"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
Ultima thule
Мы здесь жили практически за год до.
Ты тогда еще не был портретом на стенке.
Мы здесь жили вдвоем. Утром море щипало коленки.
На большой глубине мы синхронно делали вдох.

Я всегда забывала на пляже спасательный круг.
Ты учил нашу дочь проплывать километры без круга.
Мы здесь были втроем. И, наверно, любили друг друга.
Наша дочь говорила, что ты ее лучший друг.

Уложив чемодан по числу календарных дней,
Возвращаемся в точку отсчета. Летим в самолете.
Наша дочь полагает, что ты параллельно в полете.
Я гляжу из окна и легко соглашаюсь с ней.

Резюмируя жизнь: загляни к нам в замочную щель.
Я уже не сижу там в гнезде из твоих вещей.
Я теперь сплю ночами, и ем, и дышу равномерно.
Мы с ребенком на море. Купаемся ежедневно.

+2

Я - аристократка! У меня даже тараканы в голове породистые!
Жизнь - обман с чарующей тоскою,
Оттого так и сильна она,
Что своею грубою рукою
Роковые пишет письмена.
Я всегда, когда глаза закрою,
Говорю: "Лишь сердце потревожь,
Жизнь - обман, но и она порою
Украшает радостями ложь.
Обратись лицом к седьмому небу,
По луне гадая о судьбе,
Успокойся, смертный, и не требуй
Правды той, что не нужна тебе".
Хорошо в черемуховой вьюге
Думать так, что эта жизнь - стезя.
Пусть обманут легкие подруги,
Пусть изменят легкие друзья.
Пусть меня ласкают нежным словом,
Пусть острее бритвы злой язык, -
Я живу давно на все готовым,
Ко всему безжалостно привык.
Холодят мне душу эти выси,
Нет тепла от звездного огня,
Те, кого любил я, отреклися,
Кем я жил - забыли про меня.
Но и все ж, теснимый и гонимый,
Я, смотря с улыбкой на зарю,
На земле, мне близкой и любимой,
Эту жизнь за все благодарю.


"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
Когда, через глаза наполнен светом...

Когда, через глаза наполнен светом,
Я клык медведя ощутил на горле,
Ты говорила: "У него припадок", -
И к трубке телефона потянулась.
А я, уже лишённый предком плоти,
Прозрел на тридцать вёрст и улыбнулся,
Увидев, как в кювет летит карета
Медпомощи, что вызвана тобою.
Я видел плеть разгневанного бога
И знаю, как вода нисходит с неба.


+2

Сайт

Чему бы ты ни учился, учишься для себя. (c)
…Нет, время не лекарь,
Не грозный наставник,
Не дворник с метлой, не судья,
А ветер,
А ветер, срывающий ставни
С окон бытия…

Но мир переполнили слепоглухие,
В закрытых окошках темно,
Хорошие звери мы или плохие,
Почти все равно.

И снова, смеясь, посылает случайность
Начальник случайности Бог
И чудом возводит свою изначальность
На новый виток…

А ветер –
А ветер спокоен,
Спокоен,
И вечность –
Пространство любви…

Твой дом,
Человечек, построен,
Построен,
Входи, человечек,
Живи…


читать дальше

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
Отъезд.

Забудутся ссоры,
отъезды, письма.

Мы умрем, и останется
тоска людей
по еле чувствуемому следу
какой-то волны, ушедшей
из их снов, из их слуха,
из их усталости.

По следу того,
что когда-то называлось
нами.

И зачем обижаться
на жизнь, на людей, на тебя, на себя,
когда уйдем
от людей мы вместе,
одной волной,

когда не снега и не рельсы, а музыка
будет мерить пространство
между нашими
могилами.

1958


Роза молчания.

а сердце
теперь
или только отсутствие
в такой пустоте — словно это притихло
в ожидании
место молитвы
(чистое — пребывание — в чистом)
или — скачками побыть начинающая
боль (как возможно бывает
больно — ребенку)
слабая голо-живая
будто беспомощность
птичья

1983

Публикации на РВБ и Вавилоне.

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
* * *

понимаешь – она говорит – любовь
это просто не покидай
одно постоянное не покидай ничего больше
понимаешь – она говорит – любовь
оказалась такой странной штукой
просто не покидай и и в общем-то это всё

я часто это повторяю про себя


Публикация в альманахе "По следам X Московского Фестиваля верлибра".

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
“Так молись, — говорит, — чтоб в груди ручеёк журчал…”
Да откуда же, батюшка, взяться-то — ручейку?
Даже ежели б я себя, предположим, и не обличал,
даже ежели — будучи начеку…

То ли он сокрылся, утёк, золотой, под спуд,
то ли не было у меня его никогда.
Стукну в грудь — глуха. И грехов на ней — пуд.
Не журчит, родимый, да не дудит дуда.

Хоть сто раз наказ повторяй-учи,
а душа, как Герасим, — своё мычит.
Сделай милость, журчи в груди, ручеёк, журчи!
Не журчит.

Ещё.

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
В пустыне примерещится город, окруженный садами.
В море почудится берег. С годами
понимаешь: иллюзия – главное. Остальное –
гроб повапленный, острие стальное
мука мученическая, горе горькое, проливное,
грязь непролазная, непроходимая чаща,
молитва – да минует меня сия чаша,
чтобы мне не пить ее, впрочем, Твоя воля, не наша.

Наша воля хуже неволи, невыносимой боли
в каждой клеточке тела, нужно встряхнуться, что ли,
убрать со стола, навести порядок, насколько это
возможно здесь и теперь, а не когда-нибудь, где-то.

В городе кажется, что умрешь в деревне, в собственной хате,
под иконами, не рыдай Мене, Мати,
в миру кажется, что убежишь от мира и мир тебя не поймает,
самое страшное, человек понимает,
что все это кажется, закуривает папироску,
думает, чтобы пусто было тебе, недоноску.

Последняя публикация.

Пойдемте лучше смотреть жука.
Мне повстречался дьяволенок,
Худой и щуплый - как комар.
Он телом был совсем ребенок,
Лицом же дик: остер и стар.

Шел дождь... Дрожит, темнеет тело,
Намокла всклоченная шерсть...
И я подумал: эко дело!
Ведь тоже мерзнет. Тоже персть.

Твердят: любовь, любовь! Не знаю.
Не слышно что-то. Не видал.
Вот жалость... Жалость понимаю.
И дьяволенка я поймал.

Пойдем, детеныш! Хочешь греться?
Не бойся, шерстку не ерошь.
Что тут на улице тереться?
Дам детке сахару... Пойдешь?

А он вдруг эдак сочно, зычно,
Мужским, ласкающим баском
(Признаться - даже неприлично
И жутко было это в нем) -

Пророкотал: "Что сахар? Глупо.
Я, сладкий, сахару не ем.
Давай телятинки да супа...
Уж я пойду к тебе - совсем".

Он разозлил меня бахвальством...
А я хотел еще помочь!
Да ну тебя с твоим нахальством!
И не спеша пошел я прочь.

Но он заморщился и тонко
Захрюкал... Смотрит, как больной...
Опять мне жаль... И дьяволенка
Тащу, трудясь, к себе домой.

Смотрю при лампе: дохлый, гадкий,
Не то дитя, не то старик.
И все твердит: "Я сладкий, сладкий..."
Оставил я его. Привык.

И даже как-то с дьяволенком
Совсем сжился я наконец.
Он в полдень прыгает козленком,
Под вечер - темен, как мертвец.

То ходит гоголем-мужчиной,
То вьется бабой вкруг меня,
А если дождик - пахнет псиной
И шерстку лижет у огня.

Я прежде всем себя тревожил:
Хотел того, мечтал о том...
А с ним мой дом... не то, что ожил,
Но затянулся, как пушком.

Безрадостно-благополучно,
И нежно-сонно, и темно...
Мне с дьяволенком сладко-скучно...
Дитя, старик,- не все ль равно?

Такой смешной он, мягкий, хлипкий,
Как разлагающийся гриб.
Такой он цепкий, сладкий, липкий,
Все липнул, липнул - и прилип.

И оба стали мы - едины.
Уж я не с ним - я в нем, я в нем!
Я сам в ненастье пахну псиной
И шерсть лижу перед огнем...


Зинаида Гиппиус

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
Снег и грохот.

А первый снег упал второго ноября. Присыпал страхи. Притрусил сомненья. Он шел всю ночь и, честно говоря, уже к утру сошел за избавленье. Шел снег - попыткой чистого листа, скрипел фонарь, вились на землю нити, снег пел в ночи симфонией куста, скамейки, шага, перечня событий. Он врачевал ожоги черных луж, он бинтовал тропинки и аптеки, с оконных глаз стирал угар и тушь и остужал у памятников веки.
Костры чадили. Месяц был жесток. Осколками оскалились витрины, бордюра длинный черный кровосток, вел перечень утрат до середины, спала в руинах новая страна, истории которой я не знаю – и только снег шел, невзирая на, и таял над военными кострами. А жизнь на переломе – просто боль истории, мир вывихнул колено и рухнул всем столпом на нас с тобой - мы оказались в будущем мгновенно. Смесь вирусов, предчувствие войны припишут нам в две тысячи девятом - нечаянным свидетелям страны, насмешникам, наемникам, солдатам. Мы - стихоплеты лучшей из эпох, мы - очевидцы нового закона, из наших слов, окурков, дней, сапог и сложится печать Армагеддона.
Век-беспризорник бродит по камням растрепанным, неузнанным, босым.
Век пишет по семи святым церквям, что все его апостолы – лжецы.
Седеет год - простуженный, уставший.
Грохочет ночь.
Сбоит теплообмен.
Снег.
Масло.
Холст.
Весь Питер Брейгель-старший -
С поправкой на эпоху перемен.

+3

ЖЖ

Женщины чувствуют как-то иначе.
И откровенней, и глубже, и злее.
Женщин отнюдь не пугают задачи,
Только одна: кто на свете милее?
Женщины чувствуют строже, серьёзней.
Больше отдать, если надо, готовы.
Мыслят стихами, мелодией, прозой,
Да и прощать могут снова и снова.
Женщины чувствуют внутренним миром,
Что им раздумья, предчувствия, страсти?
В женщинах – чувства страшнейшая сила,
В них магнетизм для надежды и счастья.
Женщины чувствуют все по-другому.
Себя не жалея, неистово, дико,
Взглядом, молчаньем, коротеньким словом
Намного сильней, потрясая, чем криком.
Женщины чувствуют больно, тревожно
Горы свернуть могут силой сердечной.
Только с их чувствами будь осторожней,
Чтобы они не остыли... навечно...

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
братец мой Лис, этот город пуст,
пуст, как застывший терновый куст,
мне ли страшиться ослабших уз -
здравствуй же, дом родной.
встречи-разлуки, базар-вокзал,
милая, не отводи глаза,
все, что я мог бы тебе сказать,
будет всегда со мной.

знать, что пройдет, но любить. пройдет -
дождь, воскресенье, туман, восход,
письма, детали и, в свой черед,
треснувший небосвод.
милая, не зажигай огня,
сумерки спрячут и сохранят.
мир изменяется без меня
всюду, где нет меня.

нет возвращений к родным местам,
нет возвращений, и даль чиста,
нет возвращений, и я устал,
выдохнул, перестал.
милая, не отводи глаза,
разве я повод твоим слезам?
все, что я мог бы тебе сказать,
я уже не сказал.

1.12.2009.

ЖЖ

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
* * *

На этом свете больше нет зимы,
и мой трехлетний сын не видел снега,
лишь ветер вырывается из тьмы
и бьет в щиты рекламные с разбега.

Я слышу грубый инфракрасный шум
реки, текущей под стальные своды,
фантомное тевтонское warum?
китайгородских темных переходов.

У города расширены зрачки,
он за порогом церебральной смерти,
я не рискую запускать с руки
его ракетно-ядерное сердце.

Сейчас его зажгут со всех сторон
и переправят в Хельгард полным ходом,
и мне кивнет с усмешкою дракон
и погрузится с мертвецом под воду.


* * *

Как эта бабка на углу Рыбалко,
которой облетевших листьев жалко,
которая их трогает клюкой, –
в осенний вечер вглядываясь слепо,
я буду ждать тебя под этим небом,
прости меня за то, что я такой.

Как этот сумасшедший в красной юбке,
который к небу воздевает руки,
я буду бормотать под нос себе
о том, что ты оставила поэта,
и будет заводная сигарета
дымить на фиолетовой губе.

Когда тебя зароют в шар земной,
когда меня отполируют черви,
все, бывшее под видимой луной,
представится живым не столь плачевным;
пусть видят только розовые сны
и каждый обретет здесь половинку,
и не грустят о нас, поскольку мы,
мы и за гробом шастаем в обнимку.


ЖЖ

Публикация в Лиетратурке

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
* * *

Немыслимая боль. Бессмысленная ложь.
Бесслёзная тоска. Дыханья распалённость.
Объятий оскверняющая дрожь.
И поцелуев роковая отчужденность.

Мне жалок тот, кто мог любить, как я,
Кто вдруг узнал о силе охлаждений,
Кто пил до дна из острой чаши бдений,
Кто успокоился, навеки отлюбя...

(Март 1959, Владивосток)


Элегия.

"Я иду по тайге. В ней сентябрь распростёр свою кротость..."

Я иду по тайге. А за мной пробирается темень.
На тропу выпадают последние скудные росы.
И в сердечной глуби оживляется прошлое время.
Исчезают в лесу звездопада мгновенные грозы.

Вспоминаю в слезах я твои углублённые очи,
Что смотрели на мир через призмы великих теорий.
С каждым годом печаль по былому бывает короче –
Догорели давно нашей юности чистые зори.

В мою жизнь ты вошёл, словно неба негаданный дар,
Ты останешься в ней, навсегда будешь памятно-вечен,
Оттого, может быть, что земля наша мудрая – шар:
Разойдясь навсегда, мы опять приближаемся к встрече.

(Май 1959, Сучан)


* * *

Мир на ряд элементов разложен.
Человек в мире жалок и сложен.
Мы живём в основном по протекции.
Чтоб погибли микробы протеста,
Дух, паривший под потолком,
Подвергался не раз дезинфекции.
В общежитье компактном таком
Нет мечте нештампованной места.
И о ком тут помыслишь, о ком?

(Ноябрь 1961, Владивосток)

Больше - там.

Живи, живи и делайся другим...
***
В этот час гений садится писать стихи.
В этот час сто талантов садятся писать стихи.
В этот час тыща профессионалов садятся писать стихи.
В этот час сто тыщ графоманов садятся писать стихи.
В этот час десять миллионов влюбленных юнцов садятся писать стихи.

В результате этого грандиозного мероприятия
Рождается одно стихотворение.
Или гений, зачеркнув написанное,
Отправляется в гости.

Живи, живи и делайся другим...
***
Не вспоминай меня. И не забудь.
Мы не расстались, мы растаяли с тобою,
мы глубокро влились в единый путь,
где след не оставляется стопою.

На том пути любой преображен
и в силах приподняться над сейчасом,
где здравый смысл иных мужей и жен
не сыт любовью, хлебом, жизнью, мясом,

не сыт весельем и печалью дней,
не сыт свободой, силою и славой.
И вот, один другого голодней,
грызут науку сытости кровавой.

А я сыта по горло всем, что есть,
и голод мой не утолит добыча!
Не возвращайся. Встретимся не здесь,
а в голубом, воркуя и курлыча.

Не вспоминай меня. И не забудь.
Пускай как есть - не дальше и не ближе.
Подольше не давай меня задуть
и чаще снись - во сне я лучше вижу!

Она хотела даже повеситься, но институт, экзамены, сессия

Е. С. Кругликовой

Из страны, где солнца свет
Льется с неба жгуч и ярок,
Я привез себе в подарок
Пару звонких кастаньет.
Беспокойны, говорливы,
Отбивая звонкий стих,-
Из груди сухой оливы
Сталью вырезали их.
Щедро лентами одеты
С этой южной пестротой:
В них живет испанский зной,
В них сокрыт кусочек света.
И когда Париж огромный
Весь оденется в туман,
В мутный вечер, на диван
Лягу я в мансарде темной,
И напомнят мне оне
И волны морской извивы,
И дрожащий луч на дне,
И узлистый ствол оливы,
Вечер в комнате простой,
Силуэт седой колдуньи,
И красавицы плясуньи
Стан и гибкий и живой,
Танец быстрый, голос звонкий,
Грациозный и простой,
С этой южной, с этой тонкой
Стрекозиной красотой.
И танцоры идут в ряд,
Облитые красным светом,
И гитары говорят
В такт трескучим кастаньетам.
Словно щелканье цикад
В жгучий полдень жарким летом.

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
Будь я котом, о Гарфилд, я бы ел эти корма.
Их разработали котоводы большого ума.
Корма продают за дорого, не раздают задарма.

В них содержатся многочисленные питательные вещества,
полезные для твоего четвероногого естества.

На пакетиках нарисованы упитанные коты -
полосатые, серые, наглые, почти такие, как ты.

Если бы ты был котом, - кот поднимает взор, -
ты никогда не молол бы подобный вздор.

Ты воротил бы морду от этих химических блюд,
которыми честных кошек изводит безмозглый люд.

Ты бы фыркал, мяукал, терся о голень, но никогда
не подошел бы к миске, не заглянул бы туда.

А заглянув, отшатнулся бы, уши к спине прижал,
пометил бы дверь на прощание, и навсегда убежал.

Ваша киска купила бы "Вискас"? Ложь и еще раз - обман.
Рекламщик продажный придумал, чтобы набить карман.

Не отдала бы киска за "Вискас" ломаного гроша.
Вот курица гриль в холодильнике - она и впрямь хороша.
А ты мне ее жалеешь, хозяин, дрянная твоя душа!

God put a smile upon my face
вот как всё кончается: его место пустует в зале после антракта.
она видит щербатый партер со сцены, и ужас факта
всю её пронизывает; "вот так-то, мой свет. вот так-то".
и сидит с букетом потом у зеркала на скамье
в совершенно пустом фойе

да, вот так: человек у кафе набирает номер, и номер занят,
он стоит без пальто, и пальцы его вмерзают
в металлический корпус трубки; "что за мерзавец
там у тебя на линии?"; коготки
чиркают под лёгким - гудки; гудки

вот и всё: в кабак, где входная дверь восемь лет не белена,
где татуированная братва заливает бельма,
входит девочка,
боль моя,
небыль,
дальняя
колыбельная -
входит с мёртвым лицом, и бармен охает "оттыглянь" -
извлекает шот,
ставит перед ней,
наливает всклянь

вот как всё кончается - горечь ходит как привиденьице
по твоей квартире, и все никуда не денется,
запах скисших невысыхающих полотенец
и постель, где та девочка плакала как младенец,
и спасибо, что не оставил её одну -

всё кончается, слышишь, жизнь моя - распылённым
над двумя городами чёртовым миллионом
килотонн пустоты. слюна отдаёт палёным.
и я сглатываю слюну.

20 ноября 2009 года

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно - возглас счастья.
Только в уборную - и сразу же возвращайся.

О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
И кончается счетчиком. А если войдет живая
Милка, пасть разевая, выгони не раздевая.

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
Таким же, каким ты был, тем более - изувеченным?

О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
В пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.

Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
Догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
Эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
Слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
Шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.

1970.