Оригинал взят у в Коанда 1910: гениальность не пропьешь.

Я наткнулся на модель сего в мюнхенском техническом музее.



Это самолет начала 20го века. Хвостовое оперение, шасси и главное двигатель! Потрясающая работа для того времени. Множество идей было воплощено. Инженер был гением. читать дальше
Coandă 1910 — первый в мире самолёт на реактивной тяге.

Построен румынским авиаконструктором Анри Коандэ (Henri Coanda, Генри Коанда) в мастерских Капроне. Даже неспециалисту бросалась в глаза необычная конструкция этого аппарата, в которой изобретатель отказался от традиционных узлов и материалов тех лет. Полотно, почти обязательный материал для обшивки плоскостей, он заменил тонкой фанерой. Из неё сделан и желобообразный фюзеляж, и крылья, и хвостовое оперение, напоминающее по форме бумажного голубя. Это позволило конструктору отказаться от межкрыловых стоек, расчалок и натяжных приспособлений, характерных для самолетов тех лет. Баки с горючим и маслом изобретатель разместил в верхней паре крыльев и сделал шасси частично убирающимися. Верхняя пара крыльев была по площади больше нижней и несколько выдвинута вперёд относительно неё. Но основная особенность — отсутствие пропеллера. Двигатель-компрессор, работая от 4-цилиндрового 50-сильного бензинового мотора Clerget, нагнетал воздух в две камеры сгорания, расположенные по бокам фюзеляжа, в которых воздух смешивался с топливом и сгорал. Тяга двигателя 220 кг, размах крыла 10,1 м, длина 12,7 м, площадь крыла 32,0 кв. м., взлетный вес 420 кг[1].

Аппарат совершил свой первый и последний полёт в октябре 1910, при огромном стечении публики (ранее в этом же месяце Коанда продемонстрировал своё изобретение на Парижском авиасалоне). За штурвалом находился сам конструктор. Для защиты хвоста от выхлопа крайне неудачно расположенного двигателя Коанда применил закругленные дефлекторы. Во время испытания дефлекторы отклонили пламя из двигателя на хвост самолёта, и потерявший после сгорания хвоста управление самолёт врезался в амбар[2]. Конструктор вывалился из кабины и получил серьёзные увечья.

Дальнейшее развитие проект получил только спустя почти 30 лет в Германии, при разработке первого реактивного самолёта Хейнкель He 178.

Действительно, какое чудовище.

Зато как новая жена будет рада

Чудо-секреты Чудо-Женщины

[DeviantArt]

~ Kalen Chock

О той весне
Клип к 9 майя

Оригинал взят у в Можно ли в Москве умереть с голоду?

Эх, Москва! Всегда она был отдельной "страной" в России. Когда кто то начинает рассказывать о жизни в Москве, то всегда делает поправку - "ну это конечно же в Москве". А если вдруг после озвучивания цифр, условий, проблем кто то забудет уточнить, ему обязательно напомнят - "дак это же в Москве!".

Ну и москвичи с засидевшимися "понаехавшимися" бывает мало себе представляют уже - "а как это там, за МКАДом?"

Вот например, что писал о Москве в 1905 году писатель, литературовед и искусствовед Сергей Дурылин, в ответ на вопрос "Можно ли в Москве умереть с голоду?"

читать дальшеВ самый разгар 1905 года я поставил себе однажды вопрос:

— Можно ли в Москве умереть с голоду?

Это был прямой и точный вопрос: я не спрашивал себя, можно ли в Москве остаться без работы, можно ли остаться без теплого угла, можно ли в Москве холодáть, наготовáть, я спрашивал лишь, можно ли голодать, в тесном, собственном смысле слова, и дойти до голодной смерти?

Я знал к тому времени довольно хорошо жизнь мещанских, ремесленных и фабричных углов и знал, как трудна и горька была жизнь во многих из этих углов, но я знал и то, как, чем и где питается эта народная Москва, и чем больше узнавал это, тем тверже и крепче принужден был ответить на свой вопрос:

— Нет, в Москве с голоду умереть было невозможно.

Сколько нужно было, чтобы в Москве в первой половине 1900-х годов сытно пообедать одинокому человеку в теплом помещении за чистым прибором, за столом, накрытым скатертью?

В любой столовой попечительства о народной трезвости, которых с начала 1900-х годов пооткрывалось много в людных местностях Москвы, в том числе и на Немецком рынке, пообедать там стоило 7 копеек. Я сам много раз обедывал за эту цену, и вот как обедывал.




За эти 7 копеек давали глубокую, с краями, тарелку жирных мясных щей и такую же тарелку гречневой каши с говяжьим салом. Черного хлеба при этом полагалось есть «сколько влезет». После такого обеда — по желанию с фунтом, с полутора, с двумя черного хлеба — человек вряд ли мог уже не только «умереть с голоду», но вряд ли к человеку, ежедневно так обедающему, шло бы название «голодающего» или «недоедающего». На такой обед же требовалось всего иметь 2 рубля 10 копеек в месяц.

Если б человек этот в той же для всех открытой столовой пожелал пообедать еще сытнее, то ему подали бы тех же щей с большим куском говядины, а в кашу положили бы не сало, а русского масла, — и за это взяли бы еще пятачок; обед обошелся бы в 12 копеек.

Если б человек этот пожелал выпить перед обедом, то ему пришлось бы зайти в одну из «казенок», всегда бывших где-нибудь по соседству с «трезвостью», и взять за 8 копеек так называемый «мерзавчик» — 1/5 бутылки очищенной водки — и выпить его. Где? Вот тут было действительно неудобство: в «казенке», в самой винной лавке, строжайше запрещалось, в столовой трезвости — тем паче. Но выпить «мерзавчик» было таким «быстрым» делом, что его успешно совершали на улице, в подворотнях, в подъездах.

Первоначально делывали и так: получив «1/5 бутылки» от сиделицы винной лавки, которая не только продавала водку, но и принимала назад порожнюю посуду и выдавала за нее деньги, любезно ее спрашивали:

— Разрешите перелить в собственную посуду и вернуть казенную?

— Пожалуйста.

И покупатель, к изумлению и ужасу сиделицы, переливал водку из «мерзавчика» в посуду собственного желудка, а перелив, любезно протягивал ей порожнюю казенную посуду и получал за нее копейку.


Большой зал ресторана «Медведь». Начало XX века


Разумеется, сиделицы скоро перестали давать разрешения переливать в любую посуду в помещении лавки.

Так вот, любителю выпить перед обедом обед обходился в 15 копеек (из коих 1 копейка за посуду возвращалась в карман обедавшего).

Трудно ли было в таком большом промышленном и торговом городе, как Москва, заработать эти 7, а с алкогольным добавлением 15 копеек в день?

А в харчевнях, где было куда потеснее и погрязнее, кормили еще дешевле.

Я видел, как зарабатывали эти копейки «бывшие люди» с Хитрова рынка или «уличные мальчишки» (так звали тогда беспризорных).

Номер распространеннейшей газеты «Русское слово» стоил 3 копейки. Редакция этой газеты — как и редакции других московских газет — предпочитала не держать своих продавцов, а продавала выходящий номер газеты любому, кто хотел ее распространять, по 2 копейки. Всякий, желающий «заработать», будь он мало-мальски пристойной наружности, получал из конторы пачку номеров — сначала за наличный расчет, а потом, по завоевании доверия, и в кредит. Распродав только десять номеров, такой вольный продавец уже получал гривенник чистой прибыли и, значит, зарабатывал себе на 7-копеечный обед и на ужин в виде трех фунтов черного хлеба.

Но распродать 10 номеров «Русского слова» было делом нескольких минут. По утрам и часов в 4–5, когда выходила вечерняя газета, московские улицы, перекрестки, конки, трамваи, подъезды кишмя кишели мальчишками и просто человеками, выкликавшими сенсационные новости; они зарабатывали себе на завтрак, обед, ужин и ночлег.





В Петровских линиях существовал магазин издательства «Посредник», основанного Л.H. Толстым и выпускавшего книжки для народа по самой дешевой цене — от одной копейки за экземпляр. Цена на обложках не печаталась. Бывало, поутру сидишь в магазине, отбирая себе книги, и видишь необычайных посетителей: какой-нибудь плохо одетый и недообутый человек с алкоголическим складом физиономии тоже отбирает книжки — рассказы Льва Толстого или Горького. Продавщица Ольга Павловна со знаменитой фамилией Ломоносова пересчитает отобранную странным покупателем дюжину книжек и спросит, улыбаясь:

— В кредит?

— Попрошу в кредит, — поклонится недообутый человек, и через пять минут его можно видеть между Ильинскими и Владимирскими воротами. Он предлагает свои книжки прохожим, аппетитно их анонсируя: — Новый рассказ графа Льва Николаевича Толстого! Новейшее произведение Максима Горького! 5 копеек!

Прохожий, спеша по делам, на ходу протянет пятачок и на ходу же получит рассказ Льва Толстого... только не новый, а давным-давно имеющийся в собрании сочинений Толстого. Но что за беда! Во-первых, далеко не у всех имелось это собрание сочинений, стоившее в издании графини рублей 15, а во-вторых, какой же из рассказов Толстого не нов вечной новизной гения?

Продав в течение часа по пятачку (а иногда удавалось продавать и по более повышенной цене) дюжину таких «новых рассказов» Льва Толстого или Горького («Посредником» были изданы его «Дружки» и еще что-то), человек в перепоношенном пальто выручал 60 копеек и с ними часто возвращался в магазин «Посредник», получив 48 копеек чистой прибыли, так как сам покупал книжечки по копейке. Со своим капиталом в 60 копеек он поступал так: 12 копеек шли на погашение долга магазину; на 15–18 копеек, уже за наличный расчет, он приобретал еще книжек, на остальные 20 он шел обедать в «трезвость», предварительно заглянув в казенную «нетрезвость» и вынеся оттуда «1/5 бутылки» за 8 копеек. Насытившись, этот человек без определенных занятий вновь шел на бульвар предлагать «новые рассказы» Толстого и вырабатывал себе на ужин и ночлег.

Я знал в лицо, а некоторых и не в лицо, десятки таких «бывших» или «полубывших» людей, знал подростков без отца, без матери, без роду без племени, которые изо дня в день, из месяца в месяц кормились «новыми рассказами» Льва Толстого, и на их примере убедился, как трудно умереть с голоду в Москве, в которой так легко быть сытым.

Я взял нарочно пример людей без всякого определенного ремесла, без всякого трудового навыка, лишенных всякой жизненной добротности либо по возрасту (уличные подростки), либо по полной расшатанности своего житья-бытья («бывшие» или «полубывшие» люди с любовью к усиленному винопитию). Но если взять людей с настоящим ремеслом, с подлинно рабочими руками, такому человеку, устойчивому в жизни, в Москве, при дешевизне хлеба насущного, голодать не приходилось.



Хитровка. Харчевня Брыкова, 1900 год


Но предположим, что человек вовсе не хотел «зарабатывать» хлеб ни действительным трудом или ремеслом, ни «новыми рассказами» Льва Толстого, ни сенсационными известиями «Русского слова», — мог ли такой человек умереть с голоду в старой Москве?

Не мог.

Ему стоило лишь протянуть руку на церковной паперти (а их было тогда «сорок сороков»!) или на бойком перекрестке, или, даже не протягивая руки, стоило ему шепнуть на ходу десятку-другому прохожих: «Подайте Христа ради», — и я утверждаю, что самое большее в час он набирал себе и на обед, и на ужин.

Я проверял это по знакомым «нищим», стоявшим всегда в одном месте, знавшим меня, а я их — в лицо.

Все дело было в том, что хлеб и ближайшие к нему по насущности продукты питания были так дешевы, что, не доходя до серебра, до первой серебряной монеты — гривенника, а довольствуясь одной медью, можно уже было быть сыту.

Но просить на улице или на церковной паперти, хотя бы и не протягивая руки, дело тяжелое, и не всякий мог пойти на него. Но он мог быть сыт в Москве и не работая, и не прося. Я это узнал еще в юные годы и узнал наверное в тот тяжелый для меня день, когда умерла моя мать.

Я знал, что в подмосковных монастырях всякого богомольца, ничего с него не спрашивая ни по части благочестия, ни по части паспортов, кормят безвозмездно три дня, а затем дают на дорогу фунт хлеба.

Я знал, что в купеческих домах в дни поми́на родственников бывают даровые столы для званых и незваных, хотя в мои молодые годы этот обычай шел уже на умаление. Но он не уничтожился, а принял лишь другую форму.

На Хитровом рынке была народная столовая, где кормили бесплатно; были еще несколько таких столовых и в других густонародных «палестинах» Москвы!

Как же они могли существовать, эти столовые, чем, кого и на какие средства они кормили?

Я это узнал в день смерти моей матери. Она всегда отличалась особой жалостью к людям бездомным, нищим, беспутным и всегда, где могла, спешила не только подать им монету, но и приветить их чем-нибудь потеплее: накормить пирогом, сунуть в руки сверток с какой-нибудь домашней едой и т. п. Когда, бывало, ей поперечут:

— Настасья Васильевна, зачем вы ему подаете?! Он все равно в кабак снесет, — мама отвечала:

— Куда снесет — это его дело, а мое — подать.


источники
lenta.ru/articles/2017/05/07/moscow/


Для того, чтобы быть в курсе выходящих постов в этом блоге есть канал Telegram. Подписывайтесь, там будет интересная информация, которая не публикуется в блоге!


Вот вам еще Москва начала XX века и Самые старые здания Москвы. Вот немного Москва: было-стало и очень спорная тема про Голод в царской России

24 августа 1944 года был освобождён Париж. На танках с нефранцузскими названиями "Гвадалахара", "Эбро" и "Теруэль" в город вошли первые солдаты союзников – испанские анархисты, члены 9-й роты 2-й бронетанковой дивизии. Испанская республика перестала существовать, но Франции в борьбе с фашизмом повезло больше, во многом благодаря испанским беженцам.

В конце апреля 2017 года в Мадриде открыли парк, посвящённый членам 9-й роты, участникам освобождения Парижа. Это до сих пор один из немногих памятников республиканцам-антифашистам во всей Испании. Для того, чтобы в Мадриде и Париже появились парные парки, посвящённые одному из культовых событий Второй мировой войны, понадобилось, чтобы мэрами Мадрида и Парижа стали 73-летняя коммунистка Мануэла Кармена и внучка испанского беженца Анн Идальго. В церемонии открытия также принимал участие Рафаэль Гомез, последний ныне живущий участник событий. Парк находится довольно далеко от центра, в спальном районе, но он есть. Пакт забвения ослабевает и грустный вывод персонажа фильма Soldados de Salamina уже не в силе – в честь республиканцев назван парк, и не в заброшенной деревушке, а в столице Испании.

Jardin de los combatientes de la Nueve. A los espanoles republicanos antifascistas que continuaron su lucha en el exilio en la Segunda Division Blindada del Ejercito de la Francia Libre. Heroes de la Liberacion de Paris, Agosto de 1944.





+3

Северные олени зимой способны улавливать ближний ультрафиолет (длиной волны от 300 до 400 нм). Снег отражает такое излучение, а многие важные для оленей объекты, например, волчий мех, след урины или ягель, поглощают. Для человеческого зрения волк светлой окраски будет слабо различим на фоне снега, но глаз оленя воспримет его как сильно контрастное пятно.

Источник: en.wikipedia.org