещаться с пригретого места на холодное бревно к костру категорически не хотелось. Странно, что Кейна так ласково со мной обходится: я думал, она уже уяснила для себя некоторые принципы. В прошлый раз был пинок под ребра и стащенное одеяло, сейчас опять это воркование. Пусть горит в аду, я еще сплю!
- Бишоп, пара человек на опушке.
- Так пусти им по стреле в грудь и дело с концом! - пробормотал я, переворачиваясь на другой бок.
- Подмени меня, - коротко бросила Кейна, отползая в сторону.
- Сначала стреляй, а потом выясняй, - тяжелый раздраженный вздох призван был вразумить наивную девчонку. Разве так сложно понять, что раз не приближаются открыто — значит, враги? Но Кейна уже исчезла в густой тени.
Пришлось открыть глаза. Я осмотрелся, едва шевеля головой, по возможности не дергаясь лишний раз, не привлекая внимания. Действительно, какие-то люди толкутся неподалеку, не решаясь выйти из-за деревьев. При этом совершенно не пытаются скрыться, словно оказались в лесу впервые. Вернувшаяся через пару минут Кейна подтвердила мои догадки.
- Крестьяне заблудились, - проинформировала девушка, входя в круг отбрасываемого костром света. Я приподнялся на локтях и зевнул. Карнвир рядом нервно потянул носом воздух, прикрыл бок хвостом и снова затих. Этот проклятый мешок шерсти и не пошевелится, хоть весь лагерь перережь - все-равно будет дрыхнуть! Пошел бы да устроил себе ужин из шатающегося по ночам отребья, утром ведь придется снова лентяя кормить! Крестьяне, значит...
- И ты их даже не пригласила к нам, жестокая девочка? - поинтересовался я.
- Чтобы они что-нибудь стащили или ночью перерезали нам глотки? - вздернула бровь Кейна. - Могу тебя успокоить, Бишоп, чтобы ты напрасно не терзался до утра: женщин среди них не было.
- Могла бы привести мужчину для себя, - усмехнулся я, потянувшись за флягой.
- Ты слишком плохого мнения о моем вкусе, - отозвалась она, сосредоточенно рассматривая наконечник стрелы, поднеся его поближе к огню. - Показала им направление к ближайшей деревне и станется с них.
Я медленно выпрямился, сел, почесывая затылок и продолжая широко зевать. Кейна у костра правила стрелы; ее извечная проблема - слишком короткие женские руки. Постоянно приходится укорачивать древко и переклеивать оперение. В данный момент она пыталась уравновесить тяжелый бронебойный шип каким-то пушком.
- Дьявол тебя дери, что ты творишь, криворукая баба? Этой стрелой можно кого-то убить, только если подойдешь вплотную и рукой воткнешь наконечник в глаз!
- Знаю, - мрачно огрызнулась девушка. - Перья закончились.
Я молча вытащил из сумки пучок совиных перьев. Подошел к костру и вырвал из рук Кейны растрепанное древко. Девушка послушно подвинулась, освобождая мне место на перекинутом через бревно одеяле.
Надо отдать ей должное — с имеющимися в распоряжении материалами она сделала все возможное. Но неужели не могла просто попросить? Ведь знала, что я недавно пополнял запас оперения.
Она внимательно наблюдала, как я привожу в подобающий вид ее стрелу.
- Так действительно лучше, - сухо постановила девчонка. Я, вздернув подбородок, воззрился на нее с оскорбленным достоинством мэтра — и это все, что она может выдать, когда я только что преобразил эту палку в смертоносный мастерский шедевр?
- Спасибо, Бишоп, - с интонациями послушной доченьки среагировала Кейна на мою мину. В ответ я отвесил издевательский поклон:
- Не за что. Может быть, мне даже полагается награда?
Кейна вытащила из-за пояса флягу и в движении взмахнула ею, рассуждая:
- Новая стрела стоит пол-серебреника, правленая и того меньше... хотя, тебе я могу сделать надбавку за срочность.
- Ты знаешь, что я имею в виду: этот вопрос я предпочел бы уладить не деньгами и не благодарностями, а чем-то физически более привлекательным, - сощурившись, я склонил голову на бок и ждал ее реакции. Сказано это было скорее для проформы, чтобы лишний раз понаблюдать за смущением, охватывающим ее от подобных намеков. Разумеется, Кейна стушевалась и буркнула себе под нос:
- Неужели тебя интересуют женщины, готовые отдаться за пятьдесят медяков? На, держи.
- За одну стрелу, - поправил я, принимая из ее рук протянутую флягу. Солодовый самогон. Неплохо выдержанный. Знает, чертовка, мои вкусы. Напиток обжег горло, пронзая пищевод горячей волной. Довольно удачная альтернатива согреться в холодную ночь, раз уж женщина рядом ломается которую неделю.
Мы сидели еще с полчаса, молча глядя на огонь.
...Вокруг стоял храп, тонко зудели комары, Карнвир поскуливал в беспокойном сне. Ветер гуляет в кронах обступающих прогалину деревьев, шелестит едва народившейся свежей листвой высоко над нашими головами. Неторопливо пьем терпкий виски, передавая друг другу флягу, алкоголь приятно греет изнутри. Я поддерживаю огонь, периодически подбрасывая в костер сыплющий искрами еловый сухостой. Мне сейчас спокойно, несмотря на нависающие неотступные проблемы, несмотря на сгущающиеся над нашими головами тучи. С ней уютно молчать, она не лезет в душу.
Хочется обнять ее за плечи, просто так, без всякого подтекста, но знаю, что не позволит. А если и позволит, то простым объятием это не закончится. Я не рискую — глаза слипаются и шевелиться лишний раз лень, я пригрелся на ее одеяле. Тепло. Сонно клюю носом.
Спустя полчаса, оставив мне полупустую флягу, Кейна отправляется спать. Как всегда, поближе к паладину. Этот факт меня уже не раздражает, я даже сочувствую бедному святоше. Находящаяся прямо под боком недоступная юная дева не только не способствует здоровому сну, но и крайне неблагоприятно воздействует на естественные нужды организма. Проще говоря, засыпать и просыпаться со стояком крайне дискомфортно, а сделать толком ничего нельзя, ибо пригревшаяся девица наивно льнет к паладинским телесам, не задумываясь о причиняемых при этом любому здоровому мужчине неудобствах.
Иногда я думал, что мог бы ужиться с ней. Девочка умела молчать и слушать, и при этом мне не могло не льстить, что многие брошенные вскользь советы, мой накопленный опыт она позднее применяла на практике, будь то рекомендации по перекрутке тетивы или же просто замечания касательно ее поведения. Из нее можно вылепить что-то дельное, если девчонка не заартачится и не начинает проявлять характер.
Я знаю, ей нужны моя преданность и доверие. Пожалуй, с преданностью проблем не возникнет, до тех пор, пока она будет ее заслуживать. С доверием сложнее - я думаю, она это тоже понимает и чувствует. Я не умею доверять, это равносильно падению с высоты с завязанными глазами, надеясь на чужую подстраховку — все инстинкты вопят, мозг и тело восстают против происходящего. Я так похож на идиота?
Есть еще один останавливающий фактор — эти ее атавизмы в виде чести и долга. С честью мы вроде как успели разобраться. Надеюсь, она уже и сама осознает, насколько это наивно и глупо: вступающий в схватку герой, борящийся за нелепые идеалы, которые на деле являют собой просто пустой звук, пафосное сотрясание воздуха. Да, он может броситься в битву за чью-либо или собственную честь, и лечь на том же месте с расколотым черепом и выпущенными кишками. Конечно, его благородный подвиг будет жить в легендах! Все два дня, пока в ближайшем трактире не найдется лучшей сплетни про мельникову жену, обрюхаченную кузнецом из соседнего села.
Жизнь не стоит минутной гордыни от ощущения собственной правильности. Смысл заключается в другом: прав тот, кто остался в живых. Кажется, вопреки промывающей мозги трепотне паладина, Кейна поняла эту простую истину. И все же влияние навязчивого ханжи на нее все еще довольно сильно.
Девочка никак не может успокоиться в своей бесконечной беготне за осколками. Она крепко влипла в историю, петля затягивается все туже, но отважная воительница, похоже, не собирается останавливаться на полпути. Я в какой-то мере даже уважаю ее за эту стойкость — ровно до тех пор, пока ей везет.
Я не теряю надежды, что рано или поздно смогу ее отговорить от этого безумного похода: было бы жаль терять способную ученицу, которая, к тому же, испытывает ко мне животное влечение. Будет сложно бросить девчонку, если она зайдет слишком далеко.
Дьявол ее забери, она подкупила меня тем, что я вдруг почувствовал себя кому-то действительно нужным.


Кейна.

Я всегда им восхищалась. Отец являлся для меня не только личным примером для подражания, но и образцом, едва ли не эталоном настоящего мужчины. У него был внутренний стержень, он не привык рассчитывать на что-либо, кроме собственных сил. Тому же пытался научить меня. Скупой на эмоции, закрытый, наблюдающий за моими поступками с позиции подстраховывающей отстраненности, молчаливого нейтралитета: сама набивай себе шишки, дочка, собственный опыт — лучший учитель.
Между нами никогда не было излишних нежностей, Бивилу в этом отношении повезло больше — в любой момент мальчишка мог прибежать домой и запрыгнуть на колени к отцу, оказаться в крепких объятиях матери. С Дейгуном о таких родительских ласках я даже помыслить не могла, ничто подобное не укладывалось в наши отношения, поскольку с пеленок от относился ко мне как к взрослому человеку, как к сознательной личности. Не могу сказать, что страдала из-за отсутствия этих телячьих нежностей, для меня такое поведение было нормой, да и впоследствии я с дискомфортом переносила любые чужие прикосновения. Исключением был разве что паладин: я знала, что у Каса и в мыслях не возникнет грязно облапать или причинить боль. У него особая аура, ровная, мягкая и чистая, от него исходит человеческое тепло. Кас — это уютная подушка, в которую хорошо поплакать или устроиться на ней спать, не опасаясь, что из-под наволочки вдруг выпрыгнет ужасный монстр.
При нашей первой встрече я испытывала серьезный интерес к Касавиру. Позже поняла, что он совершенно не похож на тот образ идеального мужчины, заложенный еще в детстве; интерес перерос в братское чувство. Думаю, Кас это знает. Порой я даже боюсь, что он знает обо мне гораздо больше, чем я сама.
Потом в нашем тесном отряде появился следопыт. Парень себе на уме, с первой минуты поставивший себя в одиночную оппозицию по отношению к команде. Лоялен он был разве что к Келгару и Нишке, поскольку с ними можно было перекинуться в карты или добыть пару золотых посредством стаканчика игральных костей. Это не избавляло гнома и тифлинга от подчеркнутой дистанции в остальное, не затрачиваемое на азартные игры время. Прочие наши спутники если и удостаивались его внимания, то исключительно в негативном контексте; Кару острый на язык рейнджер не трогал вообще — не раз видел, как взрывной характер колдуньи превращает человека в живой факел.
Своей самодостаточностью Бишоп напоминал мне отца, тому тоже было проще жить по однозначным жестким правилам, установленным природой. Оба привыкли рассчитывать только на себя, потому что в лесу помощи ждать не от кого: вокруг либо те, кто хочет сожрать тебя, либо прочие, кого при случае сможешь сожрать сам без зазрения совести. Законы просты: выживает тот, кто умеет выживать.
Исключение составляет только стая. Круг доверенных лиц, связь крови или заработанная кровью, те немногие, ради кого стоит биться без раздумий и размышлений, потому что они пойдут ради тебя на такую же жертву. У Дейгуна в «стае» была моя мать, и, как следствие, позднее в эту закрытую формацию стала входить я сама.
Те, кто делал замечания и даже выражал сочувствие по поводу сухости и дистанцированности отца, слишком поверхностно знали Дейгуна. Он проявлял свою любовь не добрым словом и заботливой лаской. Напротив, он заложил в меня понимание, что показательное расположение собеседника должно настораживать. Впоследствии я сразу начинала искать подтекст в любом благожелательном отношении к собственной персоне.
С Бишопом такого анализа предпринимать не приходилось, он был честен в своей открытой мизатропии и подозрительности. Либо однозначно выказывал свои чувства, либо предпочитал промолчать, ибо недоговаривание ложью не считается. Порой такая прямолинейность больно ранит, но если хочешь чему-то научиться — умей держать удар и жди синяков в процессе обучения.
Казалось бы, что может привлекать в угрюмом следопыте, для которого ты всего лишь взбалмошная девчонка, навязанный источник бесконечных проблем? После того, как Дункан столкнул нас плечом к плечу, этот вынужденный контакт не приносил нам ничего, кроме подспудного взаимного раздражения. Впрочем, мне понадобилось всего четыре дня, чтобы изменить свое мнение.


В Эмбер мы вступили на исходе короткого зимнего дня. Погода стояла тихая: сухой бодрящий холод, не дающий долго застаиваться на одном месте без движения. Дыхание идущих рядом спутников сопровождалось облачками пара, размеренно вырывающегося в морозный воздух. Земля покрылась тонкой хрупкой изморозью, следы видны идеально даже без содействия следопыта, а гитиянки даже и не пытались — не умели или не желали - скрывать четкие отпечатки своих широких плоских ног.
На деревню спустились сумерки, в небе уже мерцали яркие точки проклюнувшихся звезд. Серо-коричневые обветшалые дома теснились в темноте мрачными соглядатаями, неприветливо встречающими непрошеных чужаков. Неестественные тишина и неподвижность, поселок будто бы вымер: казалось, все живое в нем заморозила необычно суровая в этом году зима. Вокруг ни души. Огни не горят. Ни шороха, ни звука.
Мы вышли на деревенскую площадь. Бишоп беспокойно озирался, будто что-то предчувствуя. Гитиянки без сомнения были здесь. Мы не учли одного — они все еще были здесь.
Нападение произошло молниеносно, впрочем, застать нас врасплох не удалось — с недавних пор у некоторых моих спутников и, в частности, у меня развилась параноидальная мания преследования, причем, надо заметить, небезосновательная. Оружие постоянно наготове, даже при оправлении естественных потребностей приходится брать с собой кинжал, хотя, это я уже углубляюсь в личное...
Гитиянки были слишком уверены в своей победе. Честно говоря, ситуация могла обернуться намного хуже, будь у них чуть меньше веры в свое превосходство и в численный перевес. На укрытых позициях противники оставили только магов. Остальная группа, включая лучников, без толкового построения налетела на нас всем скопом.
В узком пространстве между домами их опрометчивая тактика была нам только на руку. Среди зданий, на перекрытой местности, существует множество способов ведения боя, здесь нужно использовать каждый выступ, каждый угол, все возможные преимущества плотной застройки.
Мужчины вступили в контактную схватку, мы с Карой отсиживались за стеной колодца, стараясь снять одиночных снайперов-лучников и засевшего на чердаке жреца. В итоге мага обезвредила колдунья: крыша дома заполыхала, освещая деревенскую площадь багрово-красными отблесками.
Под прикрытием огненных вспышек мы прорвались к крестьянскому двору, где вовсю кипел бой. Я осталась прикрывать колдунью, пока та прицельно превращала врагов в паленое мясо. Следопыт в соседнем палисаднике орудовал мечом, отбиваясь сразу от двух противников, волк серой яростной молнией метался у его ног, защищая хозяина.
Паладин и гном вынудили основную массу нападавших переместиться внутрь дома. Заманивая, и тем самым навязывая более выгодную для себя позицию в узких стенах. Бишоп тем временем, не без помощи волка, уже избавился от одного соперника, но на смену мертвому гитиянки появилось несколько новых. Вот теперь, похоже, все зеленые твари были в сборе, устроившие засаду обратили на нас все резервные силы.
Кара уверенным, хорошо поставленным голосом насылала на атакующих неукротимый огненный ад. Чародейка не на шутку разошлась, истосковавшись по хорошей битве - я была уверена, этой ночью село сгорит дотла. В спустившейся темноте жаркие сгустки пламени расцветали слепящими солнцами, тысячи искр брызгами раскаленного золота вздымались к небу. Звон холодных клинков, вскрики при выпадах и натужное рычание сквозь стиснутые зубы, хрипы и душераздирающие стоны раненых — все смешалось в сумасшедший аккомпанемент к кровавой пляске.
Неожиданно волк тонко и протяжно взвыл. Гитиянки ударом меча рассек ему спину, клинок прошел сквозь ребра, серое тело оказалось надетым на тонкое лезвие. В такт своему зверю следопыт издал полный ярости и боли вскрик, какой-то нечеловеческий, неестественный звук, от которого вздрогнули не только гитиянки, но и мы с Карой.
Я рванулась к Бишопу на помощь. В этом и заключалась основная ошибка. Из окна дома, куда Касавир и Келгар оттеснили часть врагов, выпрыгнул истекающий кровью мечник. Парой быстрых прыжков метнулся к колдунье и, прежде чем она смогла дочитать нацеленное на него заклятье, зеленокожий воин рубанул наотмашь, рассекая плечо не успевшей среагировать девушки. Заклинание Кары прервалось ее мучительным, испуганным криком внезапной боли. Я подоспела слишком поздно — стрела, в следующую секунду насквозь прошившая горло гитиянки, уже не смогла отменить свершенное.
Несколько мгновений Кара с ужасом глядела на чудовищно раскроенный шмат плоти, только что бывший ее рукой, затем глаза девушки закатились и она без звука упала на землю рядом с уже мертвым гитиянки.
Я выругалась в бессильной злобе — все это проклятое нежелание магички надевать доспех! В этот момент из окна дома вылетел гном, покатившись по земле кубарем. За ним куда более изящно спрыгнул Касавир и тут же бросился к следопыту, которого теснили к стене сразу три воина. Рейнджер был на пределе: похоже, ранен. Волк отполз в сторону и не шевелился.
С прибывшим подкреплением мы быстро взяли ситуацию под контроль, накинувшись на гитиянки с тыла, зажав в тиски с двух сторон. Через несколько секунд все было кончено.
Лужи тягучей крови быстро растапливали тонкую подстилку колкого инея. Последний чавкающий хруст вонзающегося в плоть меча, последний удушенный предсмертный хрип, и на деревню вдруг обрушилась почти оглушающая, неестественная тишина. Будто накинутый на голову мешок, отсекающий все громкие звуки. Слышалось лишь потрескивание пылающей тростниковой крыши — огонь освещал все село, жаркие языки взмывали к небу, играя на стенах домов алыми сполохами. Едва слышные стоны умирающих гитиянки, эти уже не жильцы ни на этом свете, ни на своем, астральном. Некоторые еще бились в предсмертных конвульсиях, следопыт и гном короткими ударами мечей обрывали их мучения.
Земля под ногами черная от крови, истоптанные после боя темные проплешины разительно выделяются на фоне тонкого белоснежно-чистого покрывала инея.
После секундного замешательства - легкой эйфории от свершенной победы, осознания конца боя - мы, не сговариваясь, почти одновременно бросились врассыпную. Я, паладин и гном — к Каре, Бишоп — к своему волку.
Касавир бегло осмотрел рану все еще не отошедшей от обморока девушки, затем распотрошил торбу колдуньи, достал пузырьки с зельями.
Меч должен был разрубить ключицу и войти в грудную клетку, но скользнул чуть правее, прошел по плечу и буквально снял слой кожи и мышц, распоров руку почти до кости. Кровь лилась потоком, чуть заметно паря на морозе. Неприятная травма, но не смертельная. При активном лечении на восстановление понадобится пара дней, но мышцы и нервы могут не полностью вернуться к прежнему состоянию. А это очень серьезное последствие для чародейки, от подвижности рук которой напрямую зависит успех многих заклинаний.
Из домов начали осторожно высовываться местные жители. Наиболее активные спешили тушить полыхающий пожар — огнем уже занялось две постройки. Плевать, этот источник света нам сейчас только на руку.
- Лучше внесем ее в дом, - предложила я, пока паладин, чертыхаясь, копался в торбе, гремел склянками, пытаясь найти чистый моток ткани для перевязки, а гном растерянно наблюдал за происходящим, даже не пытаясь вмешаться. За нашими спинами черной тенью возник следопыт. Голос чуть изменившийся, но тон холоден и категоричен:
- Нужно наложение рук. Волк умирает.
Паладин даже не поднял голову, продолжая поиски бинта. Наконец, он извлек из сумки обрывок ткани и торопливо принялся накладывать перевязку на окровавленное плечо Кары. Я растерянно смотрела на Бишопа, не зная, что ответить. К нему обратился гном, пояснил и без того очевидный факт:
- Да тут девочка сейчас кровью истечет, ей тоже помощь нужна.
Было заметно, что рейнджер с трудом контролирует голос, стараясь не сорваться на крик; говорил отрывисто, но ровно:
- Мой волк сейчас умрет. Рана этой рыжей может подождать, она не смертельна. Уделите внимание тому, что заслуживает немедленного вмешательства.
Касавир, наконец, обратил внимание на следопыта:
- Это человек, Бишоп. И я буду лечить человека. Возьми зелья и займись своим животным сам, - паладин секунду помолчал и твердо добавил: - Пожалуйста, извини.
Я переводила взгляд с одного своего спутника на другого. Мимо, толкнув меня в спину, промчался бормочащий на ходу молитву мужик с ведром воды. Лавируя между трупов, крестьянин несся к разгорающемуся все ярче пожару. Гном проводил деревенского жителя неодобрительным взглядом и обернулся к Касавиру:
- Кейна дело говорит: и вправду надо занести колдунью в дом, кабы тут эти оглашенные ее не потоптали.
Бишоп сорвался.
- Мой зверь сейчас сдохнет!!! Ему нужно лечение, твою ж мать! Немедленно!!! Ты, лусканское дерьмо, вставай и займись им, или я тебя на куски раскрою похлеще, чем эту суку!
Касавир метнул угрожающий взгляд из-под сдвинутых бровей на беснующегося следопыта и хмуро, жестко произнес:
- Ну что ж. Попробуй.
Затем обратился к Келгару, кивнув на девушку:
- Поднимаем ее, возьмись за ноги.
Они подхватили Кару, понесли к ближайшему дому - подальше от уже выбравшихся из своих укрытий на улицу и теперь в панике носящихся жителей Эмбера. Крестьяне не обращали на нас внимания, пытаясь спасти свои дома от пламени. «Лучше бы с таким усердием защищались от гитиянки», - пронеслось в моей голове.
Бишоп стоял на месте, крепко стиснув рукоять обнаженного меча: грудь порывисто вздымалась. Все еще сдерживался, и это стоило ему очевидных усилий.
На пороге дома, заламывая руки, причитала толстая баба - уже успела выбраться из подполья и теперь узрела горящий соседский дом. Все ее действия ограничились неистовой молитвой: в ее отчаянном завывании даже божество, к которому обращался этот скулеж, вряд ли могло разобрать отдельные слова. За спиной крестьянки в тон матери подвывали два малолетних ребенка.
Я подбежала к уже поднимающемуся на крыльцо Касавиру; тот с величайшей осторожностью обхватил раненую колдунью под спину, придерживая ее на ходу. Я, с опаской обогнув голосящую женщину, дотронулась до плеча паладина и шепотом предположила:
- Кас, может быть действительно стоит произвести наложение рук на умирающего? Травму Кары можно вылечить зельями, а животное...
Касавир окатил меня таким ледяным взглядом, что я предпочла тут же замолчать, не докончив фразу. В существующих обстоятельствах он не взялся бы лечить волка, даже если бы рейнджер предварительно не бросался угрозами и оскорблениями ему в лицо. Я тихо отошла от Касавира и подхватила сумку с лекарствами. Приблизилась к Бишопу, сжимающему кулаки в бессильной ярости, и потянула его за рукав.
- Он не поможет. Идем, посмотрим, что можно сделать.
Следопыт грубым рывком отдернул руку и быстро зашагал к раненому волку.
Зверь, приоткрыв пасть, учащенно дышал; тело сотрясала крупная дрожь. Крови было немного. Временами волк пытался выгнуть шею и дотянуться до раны языком, но это ему не удавалось, от боли при этих бесполезных рывках Карнвир обреченно поскуливал.
Когда Бишоп приблизился и опустился на корточки перед своим зверем, тот приподнял голову. В умных светло-карих глазах читалась почти человеческая мольба, ожидание помощи. Следопыт перевесился через дрожащее тело, внимательно осмотрел рану, не решаясь прикасаться к животному. Медленно отстранился и покачал головой, недовольно цокнув языком.
- Зелья тащи, - бросил он мне, не оборачиваясь, - вставишь горлышко в рану и зальешь внутрь. Я его держу.
Бишоп склонился к зверю и осторожно поднес руку к его голове, успокаивающе поглаживая. Положил ладонь на глаза. Я осторожно обошла волка со спины, откупорила бутылек с целительным эликсиром. Карнвир, почувствовав неладное, угрожающе ощерил пасть и беспокойно задергался. Рейнджер пододвинулся к животному ближе и зажал его голову крепким захватом, намертво фиксируя морду в тисках рук. Сам навалился сверху на бьющего лапами и пытающегося подняться мощного зверя.
- Тише. Лежи. Тишшше, - спокойным, твердым, металлическим голосом приговаривал он, пытаясь ногами зафиксировать рвущееся из-под него мускулистое, сильное тело. Понимая, что долго удерживать эту махину следопыту не удастся, я тут же подскочила вплотную и раздвинула пальцами густую, пропитанную кровью шерсть. Волк попытался вскочить, заскреб лапами по земле, отчаянно мотая головой и глухо рыча. Бишоп навалился сильнее, придавливая Карнвира всем своим весом.
- Тише! Спокойно, парень! - сквозь стиснутые зубы пытался унять зверя следопыт, попутно метнув в мою сторону гневный взгляд, выражающий весьма скверное мнение о моей сноровистости и ловкости. Сдерживая легкий приступ тошноты, я глубоко воткнула в слабо кровоточащий разрез узкий верх пробирки, метания волка довершили остальное: зелье затекло внутрь, на шерсти осталось не больше четверти всей жидкости.
- Тишшше! - в который раз повторил рейнджер, на этот раз уже сердито. - Все закончилось, сейчас отпущу!
Подобравшись, следопыт расцепил хватку и метнулся в сторону, челюсть Карнвира рефлекторно клацнула в дюйме от его головы.
- Все!!! Чего зубами машешь?! Я тебе сейчас сам ухо оттяпаю! - повысив голос, прикрикнул на зверя Бишоп. Сам с облегчением перевалился на спину, лицо болезненно перекошено: видимо, задел свои полученные в битве раны.
Волк, прижимая уши к голове, смотрел на меня с недоверием, скалил зубы и глухо рычал. Затем снова потянулся к растревоженной ране - не дотягиваясь до нее, беспомощно шлепал по воздуху языком.
- Прирежь ты его, бедолагу, - сердечно посоветовал пробегающий мимо фермер с ведром воды. Бишоп, не поднимаясь с земли, разразился ему в спину яростной матерной тирадой, крестьянин даже не оглянулся, занятый тушением разгулявшегося огня.
Насколько я понимала, моя помощь больше не требовалась: перевязать или оттащить себя с дороги волк все-равно не позволил бы, а с остальными потребностями рейнджер был в состоянии справиться сам.
Следопыт прошел к соседнему дому, сознательно избегая строения, куда гном и паладин отнесли Кару. Дверь была распахнута настежь: хозяева наверняка метались где-то на улице, опасаясь, что огонь достигнет и их жилища.
Бишоп вернулся с большим тазом, по дороге грубо остановил, толкнув ладонью в плечо тащащего деревянный подойник мужика — того самого, что посоветовал прекратить мучения Карнвира. Едва не сбитый с ног крестьянин вытаращился на следопыта, но видя опасный блеск в отражающих отсветы пожара глазах, не решился открыть рот. Бишоп вырвал ведро у фермера и плеснул колодезной воды в таз.
- Зелья сюда, - сухо приказал он, заметив, что я все еще ошиваюсь рядом с его волком. Я отдала пузырьки, рейнджер размешал содержимое одного из них с водой и подсунул под нос Карнвиру. Животное уже немного успокоилось.
Пока волк без особого желания лакал воду, Бишоп, наконец, нашел время заняться собой. Снял кожаные перевязи и задрал кольчугу, обнажив поджарый, покрытый короткими темными волосами живот. Ребра пересекал кровоточащий порез: неглубокий, но явно доставляющий дискомфорт. Следопыт перехватил мой заинтересованный взгляд и зло бросил:
- Чего пялишься? Больше ты здесь не требуешься.
Я демонстративно пожала плечами и направилась в дом, где Келгар и Касавир хлопотали над колдуньей. Бишоп так и остался возле волка, разложив скатку на земле. Не решился оставить его одного, не без оснований опасаясь, что крестьяне, недолюбливающие лесных хищников, могут ночью наделать каких-либо глупостей.

Утром состояние Кары значительно улучшилось, рана зарубцевалась. Жители Эмбера пытались вменить нам в вину сгоревшие три двора, из-за чего в нашей команде вспыхнул новый конфликт. Никто всерьез не признавал целесообразность требований: лес рубят — щепки летят. Но Касавир настаивал, что без помощи эти люди просто не выживут, поскольку в пожаре сгорело все их имущество. Дело не в возмещении ущерба, а в обычной человеческой взаимопомощи - у погорельцев не осталось ничего.
Контраргументом стало заявление рейнджера, что крестьяне этой самой помощи нам не оказали, впустив врагов в деревню, и в этом пункте я не могла не согласиться с ним. К тому же, положа руку на сердце, мне не хотелось отдавать кровью добытое золото какому-то ноющему сброду.
В процессе спора мы практически скатились к грязному дележу хранящегося у меня общака на долевые части. Бишоп, хоть и не имевший никакого отношения к нашим деньгам, подливал масла в огонь. Закончилось тем, что Касавиру все же удалось выбить часть монет — меньше, чем хотелось ему, но больше, чем изначально готовы были пожертвовать остальные.
Выделенная сумма не удовлетворила крестьян, благодарности мы не получили - только новые причитания и перечисления испорченного имущества. Стоит ли говорить, что после этого неприятного инцидента подбежавший к нам невменяемый мальчик, клянчащий блестящую острую игрушку, был довольно грубо отправлен подальше с глаз.
Не знаю, блефовал ли Бишоп, утверждая, что не поведет нас дальше, несмотря на уговор с моим дядей - из-за тяжелого состояния его зверя мы не могли продолжать преследование, а проводник был нам все еще необходим. Вероятно, паладин тоже чувствовал себя немного не в своей тарелке из-за создавшейся ситуации: он категорично отказал рейнджеру прошлым вечером, этим утром в возникшей перепалке перевесил авторитетом - все это в довольно жесткой форме. А нашему нового знакомому более чем не нравилось, когда его мнение и желания подвергали такому тоталитарному прессингу. Словом, Касавир хотел сгладить углы. Без всякий просьб и намеков после короткого завтрака паладин сам отправился к волку. Выложился полностью, несмотря на предстоящий тяжелый переход.
Зверь реагировал на лечение довольно флегматично, словно эмпатически чувствуя светлую, спокойную ауру. Никакой благодарности, как и в случае с крестьянами, паладин не дождался, но его старания не были напрасны: вся команда твердо стояла на ногах и могла держать темп преследования.
К сожалению, несмотря на попытки паладина ослабить напряжение, следопыт ничего не забыл. Первое впечатление — самое стойкое. После событий в Эмбере между Касавиром и Бишопом словно кошка пробежала: следующие полгода совместных странствий эти двое пребывали в неизменной конфронтации. А я металась между двух огней, пытаясь не допустить очередной свары, и при этом не расплеваться с обоими.
Впрочем, все чаще мое собственное мнение склонялось на сторону следопыта. И не только потому, что его мысли были более созвучны с моими.
Касавир старался равномерно рассеивать свои заботу и внимание, умышленно по возможности не делая исключений. Он был равно открыт для всех, кто в нем нуждался. И это меня настораживало, даже порой пугало — у меня не нависал нимб над затылком, искреннему альтруизму я предпочитала здоровый эгоизм. Однажды, если я не оправдаю его ожиданий, паладин может просто поставить чужие, общественные интересы выше моих мелких, низменных желаний и потребностей.
Бишоп, в полную противоположность Касавиру, ограничивался маленьким мирком, суженным до него самого и волка. Этим двоим было наплевать на окружающих — правильным было то, что они сами признавали правильным. А уж волку следопыт позволял все: топтаться мокрыми лапами на чужих одеялах, воровать приготовленное к поджарке мясо, скалиться и ради самоутверждения кидаться на людей, больше пугая, чем проявляя агрессию. И Карнвира, и рейнджера это забавляло. Позиция была простая: все жертвы этих выходок сами виноваты в своей слабости, если допускают нечто подобное. Про обозначение границ своих владений, к которым волк непосредственно причислял и «Затонувшую Флягу», говорить не приходилось: на все истерики Дункана по поводу запаха следопыт разводил руками и предлагал трактирщику самому решать с волком территориальные вопросы.
Мне импонировала подобная всепрощающая связь. Партнер не только встанет на твою сторону, что бы ты не сотворил, но и будет блюсти твои интересы превыше всех прочих. Жизнь своего животного Бишоп ценил много больше жизни любого человека. Да, я хотела быть для следопыта кем-то наподобие этого волка. Стать тем, ради кого он пойдет на все.
Тогда я еще не понимала: существовала лишь одна причина, по которой рейнджер безоговорочно доверял Карнвиру. Зверь не был человеком.


продолжение