"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
Зима охотника за улитками

Созвездия декабря вмёрзли в угольный свод, и в ходиках оцепенел ход,
И охотник в берлоге спит до весны, — но и во сне ведёт

Пальцем по карте-трёхвёрстке, истрёпанной по краям,
Спит, но следит вслепую заснеженный ход нор, тоннелей и скрытых ям,
По атласному белому этому, белому скользит, по лёгкой конвульсии льда
Чует добычу на два её хода вперёд, спускаясь пальцем по карте ловитвы туда,

В весну — или не он ведёт, или это его ведут

(Добыча следит охотника, силки траппера ждут)

Туда, где свет, где снега в помине нет, где вместо полей — моря
(Спящий вздыхает во сне, переворачивается на ту сторону декабря)

И можно ходить по воде, и в солнечную нырять глубину,
Идти ко дну,

И там на дне процеживать сетью янтарную взвесь
И по шелестящему ааххххх уловить: вот они! есть!! —

Драгоценная дичь: улитки, сворачивающиеся в глубине,
Кипящие в пряном густом трепетнобагровом вине.

* * *

летит олень рогов его корона
царапнула луны провисшее лицо
копыто сломано погоня неуклонна
его берут в кольцо

сожрут и станешь ими. дышит тяжко
и круп в крови
лети стелись спасайся глупый бяшка

кто говорит что на любви не страшно
тот ничего не знает о любви

Больше

We are not what we seem

Pangur Ban
I and Pangur Ban my cat,
Tis a like task we are at:
Hunting mice is his delight,
Hunting words I sit all night.

Better far than praise of men
Tis to sit with book and pen;
Pangur bears me no ill will,
He too plies his simple skill.

Tis a merry thing to see
At our tasks how glad are we,
When at home we sit and find
Entertainment to our mind.

Oftentimes a mouse will stray
In the hero Pangur's way;
Oftentimes my keen thought set
Takes a meaning in its net.

'Gainst the wall he sets his eye
Full and fierce and sharp and sly;
'Gainst the wall of knowledge I
All my little wisdom try.

When a mouse darts from its den
O how glad is Pangur then!
O what gladness do I prove
When I solve the doubts I love!

So in peace our tasks we ply,
Pangur Ban, my cat, and I;
In our arts we find our bliss,
I have mine and he has his.

Practice every day has made
Pangur perfect in his trade;
I get wisdom day and night
Turning darkness into light.


Translated by Robin Flower

Русского превода нет, здесь оригинал на древнеирландском



Умру сегодня - Пуркуа па / Сперва - блядей... затем - попа.
Кто эту осень по деревьям расплескал?
В ней кровь на золоте и золото на крови.
Броженье осени... Налить ее в бокал
И пить за чье-нибудь здоровье.

И с каждым разом становиться веселей,
В вине печаль перебродила.
Не вспоминай о ней, еще бокал налей,
Да так, чтоб каждому хватило.

Что за беда, что за вина - испить до дна,
С извечной жаждою отсчитывая время?
И наше золото, и кровь к исходу дня -
В крови и золоте деревьев.

Мы ждем, когда нас ветер в небо унесет,
Навеки связанных с землею.
Броженье осени... Блажен, кто осень пьет.
Ее вино спасет зимою.

И авторское исполнение:
www.youtube.com/v/BpD21hxiJ9c?version=3

We are not what we seem
If I were hanged on the highest hill,
Mother o' mine, O mother o' mine!
I know whose love would follow me still,
Mother o' mine, O mother o' mine!

If I were drowned in the deepest sea,
Mother o' mine, O mother o' mine!
I know whose tears would come down to me,
Mother o' mine, O mother o' mine!

If I were damned of body and soul,
I know whose prayers would make me whole,
Mother o' mine, O mother o' mine!


Перевод
читать дальше

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
Уходя - возвращайся

Уходя — возвращайся, всегда и везде,
По студёной воде, по горячим ветрам.
Город будет скучать по твоей доброте,
По твоей красоте и красивым делам,

Город будет всех сравнивать только с тобой,
Город будет всех мерить по меркам твоим, —
Уходя — возвращайся, по льду и рекой.
Допоём, доиграем и договорим.

Уходя — возвращайся, везде и всегда,
Прожигая года, поджигая мосты.
Город будет скучать и встречать поезда,
И ловить в каждой встречной родные черты.

Уходя — возвращайся, созвездьям назло.
Все дороги — узлом, но выводят — к тебе!
Город будет все стрелы проверять на излом
И искать твою звонкость в любой тетиве.

Уходя — возвращайся, везде и всегда,
Если будет беда и если будет успех.
Пусть открыты тебе всей земли города,
Но мой маленький город — уютнее всех.

Уходя — возвращайся, всегда и везде,
По студёной воде, по горячим ветрам.
Город будет скучать по твоей доброте,
По твоей красоте и красивым делам.

1994

+1, "Зимние фрагменты"

Ещё

We are not what we seem
О слезы на глазах!
Плач гнева и любви!
О, Чехия в слезах!
Испания в крови!
О, черная гора,
Затмившая весь свет!
Пора — пора — пора
Творцу вернуть билет.
Отказываюсь — быть.
В Бедламе нелюдей
Отказываюсь — жить.
С волками площадей
Отказываюсь — выть.
С акулами равнин
Отказываюсь плыть
Вниз — по теченью спин.
Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир
Ответ один — отказ.

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
Падение зеркала

Зеркало падает. Зеркало долго летит,
Словно Кармен из зубов свою красную розу,
Не выпуская внезапно открывшийся вид
Неба за окнами. Словно ища в нём опору.

Дашь мне ладонь. Есть о будущем что рассказать.
Только вот сам ты едва ли готов к разговору.
Счастье — как слово, которое трудно сдержать.
Легче исполнить угрозу.

Зеркало падает. В окнах воздвигся закат.
Алым и белым представ изумлённому взору,
Царское солнце воюет воздушную гору.
Блики скользят.

Зеркало падает. Словно на сцене Кармен
Долго поёт и танцует ещё перед смертью,
Тёмные юбки клубя возле круглых колен
И забывая про узкое лезвие в сердце.

Хочешь попробовать? Вечное чувство вины
Не позволяет прервать — но замедлить паденье
Можно. Темнеет. Стемнело. И с той стороны
Звёзды растут и деревья.

Зеркало ловит их и, запрокинувшись, пьёт.
Меццо-сопрано затягивает ариозо.
Мы пристегнули ремни и готовы в полёт.
И не заметишь, как будущее настаёт...

Где-то я видела — где? — эту синюю розу.


+1

Мы культурны: чистим зубы,
Рот и оба сапога.
В письмах вежливы сугубо —
«Ваш покорнейший слуга».

Отчего ж при всяком споре,
Доведенном до конца,
Вместо умного отпора
Мы с бессилием глупца,

Подражая папуасам,
Бьем друг друга по мордасам?
Правда, чаще — языком,
Но больней, чем кулаком...



саша чёрный

"Мой сахар - твой сахар, мутсера..."
Когда-нибудь, весна, я знаю,
Опять примчит твой вороной,
Но только мы, весна родная,
Уже не встретимся с тобой.

Коня придержишь стременами,
Вокруг увидев красоту:
Земля усыпана цветами-
Я божьим деревом цвету.


автор перевода Сергей Левичев

Много лет размышлял я над жизнью земной.

Непонятного нет для меня под луной.

Мне известно, что мне ничего не известно!

Вот последняя правда, открытая мной.

---

И пылинка - живою частицей была,

Черным локоном, длинной ресницей была.

Пыль с лица вытирай осторожно и нежно:

Пыль, возможно, Зухрой яснолицей была!

---

Лучше впасть в нищету, голодать или красть,

Чем в число блюдолизов презренных попасть.

Лучше кости глодать, чем прельститься сластями

За столом у мерзавцев, имеющих власть.

---

Недостойно - стремиться к тарелке любой,

Словно жадная муха, рискуя собой.

Лучше пусть у Хайяма ни крошки не будет,

Чем подлец его будет кормить на убой!

---

Жизни стыдно за тех, кто сидит и скорбит,

Кто не помнит утех, не прощает обид,

Пой, покуда у чанга не лопнули струны!

Пей, покуда об камень сосуд не разбит!

---

От безбожья до бога - мгновенье одно.

От нуля до итога - мгновенье одно.

Береги драгоценное это мгновенье:

Жизнь - ни мало, ни иного - мгновенье одно!



Омар Хайям

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
В джинсах-шароварах, в кофте с капюшоном,
с рюкзаком в заплатах на спине,
выйдя из панк-сквота, с пафосом тяжелым
рисовать графити на стене.

На дверях продмага, на табличке «Welcome»
ставить крест фломастером лихим,
от себя добавив снизу шрифтом мелким
анархистский лозунг или гимн.

Через две недели из психушки выйдет
легендарный, в общем, гитарист
с блоком старых песен в измененном виде
и татуировкой “Черный Принц”.

Он читал когда-то пару умных книжек,
плюс — про хари-кришнов ерунду.
Пояс брюк болтался ягодицы ниже;
выше крыш парил свободный дух.

Через две недели мы пойдем дворами
(подтяни штаны, фломастер смой!)
к хари-хари-кришне, хари-хари-раме,
незнакомой улицей — домой.

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
* * *
До бога далеко. Начальство близко.
Мосты уже разведены повсюду,
И жёны, утомившись бить посуду,
Сидят устало. Что ещё там в списке?

Совсем немного: пара истин низких
И пара возвышающих обманов.
Ты только дай нам знак: уже не рано.
И мы уходим. Тихо. По-английски.

...А можно я ещё чуть-чуть побуду?


* * *
...А что там? Вероятно, гладь морская,
Какое-то чужое побережье.
Маршрут прочерчен. Может быть, изъезжен.
Но всё равно и глаз, и слух ласкает

Вся эта жизнь, короткая — как прежде
Казалась длинной юному невежде.
Неужто кончится? Берёт тоска и...
Не отпускает
Что там вера, что надежда…

Вы думаете, всё так просто?Да, всё просто...Но совсем не так...
мне нравится кофейный аромат и утро, нами начатое с кофе
и твой чуть сонный с поволокой взгляд и яркий профиль
и апельсиновые солнца на столе, и нежный творог снежным комом в ложке
холодный душ с тропическим желе, живот, бедро, рука... твои сережки
смешно подрагивают в такт моим словам. твоя губа касается предплечья
и я смеюсь, что раньше каждый вечер я спрашивала "можно я сегодня к вам?"

мне нравится касаться тишины, уютно спящей на твоем балконе
и знать, что междометья не нужны, что ты итак все знаешь... на перроне
метро я обниму тебя и побегу вперед, оставив за спиною наше утро
(держа его под языком и под... лопаткой где-то) ну а ты как-будто
не замечаешь нежности моей, не замечаешь моего накала
от прожитых совместно длинных дней, от нежного и страстного начала
истории... я так люблю тебя, я так люблю соленый крепкий кофе
как варишь ты... и наши планы на - остаток вечности и нашу жизнь на Корфе
одиннадцать детей, веселый смех и целоваться по утрам по-птичьи
я выбрала тебя однажды и из всех и мне плевать на правила приличья...

Гласных не досталось
Тебя будут звать - Икар,
А лучше - Карл-
Вильгельм-Отто Лиллиенталь.
Давай, взлетай!

Тебя будут звать - смотри -
Антуан де Сент-Экзюпери,
а лучше - Сен-Жермен де Пари.
Давай, пари!

Ты сможешь вернуться назад, если я смогу
Выложить слово "вечность" льдинками на снегу.
Но у меня изрезаны пальцы в кровь -
Как ни стараюсь, выходит "любовь, любовь".
Тает, капает, букву к букве не донести,
Как ни крути, выходит "прости, прости".

Воск растекается, айсберг, заплыв в Гольфстрим,
Тает, пока мы тут о вечности говорим.
Думаешь, вечность? Точно удар поддых,
Сверху отлично видно: "Ich liebe dich" -
Как ни прикладывай - лёд - погоди - не тай -
Падает Карл-Вильгельм-Отто Лиллиенталь.

Даже из космоса, из нежилых систем
Звездных - отлично видно: "Je t'aime, Je t'aime" -
Лётчик мой растворяется в утреннем молоке
С огненной розой в юношеской руке.
Ах, недолет, воздушный звенит поток.
Каждый земной сверчок должен знать шесток.

Глупая Эльза, не прогадай, смотри!
Глупая нежность, глупая Роз-Мари...
Стеклышко продыши, сказочку расскажи,
Смирительную рубашку ему свяжи.


...Марта, терзая пальцами флердоранж,
Крикнет - и он услышит, мин херц, мон анж, -
Не про люблю-люблю, не про жду назад, -
Он услышит, как льдинки ломаются и скользят:

- Карл!.. Они положили в пушку сырой порох!..

"...Скандалы, сцены уступят место постепенно абсолютному уюту моей маленькой вселенной."
Тихое августа
Через песок, где горячая дышит мга, через лесок сухих кукушкиных слёз
Взойди, река, огляди свои берега, там скорлупы вскрылись, калёный орех пророс.
Меж чёрными иглами тлела в дыму луна,
Больно было смотреть, а дышать больней.
По левому берегу нас увела волна, белые бабочки, ежи и пеночки в ней.
Над вертоградом ветер рвал провода, дикая плеть коснулась сырой земли.
Чужие скорби, как вы вошли сюда, чужие дети, как вы меня нашли.
Тихое августа, в шишечках тонкий хмель. Сюда, сюда — на преподобный свет,
Девятидневный клён, детёныш-ель,

Сиротки мира, блуждающие в золе.

* * *
Эта сила, что без усилья — только нежность, только покой —
Расправляет седые крылья и парит над голой землёй.
Море Лаптевых серо-лиловое, в Кордильерах скалистый свет.
Редкий воздух, сухое слово, дорогого сердца ответ
Из огромной осени скучной — от прозрачных рыбок во льду,
От муравки седой тщедушной в Богородицыном саду.

Радоница
Когда две прежние руки без сил, ничком на одеяле,
Молчат (не видно им ни зги, известно обо мне едва ли),
Верши тогда что хочешь Ты в пустой, холодной, одноокой...
Перед лицом стола, плиты, посуды тусклой и глубокой...
Ведь — двери, двери на засов! — умершие не умолкают,
Под капанье и плеск часов мольбы их детские стекают
По капле — в ковшик теплоты, в ладони, если так их сложишь...
Твори из них что хочешь Ты, что только Ты, Воскресший, можешь...

Они хотели, как и мы:
Любить, мечтать и строить планы.
Они не ждали той войны
И умирать им было рано.

Они сквозь пекло, через ад,
Где даже черту было жарко,
Прошли не в поисках наград,
Не ради почестей и рангов.

Они стояли до конца,
Они отказывались сдаться,
Не ради славного венца…
А ради наших жизней, братцы…

Но не от взрывов прошлых дней
В сердцах их кровоточат раны,
От равнодушия детей
Безмолвно плачут Ветераны…

Солнце, искрами сварки взрываясь на снежных сугробах,
Беспощадно вгрызалось ледовою стружкой в глаза.
Минус сорок. И ветер, поземку крутя в хороводах,
До кости резал плоть, словно масло стальная фреза.

Люди, кутаясь зябко в чужие пушистые шкуры,
Торопились укрыться в протопленных недрах домов.
И никто не заметил под вывеской Дома Культуры
Двух боками прижавшихся, внутрь просящихся, псов.

Они, сильно дрожа, поджимали замерзшие лапы,
И тихонько скулили, смотря на входящих людей.
Только видимо звуки те были чудовищно слабы -
Вновь смыкались пред ними массивные створки дверей.

А в глазах у зверей нерушимая вера горела
В то, что где-то среди этой массы двуногих Богов
Есть тот самый, Великий, которому точно есть дело
До безумно замерзших, бездомных, измученных псов.

Он, конечно, придет, Он спешит, Он уже где-то рядом,
Надо только дождаться, дождаться вдвоем, без потерь…
И два пса, согревая друг друга, искали во взглядах
Человечьих взгляд Божий того, кто откроет им дверь…

В Дом Культуры спешили культурные добрые люди,
Шли на выставку творчества деток из детских домов,
Твердо веря, что им это Богом засчитано будет,
Что теперь они вправе от Неба ждать щедрых даров.

Рассуждали о том, как жесток этот мир к бедным детям,
Сокрушенно вздыхали, сверкали скупою слезой.
И никто, ни один из тех добрых людей не заметил,
Как убило двух псов мелкозубчатой ветра фрезой.

Я вырою себе глубокий, черный ров,
Чтоб в недра тучные и полные улиток
Упасть, на дне стихий найти последний кров
И кости простереть, изнывшие от пыток.

Я ни одной слезы у мира не просил,
Я проклял кладбища, отвергнул завещанья;
И сам я воронов на тризну пригласил,
Чтоб остов смрадный им предать на растерзанье.

О, вы, безглазые, безухие друзья,
О, черви! к вам пришел мертвец веселый, я;
О вы, философы, сыны земного тленья!

Ползите ж сквозь меня без муки сожаленья;
Иль пытки новые возможны для того,
Кто - труп меж трупами, в ком все давно мертво?

Как стыдно одному ходить в кинотеатры
без друга, без подруги, без жены,
где так сеансы все коротковаты
и так их ожидания длинны!
Как стыдно -
в нервной замкнутой войне
с насмешливостью парочек в фойе
жевать, краснея, в уголке пирожное,
как будто что-то в этом есть порочное...
Мы,
одиночества стесняясь,
от тоски
бросаемся в какие-то компании,
и дружб никчемных обязательства кабальные
преследуют до гробовой доски.
Компании нелепо образуются -
в одних все пьют да пьют,
не образумятся.
В других все заняты лишь тряпками и девками,
а в третьих -
вроде спорами идейными,
но приглядишься -
те же в них черты...
Разнообразные формы суеты!
То та,
то эта шумная компания...
Из скольких я успел удрать -
не счесть!

Не исчезай... Исчезнув из меня,
развоплотясь, ты из себя исчезнешь,
себе самой навеки изменя,
и это будет низшая нечестность.

Не исчезай... Исчезнуть - так легко.
Воскреснуть друг для друга невозможно.
Смерть втягивает слишком глубоко.
Стать мертвым хоть на миг - неосторожно.

Не исчезай... Забудь про третью тень.
В любви есть только двое. Третьих нету.
Чисты мы будем оба в Судный день,
когда нас трубы призовут к ответу.

Не исчезай... Мы искупили грех.
Мы оба неподсудны, невозбранны.
Достойны мы с тобой прощенья тех,
кому невольно причинили раны.

Не исчезай. Исчезнуть можно вмиг,
но как нам после встретиться в столетьях?
Возможен ли на свете твой двойник
и мой двойник? Лишь только в наших детях.

Не исчезай. Дай мне свою ладонь.
На ней написан я - я в это верю.
Тем и страшна последняя любовь,
что это не любовь, а страх потери.
1977